Я рассказал об этом Алексу, и тот обещал зарезервировать мне купе в венском экспрессе, который отбывает в среду, третьего октября. А если я получу разрешение уехать быстрее, то меня отправят на поезде в воскресенье, тридцатого сентября. Письмо жене он взял, пообещав, что оно будет отослано в Карлсбад как можно скорее.
За ужином, вновь обильным, я рассказал Алексу про моего друга и про то, что тот мне сообщил про жизнь на Юге и про Реконструкцию. Алекс задумался, подошел к книжной полке и достал книгу под названием «Gone with the Wind» – «Унесенные ветром».
– Про что она? – спросил я, с любопытством разглядывая толстый том в потрепанной картонной обложке. Я обратил внимание, что у книги не хватало титульной страницы. Заметно, что ее уже много раз читали – корешок был потрепан, страницы засалены и покрыты пятнами.
– Это про Юг, про Гражданскую войну, про то, что было после, – сказал он.
– Так что ж получается, – спросил я, – все то, что мне рассказал мой старый университетский друг – это правда?
– Увы, Джордж, так оно и есть, – ответил Алекс. – Почитайте. Впрочем, вот вам еще одна книга из моей библиотеки.
Эта книга была напечатана на белой бумаге и вставлена в папку. На первой странице значилось «Fourteen Months in the American Bastiles» – «Четырнадцать месяцев в американских Бастилиях». Само название книги меня весьма и весьма удивило. Но вот имя автора – Фрэнк Ки Хауард – мне было абсолютно незнакомо.
– Кто это написал? – с интересом спросил я.
Алекс грустно усмехнулся и ответил мне вопросом на вопрос.
– Джордж, – спросил он, – вы знаете песню «The Star-Spangled Banner» («Знамя, усыпанное звездами»)?
– Да, – кивнул я, – конечно, кто ж ее не знает? Ее написал Фрэнсис Скотт Ки.
– Так вот, Джордж, – сказал Алекс, – Фрэнк Ки Хауард – его внук. Он был редактором одной из балтиморских газет. Когда по приказу Линкольна перед мерилендскими выборами 1861 года бросили в тюрьму многих сторонников Конфедерации, а также тех, кого подозревали в симпатиях к Югу. Им по приказу Линкольна было отказано в праве на предъявление обвинения и скорый суд. Их просто без суда посадили в разные тюрьмы и лагеря, где многие из них умерли.
– Такого просто быть не может! – возмущенно воскликнул я. – Это право гарантировано нам Конституцией!
– Да, – ответил мне Алекс, – но Линкольн своим указом просто отменил это право. Видите, как все просто. Один указ президента – и ваша хваленая конституция превращается в стопку бумаги, пригодной только для подтирки, пардон, в туалете.
Хауарда же арестовали и посадили в лагерь лишь за то, что он посмел критиковать это решение Линкольна в своей газете. И сидел он четырнадцать месяцев, пока его, как внука Ки, не освободили. Тогда-то он и написал эту книгу. Кстати, издателей, посмевших издать эту книгу, тоже посадили, а сам Хауард был вынужден уехать в Англию, где и живет до сих пор.
Я задумался. Та благостная картина американской действительности, которая у меня сложилась за последние две недели, вдруг пошла трещинами.
– Можно мне взять почитать эти книги? – спросил я.
– Конечно, можно, – пожал плечами Алекс, – именно для этого я их сюда принес.
Весь вечер и всю ночь я просидел за чтением «Унесенных ветром», а также пролистал книгу Хауарда – читать ее я не смог – настолько все написанное в ней было грустно и страшно. Я с трудом встал – все-таки мне уже пятьдесят лет, и подобного рода бессонные ночи – столь частые в студенческие годы – теперь выбивают меня из колеи. Возможно, я и вовсе, к своему стыду, проспал бы встречу с Билли Джонсоном, но, к счастью – или к несчастью – меня разбудил стук в дверь.
– Мистер Бокер! – услышал я голос коридорного. – Вам срочная телеграмма из Вашингтона!
Я было воспрял духом – конечно, это про мой отпуск, а также про то, куда меня потом отправят. Конечно, у меня была надежда, что наши бюрократы в Вашингтоне решат или оставить меня здесь, в Константинополе, или вернуть в Петербург. Я развернул листок. Там было написано: «Вы уволены за нарушения морали и вредительство при переговорах с Константинополем. Эвертс».
У меня потемнело в глазах – то есть как это – «нарушения морали»? Какое еще «вредительство»? Договор же все читали – да и подписал его лично Грант, после того, как пришла телеграмма от Эвертса о том, что текст одобрен Вашингтоном.
Я торопливо оделся, обжигаясь выпил принесенную мне чашку чаю и отказался от завтрака, поскольку мне еще предстояло сегодня встретиться с Джонсоном. Сперва я было подумал о том, чтобы отменить или отложить эту встречу, но решил, что это нарушило бы правила приличия. Собравшись, я пошел в парк, где находилось летнее кафе, в котором мы накануне беседовали с ним.
