– Архип Лукич! Идемте со мной.
Поднялись на второй этаж – дом был из двух этажей, старый, вот-вот, казалось, развалится. Их впустила в квартиру симпатичная женщина лет тридцати.
– Расскажите, что вам продавал Пушко, – попросил опер.
– Позавчера он позвонил и предложил купить часы за пятьсот рублей. Хорошие, мужские, импортные. Цену не сбавлял. Но мне не для кого их покупать.
– Говорите импортные? – произнес Щукин. – На фирму не обратили внимания?
– Ше… Ше… – начала сосредоточенно вспоминать женщина.
– «Шеппард»? – подсказал он.
– Кажется… Да, именно так. Там с обратной стороны еще гравировка была на русском… «Роману от мамы», если не ошибаюсь. Когда я отказалась купить часы, он предложил ожерелье за тысячу рублей. Я опять отказалась, тогда он начал сбавлять цену, дошел до шестисот, а потом сказал, что за меньшую сумму не продаст, так как ему уже обещали шестьсот рублей. Я все равно не купила. Во-первых, ожерелье наверняка краденое, во-вторых, на что мне оно?
– У кого, интересно, он украл ожерелье и часы? – произнес Щукин. Глупый вопрос, но задал его просто так, обдумывая следующий. Женщина мотнула головой – мол, не знаю. – Понятно. А что за ожерелье?
– В общем-то, ничего особенного, сейчас в магазинах какой только бижутерии не продают, причем дорогой, дороже, чем то ожерелье, что Пушко мне пытался продать, есть и красивее. А это состояло из одних стекляшек, довольно массивных, особенно по центру… Да я нарисую вам. – Женщина принесла листок из тетради и карандаш, быстро нарисовала ожерелье. – Вот так приблизительно оно выглядит.
– А не говорил Пушко, кто ему обещал шестьсот рублей за ожерелье? – опять задал довольно глупый вопрос Щукин. Задал в надежде, вдруг Пушко намекнул в разговоре с соседкой что-нибудь конкретное про покупателя – мол, не тебе чета, занимается тем-то и тем-то. А это была бы уже ниточка…
– Нет. Думаю, врал, лишь бы краденое сбыть. Ему ведь давно никто не дает денег в долг, потому что он не возвращал никогда.
Щукин дал задание Гене опросить всех граждан, проживающих в двух подъездах дома-развалюхи, не пытался ли он загнать еще кому-нибудь ожерелье и часы. Затем спустился на первый этаж, вошел в квартиру Пушко, снова занялся изучением фотографий на стене. По фотографиям здорово читается жизнь человеческая. Вот Пушко выпускник школы – снимок с классом и снимок отдельный, и ничто в нем не выдает будущего алкаша. А вот с молодыми парнями на реке, держат здоровенного сома. Видать, отличная рыбалка была. Застолье. Свадебный снимок. Жена наверняка ушла от него. А вот и детишки, двое… Еще застолье. Пушко в рабочей робе с мотком кабеля на плече. И еще застолье. С друзьями и рюмками… пейзажи… Несколько фотографий не имели рамок, были приколоты к стене кнопками. Ну, а снимков, где Пушко в последние годы, нет. Ясно, не до того было мужику.
Часов и ожерелья не нашли при обыске, так что вполне возможно, что алкаша Пушко грохнули свои же собутыльники из-за бижутерии и часиков, они и за десять рублей пришьют, недорого возьмут. Что ж, дело не безнадежное. Главное – часы дорогие, к тому же на них «адрес» есть. Обыск и опрос жильцов дома ничего не дали. Единственное, что еще выяснилось, так это время смерти: приблизительно два ночи. Ну, и кровоподтеки обнаружены на теле и лице – значит, Пушко били. И били жестоко. Щукин отправился на поиски Грелки-Евы. А на улице стемнело…
Ева стояла у зеркала с сигаретой в зубах и любовалась отражением. Не своим, конечно, а тем, что сияло сейчас на ее шее. Правда, синяк на весь левый глаз может затмить любое сияние, даже солнечное, из-за него Ева и устроила себе «отгулы за прогулы». Ничего, перебьются на работе, скажет, что болела. Впрочем, похмелье было тяжелым, какая уж тут работа. Дубина совсем обнаглела, точно гонит самогон из дерьма, в которое брагу сливает после выгонки. Ева поморщилась: блин, подбитый глаз и правда «светит» больше, чем ожерелье. Фингал получился – мрак! Над скулой все сине-фиолетовое, а белок глаза кровавый. Такой пройдет не скоро. Батон приревновал к Пушку и вмазал кулаком напрямую.
