Увидев знатных гостей, мужики поумерили пыл и даже поклонились:
— Знамо где, у Посадской горки, у Ерофея Косорукого. То есть сына Лукина, что Косоруким звали.
— Посадская горка — это где?
— Да по улице нашей коли скакать, через полчаса там будете. По ней и возим.
— Отлично! Приятного вам аппетита, мужики.
Мастеровые не ответили, не поняв, что означает витиеватое пожелание, а всадники перешли на рысь и помчались в указанном направлении.
Лесопилку опознали без малейшего труда: четыре длинных, метров по двести, навеса, между которыми лежали бревна, а под крышами — белые, свежие доски. Далеко по округе разливался сказочный запах смолистого соснового леса, земля на версту была покрыта слоем мелких опилок. Засыпана явно специально, от слякоти. Под каждым из навесов работало восемь пар мужиков: бревна лежали на козлах, один из пильщиков стоял внизу, другой наверху, и оба как заведенные трудились большущими двуручными пилами, двигаясь от комля бревна к его вершине. Или наоборот.
— Вот уж кто наверняка всю жизнь чешется так чешется, — хмыкнул Зверев, глядя на осыпаемого опилками ремесленника. — Интересно, они местами меняются или быть нижним — это судьба?
— Вон, сруб стоит возле коновязи, — вместо ответа поднял плеть боярин. — Коли хозяин али приказчик есть, то там, вестимо. Не на улице же ему по рукам бить и серебро пересчитывать? Пойдем вдвоем, сын. А то как бы… не поссориться.
В избушке возле стола стоял за пюпитром лопоухий розовощекий толстяк в подпоясанном широким кумачовым кушаком зипуне. Чуть высунув язык, он что-то выводил белым гусиным пером, а рядом на столе валялось с десяток свернутых в трубочку и развернутых бумажных листков. Отчего здешние жители писали стоя, а не за столами, пока оставалось для Зверева загадкой.
— День добрый, — разведя плечи, коротко кивнул Василий Ярославович — Ты, что ли, Ерофеем, хозяином здешним, будешь?
— И вам доброго здоровия, бояре, — низко, но с достоинством кивнул толстяк. — Коли хозяин нужен, то в городе он ныне. А коли доски, брус али обрезки дешевые, то и я ответить могу.
— Видели мы ушкуй морской, что для Любовода Серого в слободе левобережной шьют, — вступил в разговор Андрей. — Доски для него хорошие выбраны. Мы бы хотели узнать, кому вы еще такие доски продавали? Мы бы хотели у таких мастеров себе судно купить.
— Купить или заказать? — уточнил приказчик.
— Есть разница?
— А как же! — Толстяк воткнул перо в чернильницу и оперся локтями на пюпитр. — Доска обрезная, мастерами по размеру гладко пиленная, зело дороже обычной получается. Посему многие для продажи как делают: простую, необрезанную берут, а в мастерской мальчишку с топором ставят, он этот край быстренько топориком обтюкает — и готово. Все едино внахлест сшивать. Доска сушеная дороже выходит — так они зимнюю, нынешнюю берут. Она смолу не впитывает — а они ее поверху, поверху смолят. С виду смотришь: ушкуй ладный, красивый, новенький. А что смола через год в воде отслаиваться станет, что борта водой пропитываются и течь начинают — того ведь сразу и не поймешь. Многие, кто не знает, и берут, за дешевизной гонятся. Такие корабельщики за ушкуй ведь всего пятнадцать-двадцать гривен просят. А обычный вдвое дороже выходит. Одна доска гривен в двадцать выпадает. Да еще работа. Да еще оснастка. Хотя, коли за зипунами ходить,[16] то и такой сойдет. Его, может, в первый же поход сожгут или потопят али во второй. А что на третий год развалится — так до того срока ты уж либо купец именитый, либо тать безымянный, без времени сгинувший.
— Тридцать гривен? — Боярин с сыном переглянулись.
— Это коли повезет и сговоришься задешево, — уточнил приказчик. — А без задатка никто и вовсе не возьмется. Поди продай потом судно, коли все вокруг вдвое меньше за такое же просят. Кто понимает, все едино под себя ушкуй закажет, а кто нет — завсегда дешевый возьмет.
— Долго строят? — коротко выдохнул Василий Ярославович.
— К зиме сошьют, коли поторопятся. А нет — так без разницы, до новой весны всяко не уплывете. А вы какую цену хотели, бояре? Вижу ведь, слов моих не ожидали.
— Хорошо бы в сотню талеров уложиться, — честно признал Зверев. — А больше двух сотен просто нет.
— Сотня талеров? — Приказчик мотнул головой: — Шутите, бояре? Коли вам такой ушкуй и продадут, его лучше на воду вовсе не спускать. Вы бы судно поменьше взяли, но зато крепкое, на котором в дальний поход не страшно. Куда плыть сбираетесь?
— По Ладоге ходить.
— О-о… — Толстяк зачесал в голове. — Ладога — это не Волга. На ней такие шторма случаются, что и на Северном море не бывали. Тут — да-а, тут ладья али ушкуй морской потребны. Не то дети быстро сиротками останутся. Прямо не знаю, что вам и сказать, бояре… Хотя… Хотя есть на первой линии купец потомственный, Потап Кушкарев. Коли от моста к Никольскому собору повернуть — седьмая лавка. Аккурат перед углом храма будет. Коврами торгует, шелками, кашемиром. Десять лет назад ушкуй ему в нашей слободе шили. Серебра купец не жалел, для себя старался. Мыслю, судно крепкое, еще внукам его послужит. Однако же заматерел купец, ладью намедни заказал. Готова уже, по весне спустят. Так он, может статься, ушкуй старый вам и продаст. Зачем ему, коли ладья вчетверо больше товара берет? Десять лет… За сотню он его, конечно, не отдаст. Но за полторы, мыслю… Хотя кто его знает? Может, и вовсе не отдаст.
— А увидеть этот корабль можно?
— Запросто, бояре. Потап свои суда во льду зимой не держит, на берег вытаскивает. Подворье и амбары у него перед самой Питьбой, у ее устья, на берегу Волхова. Там спросите, любой покажет.
Питьбой именовалась очередная речушка, протекавшая через новгородские слободки чуть ниже крепости. Верховому — всего час пути. Двор купца Кушкарева искать не пришлось. У впадения Питьбы в Волхов над заборами возвышался только один ушкуй, мачта которого была опущена к корме. В длину метров пятнадцати и шириной около четырех, он имел высоту бортов в три человеческих роста, и еще полтора роста — высоту надстроек.
— Как тебе этот красавец, старик? — указал на судно Андрей.
— Малыш в хороших руках, — прищурился Лучемир. — Хаживал он, похоже, хаживал по волнам. Однако же смола не пучится, не отслаивается, заплат тоже не видать. И гнилью не пахнет.
— Ты его нюхаешь или видишь, старик?
— А чего там смотреть, Юрий Семенович? Нечто я так не чую!
Зверев вздохнул и поправлять упрямого старика уже не стал.
Что такое душа города? Где-то это главный проспект, где-то памятник свободе, где-то главный храм. А где-то — и знаменитый на весь мир рынок. И только Новгород ухитрился собрать все проявления души в одном месте. На правом берегу Волхова, среди древнейших православных храмов находились вечевая площадь города — и его же торговые ряды. Лавки горожане строили так же добротно, как церкви: с толстыми каменными стенами, высокие и просторные. Впрочем, купола церквей поднимались, конечно же, выше, нежели двухэтажные магазинчики с узкими лесенками, обширными торговыми помещениями и односкатными черепичными крышами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
