В тот вечер, когда приехали Анна и Томас, на Уддене собралось много народу. Хотя стол накрыли огромный, все равно места всем не хватило. Внуки поели первыми, а взрослые ждали своей очереди. Наконец мы уселись, и Томас случайно оказался рядом со мной. Вообще-то Ингрид должна была сидеть рядом со своим будущим зятем, но она со смешком бросила, что мужчине с длинными ногами лучше сидеть рядом со мной.
Томас с удовольствием ел, а я едва прикоснулся к тарелке, как обычно беспокоясь, что еды на всех не хватит. Все утро мы с Ингрид чистили молодую картошку и под конец ужина к селедке добавили фрикадельки и сосиски, предназначенные для завтрашнего обеда. Но все равно я переживал, что наша летняя трапеза с селедкой в пряном соусе, сметаной, луком и сыром из Вэстерботтена не понравится гостям.
Несколько раз я наполнял корзинку с хлебом, чтобы было посытнее.
За ужином вокруг нас шумели дети, мы оживленно разговаривали, перебивая друг друга. Я до сих пор помню это громкое застолье. Быть может, на всех так подействовал приезд Анны, а возможно, лишь у меня одного шумело в ушах.
Томас разговорился только к концу ужина. Мы ели свежие ягоды с сахаром и сливками, а дети получили свою порцию на улице в саду. Ингрид приготовила им и мороженое. Я подумал, что съестные запасы подошли к концу и завтра утром я должен отправиться на лодке за продуктами. С тех пор как мы стали бабушкой и дедушкой, каждым летом нам приходилось все тяжелее. Иногда летние месяцы текли очень уж медленно, и мы с утра до вечера только и делали, что готовили еду. Засыпали мы с Ингрид всегда последними, и я мечтал как-нибудь выбраться на архипелаг, куда мы ездили раньше. Иногда нам удавалось посвятить себе целый день. Мы уезжали на рассвете, взяв с собой маленький рюкзак с одеялом, бутербродами, банкой сардин и термосом. Там, на природе, мы были наедине, как в начале наших отношений. Обнаженные, нежились под солнцем на теплых скалах. Сейчас я редко смотрю на Ингрид так, как смотрел тогда на скалах, где были только мы, море и чайки.
Томас взял еще ягод и спросил, есть ли какие-нибудь средства связи на Уддене, размышляя вслух о том, возможно ли жить так далеко в море, пользуясь всеми современными благами цивилизации, и поинтересовался, хорошо ли здесь с медицинским обслуживанием. Так как я не знал, что он был врачом, то воспринял этот вопрос как намек на нашу старость. Потом понял, что его интересовало совсем другое. Еще он спросил о моей работе, но в тот момент я заметил, что дети на улице доели мороженое и собираются залет в гамак. Я надеялся, что их родители или Ингрид проследят за ними, но никто не вышел. Я знал, что гамак плохо закреплен, поэтому оборвал себя на полуслове и поспешил в сад. Я объяснил внукам, как нужно правильно раскачиваться, и вытер им руки, измазанные липким мороженым. Старший внук сердито покосился на меня и сказал, что я всегда такой нудный. По дороге в дом я забрал гору грязных тарелок.
Когда я вернулся за стол, Томас уже беседовал с кем-то из зятьев, и мы заговорили о другом.
На следующее утро они с Анной собрались уезжать. Я отвез их до паромного причала, собираясь купить продукты, и высадил около пристани за несколько минут до того, как отходил первый паром. Несколько следующих дней я пребывал в дурном настроении: снова почувствовал себя глупым, слабым, у меня никак не получалось наладить отношения с Анной. И, что удивительно, меня охватило раздражение по отношению к другим моим детям, которых я всегда так хорошо понимал. Сейчас мне казалось, что их слишком много и остров тесен для них. Неужели у них не было возможности купить себе дома у моря и хотя бы ненадолго оставлять нас в покое? Когда-то мы с Ингрид купили Удден, чтобы чувствовать себя хозяевами в собственном жилище. Почему наши дети не хотят того же?
Скажу честно, подобные мысли никогда раньше не приходили мне в голову. Мы с Ингрид делали все, чтобы наши дети и внуки считали Удден своим островом, своим домом и не стремились в другие места. Кому же это все достанется, когда нас не станет?
* * *
Анна была нашим с Ингрид четвертым ребенком, после нее родилась еще одна дочь. Она выросла в большой семье, у нее были две старшие сестры, старший брат и младшая сестра, но она всегда отличалась желанием быть главной, стойким характером и упрямством. Когда в первый раз позвонили из школы, я не особенно удивился. Но поверить в то, что моя дочь действительно подралась с мальчиком старше ее, смог не сразу. Она ждала нас в приемной директора. Мама мальчика уже отвезла его к стоматологу, поскольку у него шла кровь.