– Вот сволочь! – сказала Ева, подразумевая Батона. – К кому ревнуешь, тому и бей харю. Ну погоди, приползешь ко мне за сексом, я тебе покажу такой секс…
Но если представить, что фингала нет, то почти красавица. Лицо Евы удлиненное, с выступающими вперед зубами и большим ртом, с ввалившимися щеками. Все равно она считала себя красавицей. Да и модны сейчас большие рты и тощие фигуры. Если б не фонарь! Изгибаясь на выпирающих ключицах, на груди Евы висело ожерелье, выглядевшее массивным по сравнению с тонкой жилистой шеей и костлявыми плечами. Вчера она купила его у Пушка за двести рублей. И еще отдалась ему. Короче, в глаз получила заслуженно. Но Батон-то их не застукал, а только предположил, что Пушок отдал ожерелье за секс с ней, ну и вмазал кулаком. А потом пили сообща, Батон прощения просил, когда Пушок клятвенно заверил, что между ним и Евой ничегошеньки не было. А она обиделась. Ева спустила халат на локти, осталась в бюстгальтере и снова повертелась перед зеркалом.
– Ой, переплатила… – произнесла она, присматриваясь к ожерелью. Только сейчас заметила, что на ожерелье не хватает трех стекляшек. Это расстроило ее. – Ну, перепихнулась с Пушком – полбеды, а вот двести рублей… надо было полтинник сунуть в пасть, пусть бы подавился. Почти всю зарплату вывалила! А вообще, чего там, красиво. Ладно, назад он денег все равно не отдаст, так что… буду носить, а то сроду украшений не надевала за все тридцать шесть лет. Вот куплю сарафан джинсовый в секонде… да как с этой штукой на шее выйду… А то все: Грелка, Грелка… Пройдусь, как дама из Амстердама.
Пепел с сигареты упал на пол, и Ева разогнала его ногой. Сегодня она уже убирала квартиру – так что ж, теперь заново за веник браться? Убирать дома она не любит. Ева профессиональная уборщица, метет и моет в трех местах. Было и четвертое, но она послала хозяйку той забегаловки на три буквы. Слишком много требовала и слишком мало платила. Осталось три рабочих места – улица, кафешка и длинный коридор с двумя сортирами в государственном учреждении, где лежит трудовая книжка Евы. В общем, хватает спину горбатить.
Загасив сигарету в жестяной крышке от банки с помидорами, лежавшей на столе, Ева отпила пива из бутылки-огнетушителя, заела помидором и снова подошла к зеркалу. Полюбовавшись сиянием ожерелья, рассмеялась:
– Как настоящее! Не, не переплатила. Это Пушок дурак. Протрезвеет – припрется забирать, если вспомнит… А я ему вот!
Она повертела фигой перед зеркалом… Раздался звонок.
– Легок на помине, – пробормотала Ева, вынув по очереди ступни из драных тапочек.
На цыпочках она подкралась к двери и прильнула к «глазку». Увидела незнакомого мужика, одетого прилично, инстинктивно схватилась за ожерелье ладонью, словно защищая его, и так же на цыпочках отошла. Он звонил несколько раз.
– Нету меня дома, нету. А свет забыла выключить, когда уходила, – произнесла она тихонько. Прислушалась. Мужик звонить перестал, наверное, ушел. Может, это хозяин ожерелья приходил? – Лично я отдавать сверкание не намерена, хоть и украл его Пушок, наверняка украл.
Ева вернулась к столу, взяла в руки часы. А часы она стырила у Пушка. Пили-то на ее деньги. Нет, сначала выставил Пушок, накупил всего на вырученные за ожерелье бабки, так не хватило же. Пришлось Еве выпотрошить карман. Получилось: она заплатила за ожерелье, еще и поила всех! Завтра надо будет постараться продать часики…
Щукин вышел из подъезда и глянул на окна. Свет горит, а Евы нет дома?
Ксения Николаевна уже час слушала, как зять отчитывал Софийку. Пропали часы, которые он положил в гостиной на музыкальный центр. Разумеется, куда делись часы, должна дать объяснение дочь.
– Я не брала… – доносились всхлипывания Софийки. – Честное слово.
– Ты бессовестно лжешь! – говорил он так, чтобы слышала Ксения Николаевна. – Негодяйка! В доме остаешься ты и твоя бабушка. Как видишь, София, больше взять некому. Или кто-то был здесь? Значит, ты пускаешь в дом посторонних людей без моего разрешения? Кто к тебе приходил? Отвечай правду.
– Никто. Никто не приходил.
– Я специально положил часы вот сюда, потому что их следовало отдать в ремонт. Такие часы ремонтируют не в каждой мастерской, поэтому я не отвез их сразу. Где они?
– Роман! – крикнула Ксения Николаевна, устав слушать одни и те же вопросы в течение часа. – Будьте добры, зайдите ко мне.
Дверь распахнулась.
Давненько она не видела зятя, давненько. Он не навещает ее, разве что в день рождения просунет голову в щель и выплюнет поздравление, словно застрявшую кость, ну да еще на Новый год… Выражение «новый русский» ассоциируется у нее с зятем. Правда, он небогат, сам пашет, как вол, нет у него наемных работников и телохранителей, потому что платить не хочет людям, но «новый русский» – это зять. Рожа у него круглая, аж лоснится. Выдающийся хам, невежа и невежда. Ни одной порядочной черты в зяте отыскать невозможно. Во всяком случае, таким он виделся Ксении Николаевне. А был милый мальчик, скромный, стеснительный, когда ухаживал за дочерью. Потом его будто подменили, значит, прикидывался порядочным.
