— Смола до сердцевины дерево пропитать должна, до сердцевины… — продолжал гнуть свое Лучемир. — Коли со всех сторон смола, то и бояться нечего. А ну, черпнем воды в море? И чего, через год до дыр днище прогниет?
— Коли на таком судне моря черпнешь, тебе не о днище, а о душе думать придется. То же тебе не чалка, то ушкуй морской, кикимора ты бестолковая. Тут, коли трюмы заливает, стало быть, совсем беда, поломали волны.
Боярин кашлянул, качнул головой в сторону ворот. Дескать, забери его, Андрей, пока совсем старый с хозяевами не рассорил, и князь обнял седого кормчего за плечи:
— Это хорошо, Лучемир. Я вижу, ты в своем деле дока.
— Нельзя на этой недоделке плавать, княже, — повернулся к нему холоп. — Никак нельзя. Я на нее и ногой не ступлю, Юрий Семенович, так и знай. Что хошь со мной делай, а не ступлю! Это ж утопиться проще.
— Я не князь Друцкий, я князь Андрей, — напомнил Зверев.
— Ась? — Лучемир откинул голову и прищурился изо всех сил.
— Да он еще и слепой! — с радостью расхохотались мастера.
— Идем… — Андрей повел кормчего к воротам. Звияга двинулся следом, ведя в поводу лошадей.
— Да что же это творится, княже! — продолжал возмущаться на улице Лучемир. — Совсем молодежь обленилась, работать не хочет, правил дедовских не блюдет.
— А может быть, это новые технологии такие, — предположил Зверев. — Более совершенная смесь, специальные присадки. Благодаря им дерево быстрее пропитывается, и его нигде варить не нужно.
— Скажешь тоже, Юрий Семенович, — не поверил старик. — Нечто можно зелье придумать, чтобы лучше дедовского, не один век проверенного, было?
— Я не Юрий Семенович, я князь Андрей Сакульский, — покачал головой Зверев. — Неужели не помнишь, что тебе князь Друцкий в усадьбе сказывал? До того, как сюда мы поехали?
— А как же, княже, помню! — обиделся Лучемир. — Сказывал, что новому князю послужить надобно, пока он на ноги не встал. Я хоть и не мальчик, а памятью не обижен, все до последнего словечка за всю жизнь помню.
Из ворот выехал Василий Ярославович, натянул поводья:
— Девятнадцать гривен. Правда, я не торговался.
— Девятнадцать… — Андрей прикрыл глаза, мысленно пересчитывая талеры в рубли. Первая валюта — это двадцать восемь граммов серебра, вторая — двести четыре грамма.[15] Значит, девятнадцать на двести — это чуть меньше четырех кило. Разделить на тридцать — около ста двадцати талеров.
— Сто сорок талеров, — выдал свой вариант Василий Ярославович.
— Я на это корыто не сяду! — упрямо повторил Лучемир. — Оно потонет в первом же шторме. Али года через три, коли токмо по рекам плавать.
— Здесь, почитай, вся улица корабли сшивает, — сказал боярин. — Отчего бы и к соседям не заглянуть? Может, еще у кого ушкуй готовый окажется. Опосля можно выше по течению, в другую слободу смотаться. Али за Волхов, на Веряшку поскакать. Там еще слобода корабельщиков появилась.
— Давай съездим, отец, — пожал плечами Андрей. — Пока ледоход не кончится, нам все равно корабль не понадобится. А он еще даже не начинался.
Однако удача отвернулась от путников. Они заезжали на один стапель, на другой, на третий — но морских ушкуев не строили почти нигде. Ладьи, струги, чалы, умы, паромы, барки, моринки, насады, коломенки, дощаники, неводники, сотники, однодеревки, кабасы, каюки, устюжны, ужевки, белозерки, заводни, паузки, — пожалуйста. А ушкуи — только на паре верфей, и то небольшие, пятидесятиметровые, плоскодонные, речные, на которых еще во времена так называемого монгольского ига новгородцы Золотую Орду грабили. В некоторых дворах Лучемир с порога начинал ругаться, в некоторых — угрюмо молчал. Видимо, в его устах это была высшая форма похвалы. Пришлось перебираться за реку, в ближнюю слободу — и там на первом же стапеле увидели практически готовый морской ушкуй: Андрей сразу узнал знакомые очертания кормовой и носовой надстроек.
— Ну, старый, — вздохнул он, — чего скажешь?
Лучемир слез с седла, побродил вокруг судна, недовольно нахохлился:
— А че тут молвить, Юрий Семенович? Зараз видно, ровные доски, без зарубок. Дно не смоленое, а борта ровно лаковые, дерево напиталось, что хомяк перед зимовкой. Как сшито, не ведаю, но готовились со всем тщанием.
— Наконец-то, — перевел дух князь Сакульский и громко поинтересовался: — Много еще работы осталось, мужики? Когда на воду спустить сможете?
— А тебе зачем, мил человек? — ответил кто-то из-за борта. — Как готово будет, так и поплывет, родимый.
— А я, может, прицениться хочу. Хорошему кораблю хороший хозяин нужен. Как раз как я.
— Да есть уже хороший хозяин. Кто же, мил человек, за такую работу без задатка возьмется? Любовод Серый, купец с Федоровского ручья, сие судно запросил. Через день проверять является… Ой!
Над бортом появилась взлохмаченная голова и тут же с испуганным возгласом исчезла: мастеровой понял, что разговаривал не со случайным прохожим, а с родовитым боярином. А такой за панибратство и плетью угостит со всем удовольствием.
— Проклятье, — сплюнул Андрей. — Вечно все не слава Богу. Эй, плотник, а на продажу ушкуи тут у кого-нибудь есть?.. Эй, корабел!.. Эй, смерд, ты куда пропал?! Эй, человек! Покажись, не то хуже будет!
Однако человек явно считал, что хуже будет, если он покажется. Стуки на корабле прекратились. Видать, работник был один, доделывал что-то по мелочам.
— Наверх, что ли, лезть? — оглянулся на боярина Зверев.
— А толку, княже? — пожал плечами Пахом. — Он, может статься, с той стороны спрыгнул, да и утек давно.
— Ты, Юрий Семенович, понапрасну мастерские не обходи, — неожиданно встрял в разговор Лучемир. — Ты узнай, у кого они матерьял ладный такой берут. К пильщикам обернемся да у них и спросим, кому свою работу продают. У таковых корабелов ушкуй искать и надобно.
— Я не Юрий, я Андрей, — вздохнув, поправил Зверев. — Пахом, ступай, пошуми под навесом. Наверняка кто-нибудь выскочит добро спасать.
Мысль оказалась правильной. Стоило холопу грохотнуть лежащей отдельно короткой доской, как из-за амбара показались сразу шестеро дюжих молодцев. Причем трое — с ложками в руках. Видать, мастеровых застали аккурат во время обеда.
— Эй, городской, чего надобно.
— Мы не городские, мы приезжие, — ответил за Пахома Андрей. — Материал ваш понравился, купить хотим. Где досками разживаетесь?
Увидев знатных гостей, мужики поумерили пыл и даже поклонились:
— Знамо где, у Посадской горки, у Ерофея Косорукого. То есть сына Лукина, что Косоруким звали.
— Посадская горка — это где?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