Джонсон был уже там и сидел за тем же столиком, что и вчера. Он не знал здешней турецкой кухни, и я заказал для нас шашлык из нежнейшей баранины с рисом и айран – турецкий питьевой йогурт. Потом я рассказал своему другу о том, что меня уволили со службы.
Тот грустно посмотрел на меня и сказал:
– Знаешь, Джордж, я тебе не завидую. Твой Эвертс просто дурак. Даром, что его отец был достойным человеком и протестовал против выселений индейцев. И что это за «нарушения морали»? Я не знаю ни одного человека более скрупулезного в отношении морали, чем ты.
– Не знаю, не знаю… – устало сказал я. – Попробую сегодня узнать. Думаю, что меня кто-то оклеветал. Впрочем, Эвертс с Хейсом меня никогда не любили. Сейчас там в Вашингтоне еще ночь, и я думаю, что часа через два-три пошлю телеграмму. А потом посмотрим, каков будет ответ Эвертса.
– И что ты собираешься делать? – спросил Билл.
– Вернусь в Филадельфию, – ответил я, – и там опять займусь литературным творчеством, благо деньги у меня есть.
– Билли, – вздохнул я, – у меня к тебе вот какой вопрос. Вчера господин Тамбовцев, канцлер Югороссии, дал мне почитать кое-какие книги о событиях на Юге. Я прочел там такое, что ни за что бы в это не поверил, если бы не рассказанная тобой история. Скажи мне, Билли, это правда, что по приказу Линкольна арестовывали людей и держали их в тюрьме без суда?
– Да, – твердо ответил мне Билл, – такое было в тех южных штатах, которые остались под контролем янки. Впрочем, я об этом только слышал. А еще читал книгу Хауарда.
– Вот ее мне вчера и передали, – сказал я. – И еще одну, «Унесенные ветром».
– Такой книги я не знаю, – покачал головой Билл. – А про что она?
– Про жизнь одного поместья неподалеку от Атланты, до, во время и после Гражданской войны, – сказал я. – По форме – это дамский роман, но очень страшный дамский роман…
– У нас эту войну называют «Война между штатами» или «Вторая американская революция», – задумчиво сказал Билл.
– Скажи, – спросил я, – а Шерман и в самом деле сжег Атланту? Я дочитал только до того места.
– Если бы только Атланту, – ответил мне Билл. – Думаю, что Аттила и Чингисхан нашли бы в нем достойного последователя. Чего только янки не сожгли… Мне еще повезло – мое поместье было чуть в стороне от их наступления, у меня главное здание осталось. Лишь какие-то негры – не мои, пришлые – сожгли несколько хозяйственных построек. А вот моя дочь – я тебе вчера рассказывал – она сгорела вместе с поместьем мужа. И, судя по рассказам очевидцев, ее перед смертью толпой насиловали черные солдаты янки…
В голове у меня загудело. Извинившись перед Биллом, я попрощался с ним и в шоке вышел из кафе. И тут же, нос к носу столкнулся с как обычно нетрезвым экс-генералом и экс-президентом Грантом, который шел прямо мне навстречу в окружении своих собутыльников.
– Здравствуйте, мистер президент, – вежливо сказал я.
– Ага, вот ты где, вредитель и содомит, – неожиданно хриплым голосом заорал он и плюнул мне в лицо. – Если бы я знал, что назначил послом мужеложца, а уж тем более, что пил вместе с ним!
Я стоял в шоке. Какой вредитель? Какой содомит? Я вытащил платок, вытер слюну с лица. Грант был меня старше на много лет, и я физически не мог его ударить, как поступил бы с любым, кто был помоложе и позволил бы в отношении меня такую дерзость.
– Что вы говорите, мистер президент? – только и смог вымолвить я.
– То и говорю, что мне доложили из Вашингтона, – прорычал Грант. – Тьфу ты, у вас в Колледже Нью-Джерси, наверное, все такие? Не хочу видеть твою рожу содомита, – и он плюнул в меня еще раз, но не попал на этот раз и пошел, качаясь и размахивая руками, обратно во дворец.
Не успел я сделать и двух шагов, как ко мне подбежал какой-то человек, на лице у которого так и было написано «Новая Англия», причем крупными буквами.
– Мистер Бокер, – сказал этот тип с ярко выраженным бостонским акцентом, – меня зовут Александр Уиллиамс, газета «Бостон Ивнинг Глоуб». Расскажите про ваших любовников в Константинополе. Они турки или греки?
Я не выдержал и хуком в его холеную массачусетскую морду, нокаутировав наглеца прямо на месте.
Но тут подскочили еще трое, остановившись от меня на почтительном расстоянии, и один закричал:
