полгода. К тому времени Жак уже давно уехал.
Я наклонилась вперед и обхватила ее своими тонкими руками, давая ей утешение. Жизнь не так проста, в ней не всегда есть черное или белое, правильное или неправильное, верное или неверное.
Остальное она объяснила быстро, как будто срывала пластырь. К этому моменту известность Фредерика стала гарантией того, что скандал между моей матерью и Жаком будет освещен во всех таблоидах от Эдинбурга до Парижа. Поэтому вместо того, чтобы объявить правду всему миру, он тихо развелся с моей матерью и, чтобы сохранить лицо, заявил на меня права на бумаге, но не в реальной жизни. Для всего мира я далекая дочь Фредерика Мерсье от его второго брака, но на самом деле я дочь молодого художника. После их развода Фредерик оставил моей матери скудную сумму и Данлани. Это был хороший ход с его стороны. Любовь моей матери к этим старым развалинам гарантировала, что мы будем держаться подальше от Парижа, подальше от любопытных глаз и вопросов.
Когда пришло время идти в школу, выбора не было. Я не могла оставаться в Данлани. Ближайшая школа находилась в часе езды, и это была всего лишь сельская дневная школа. Мы остановились на школе-интернате в Йорке (Англия), которая находилась всего в двух часах езды на поезде от Эдинбурга. Она пообещала мне, что я могу ездить домой столько, сколько захочу, и я так и делала. Даже будучи подростком, я охотно ездила домой на поезде по выходным, и мама встречала меня на вокзале, а потом мы за тридцать минут добирались до Данлани. После того как она заболела, и лечение сделало ее слишком слабой, чтобы водить машину, я брала машину, и сама ездила на станцию и обратно. Всю неделю ходила на занятия, а в пятницу, как только заканчивались уроки, спешила обратно в Данлани. Занималась у ее кровати, читала вслух учебники, говорила ей, что собираюсь поступить в американский университет, чтобы получить степень в области сохранения архитектуры. Ведь кто-то должен закончить восстановление Данлани, тебе не кажется?
Дом был в ужасном состоянии.
После развода у матери больше не было денег на завершение реставрационных работ, поэтому она закрыла большую часть дома, сосредоточив свое время и энергию на нескольких отдельных комнатах, которыми пользовалась ежедневно, не обращая внимания на протекающую крышу и разрушающиеся стены. Все стало только хуже, когда мне пришлось уволить мистера Пармера, садовника Данлани и мастера на все руки, чтобы иметь возможность содержать сиделку для матери на полный рабочий день.
Я не возвращалась в Данлани уже много лет, с тех пор как отправилась собирать те немногие вещи, которые хотела взять с собой в Дартмут. Сейчас он полностью закрыт, заколочен досками и максимально защищен от посторонних глаз.
Мистер Пармер время от времени наведывается туда. Он пишет мне и отчитывается о проделанной работе, точно так же, как в письме, которое он прислал несколько недель назад и которое мне принесла Соня.
— Данлани летом — одно из моих любимых зрелищ. Сады буйно разрастаются, — пишет он. — Цветы повсюду, куда ни глянь.
Чтобы показать мне, он прикладывает к письму фотографию садов размером 4x6. На заднем плане я вижу дуб, под которым похоронена моя мать, то самое дерево, где Жак обычно сидел и рисовал в своем альбоме.
Именно эта фотография убеждает меня подать заявление о приеме на работу в компанию «Бэнкс и Барклай».
Я сказала матери, что собираюсь пойти в университет, чтобы стать специалистом по сохранению архитектурного наследия, получить навыки, которые позволят мне, наконец, восстановить Данлани, а вместо этого трачу свою жизнь впустую.
— Мисс Мерсье.
Я поднимаю взгляд. Интервьюер стоит на пороге конференц-зала, ожидая, когда я подойду. Это хорошо одетая женщина лет тридцати с небольшим, с доброй улыбкой. Она поправляет очки, пока я стою и собираю вещи. Она провела уже более десятка собеседований, но, похоже, не проявляет ни малейшего нетерпения по отношению ко мне.
— Извините, что заставила вас так долго ждать.
— Нет. — Я непреклонно качаю головой. — Все в порядке.
Она жестом приглашает меня первой войти в конференц-зал, и я на секунду останавливаюсь, чтобы полюбоваться помещением. Оно прекрасно, из него открывается потрясающий вид на Бостон, а большая стеклянная стена выходит в коридор справа.
Делаю шаг вперед, чтобы занять место, которое предлагает интервьюер, и сажусь за длинный конференц-стол, наискосок к тому месту, где она расположилась. За ее спиной — стеклянная стена.
— Я — Николь, руководитель отдела кадров здесь, в «Бэнкс и Барклай». Мы с вами несколько раз разговаривали по телефону.
Улыбаюсь.
— Да, я помню. Приятно наконец-то встретиться с вами лично.
Она кивает и опускает взгляд в свои записи. Перед ней все аккуратно разложено: ручки, карандаши и бумага — все под углом в 45 градусов. Предполагаю, что отдел кадров — идеальная сфера для нее.
— Как вы понимаете, это заключительное собеседование — скорее формальность. Я задам вам несколько вопросов, заполню все возможные пробелы. Мы пройдемся по политике «Бэнкс и Барклай», и к концу дня вышлю вам по электронной почте компенсационный пакет и контракт.
Я ошеломленно моргаю.
Она улавливает суть.
— Вы должны понимать, насколько вы квалифицированный кандидат, мисс Мерсье. Мы будем счастливы заполучить вас. И это притом, что…
Звук шагов эхом разносится по коридору. Поднимаю глаза и вижу двух мужчин, идущих по коридору, стекло не мешает. Вместе они поразительная пара. Один был постоянным мучением в моей жизни, а другой — просто знакомое лицо, которое я видела только на фотографиях. Мистер Бэнкс — высокий чернокожий мужчина с аккуратно подстриженной бородкой и добродушной улыбкой, и он полная противоположность человеку, рядом с которым идет.
Каким бы веселым и жизнерадостным ни казался мистер Бэнкс, профессору Барклаю это не свойственно. Даже сейчас его брови нахмурены, когда он бросает на мистера Бэнкса резкий упрекающий взгляд.
Прошло четыре года, почти день в день, с тех пор как я видела его в последний раз.
На нем костюм цвета морской волны и белая рубашка на пуговицах без галстука. Его волосы средней длины, немного короче, чем на фотографиях со сбора средств для Нотр-Дама, но все остальное в точности такое, как я помню, вплоть до исходящей от него высокомерной энергии.
Он — мое самое большое препятствие, когда речь заходит о том, чтобы занять эту должность. Можно сказать, у нас с ним есть незаконченное дело… но я убеждаю себя, что не могу упустить возможность из-за него. Я прорабатываю все возможные сценарии, наиболее вероятный из