Я отложил все дела и поехал в школу. После разговора с Ингрид по телефону я решил, что так будет лучше.
Анна сидела, повесив голову, в испачканном кровью свитере. Директор рассказал, что один из учителей увидел драку и разнял их. Анна смотрела в пол и молчала. Директор объяснил молчание дочери ее усталостью и добавил, что это был тяжелый день для всех.
— Давайте встретимся через несколько дней и поговорим, — сказал он. — Вместе с мальчиком и его родителями. Тогда дети могут попросить прощения друг у друга. Может, ты хочешь сказать что-то в свое оправдание? — обратился директор к притихшей съежившейся Анне.
По дороге домой она судорожно хватала мою руку, но ладонь выскальзывала. Я должен был показать ей, что поддерживаю ее, что я на ее стороне и не осуждаю ее поступок, я приму и пойму все, что бы она ни сделала. На сердце у меня было неспокойно. Поэтому я крепко сжал ее ладошку, когда она выскользнула, наверно, уже в десятый раз. Но Анна внезапно выдернула руку, остановилась посреди улицы и закричала, что я глупый и делаю ей больно, всегда держу ее слишком крепко и поэтому она не хочет больше идти со мной за руку. Прохожие глазели на нас или в испуге шарахались. Я видел их безучастные лица и бледное, тонкое лицо Анны.
К вечеру все успокоились, и мы с Ингрид снова попытались поговорить с дочерью.
— За что ты рассердилась на него? — снова и снова спрашивал я. Но она отказывалась отвечать, только мотала головой. Ингрид умоляла ее сказать хоть что-нибудь, но вскоре нам пришлось отступиться от дочери.
Можно заставить ребенка сделать что-то против его воли — прибраться в квартире или дочитать неинтересную книгу, — однако нельзя заставить его говорить.
Я был зол: нам пришлось уступить, дочь имела наглость молчать, мы совершенно не справлялись с ней и теперь она будет думать, что можно продолжать хулиганить и драться без всяких объяснений. Ее тактика молчания сработала, она победила, и это раздражало меня, словно Анна смеялась надо мной.
Немного позже она, в тонкой ночной рубашке, сидела на краешке кровати и вдруг сказала:
— Он смотрел на меня… он всегда смотрит на меня.
— Тот мальчик, с которым ты подралась? — не понял я, но она уже отвернулась к стенке.
На ее предплечье виднелись три сине-черных синяка, как будто ее нежную кожу зажали в железные тиски. Я никогда не дрался подобным образом, и у меня никогда не было таких синяков, да и по лицу, как она, никогда не бил. Работая в полиции много лет, я всегда старался избегать драки, ну разве что в случае самообороны, — я мог уложить на пол, скрутить преступника, но не бить.
Осторожно погладив Анну по руке, я спросил, не больно ли ей, но она уже, казалось, заснула. Сильный запах ее волос одновременно манил и отталкивал. Она пахла так и когда была маленькой, с легким шелковистым пушком на головке.
Я погасил лампу, вышел из детской, и в душу мою закралось сомнение. Может, моя дочь была совсем не виновата и в школе с ней постоянно что-то случалось, а никто не увидел или не понял. Возможно, ей пришлось защищаться. Или она чувствует себя совершенно одинокой, беспомощной и всеми брошенной.
* * *
В то лето, когда ей должно было исполниться пять лет, Анна решила во что бы то ни стало научиться плавать. Она была еще маленькой, чтобы ходить в бассейн у паромного причала, где учились плавать наши старшие дети, но ее решение было твердым. Мы давно подозревали в ней огромную силу воли, однако на Уддене, посреди скал и острых камней, было сложно проводить уроки плавания. Нигде, кроме «лагуны», как называли ее дети, не получалось стоять и удерживать ребенка над водой. Только там малыши могли иногда снимать с себя надувные круги, жилеты и плавательные манжеты.
Анна всегда плохо ела, поэтому была худенькой и быстро замерзала в прохладной воде, но никогда не отступала от цели. И я взялся за дело. Урок начинался с нескольких минут упражнений на суше — на нагретых солнцем скалах. Я держал ее голые ступни и повторял те же команды, что и старшим детям: «Ноги к себе, согнуть в коленях, разогнуть и оттолкнуться».
Но с Анной так не получалось. У нее не хватало терпения выучить эту последовательность, и она все делала невпопад, желая поскорее зайти в воду. Только там она впервые более или менее поняла, как нужно двигаться.
