Все это он высказал в изысканных, подобающих в таких случаях выражениях. Ахтой и Тихотеп кивали согласно головою, как бы подкрепляя приглашение своего начальника и учителя.
Когда они прощались и благодарили друг друга, проявляя крайнюю учтивость, Тихотеп уловил ее взгляд. Взгляд серны, которая потрясена. Взгляд животного – наипрекраснейшего, плоть которого встревожена.
Он кивнул ей. И она прикрыла веки. И ресницы на веках были длинны и черны. Их видно было издали. Отчетливо.
Неужели кончится этот взгляд Сорру? Когда нибудь?
Семнех-Ке-Рэ
На балконе второго этажа, обращенного на север, было прохладно в этот знойный день. Отсюда открывался вид почти на весь Ахетатон. Слева и справа вдоль Дороги фараона – храмы, сады, особняки вельмож, а подальше – хижины бедняков. Сверкает на солнце одетый камнем розового цвета главный храм – Пер-Атон-Эм-Ахяти. Недалеко от него малый храм – Хет-Атон-Эм-Ахяти. Туда, к Восточному хребту, тянутся дома, дома, дома, утопающие среди тенистых сикомор, гранатов и финиковых пальм. Сколько земли пришлось перетаскать, чтобы росли деревья на раскаленных песках! Сколько труда пришлось вложить, чтобы засверкали величием стены дворцов на пустынном берегу Хапи, не оскверненной присутствием Амона!
Его величество любит – очень любит! – этот город, выстроенный по слову его, по советам его и приказам. Городу всего четырнадцать лет, а где найдешь краше его? Говорят, прекрасна Ниневия с ее воздушными садами. А чем хуже Ахетагон? Не только не хуже, но много краше! Об этом говорят все, кто ступал на улицы Ниневии и улицы Ахетатона. Если Ниневии не сравниться, то какому городу можно потягаться с Ахетатоном?! Нет в мире таких городов! Одна Дорога фараона чего стоит! Эта красавица пряма как стрела, и по обеим сторонам ее – постройки. Их возводили лучшие зодчие Кеми Разве не заметна на них рука Туту, Хатиаи, Маанихетутефа и Май? Кте не узнает на фасадных барельефах почерк Юти, Бека и Джехутимеса? Но главное, но главное – не в этом! Не в этом, а в чистоте города! Грязные воды теперь – под землею, они текут по трубам из обожженной глины. Ванные комнаты топяnся и днем и ночью – и люди в Ахетатоне особенно опрятны, не в пример другим горожанам Кеми,
Сила слов его величества была такова: каждое из них весило очень много – тяжелее сотни дебенов! И вот результат: город, великий город на Хапи! Как не любить этот город, несравненный Ахетатон?! Его величество наслаждается видом с Северного балкона. Каждый день. Это у него вроде болезни. Очень приятной болезни…
Его высочество Семнех-ке-рэ худощав. Щупл. Рядом с ним царь выглядит настоящим борцом. Но ведь Кеми нужна голова, а не ноги, а не руки. Светлая голова у Семнех-ке-рэ. Недаром у них один корень – один отец! Неважно, что разные матери. Отец – всегда главный. По крайней мере, когда речь идет о детях…
– Я должен сказать нечто, – начал фараон. И умолк.
«…Неужели всю эту красоту отдавать другому? Красоту, добытую ценою крови, сердца, души?»
Он имел в виду этот город, это государство, равное вселенной. И эти храмы, и эти деревья в песке. И это небо. И диск Атона. Всё, всё, всё! Но таков неумолимый закон жизни – отдавать другому то, что приобрел очень и очень дорогой ценой. И фараон повторяет:
– Я должен сказать нечто…
Его высочество Семнех-ке-рэ может только догадываться. На это уже как-то намекал Эхнатон. Даже весьма прозрачно.
Речь идет о соправителе. Соправителе его величества… Неужели его величество Наф-Хуру-Ра чувствует приближение конца? Не рассчитывает на долгое правление? Почему же? Почему это в тридцать пять лет? Правда, фараон не должен обольщать себя мечтой, что процарствует на троне сорок пять лет, подобно Сенну-сергу Первому. Это верно. Но все же тридцать пять лет – совсем, совсем немного!.. Почему же так торопится его величество?
Фараон продолжал без тени волнения на лице, в глазах, в речи. Точно мудрец. Как человек, умудренный мудростью. Официально. Достаточно сухо. И веско. Словно выносил приговор, давно обдуманный, давно решенный.
– Семнех-ке-рэ, я считаю так: каждый правитель великой страны – если у него хватит ума – обязан найти себе достойного преемника. _И уйти в надлежащее время. До того, как его покинут силы. Или призовут на поля Иалу. Или иссякнут у него мысли, так необходимые для управления вселенной. Я полагаю, что настала пора и мне избрать соправителя. Что ты скажешь?
Его величество стоял напротив. Совсем близко и глядел пытливо. Длинное, тонкое лицо его насторожилось. Губы сжались. Рука обхватила руку. Там. За спиною.
Так стоял его величество: чуть подавшись вперед и по-военному приставив ногу к ноге.
– Ты ждешь моего совета? – тихо проговорил Семнех-ке-рэ.
– Разумеется.
Вот его величество сейчас в точности таков, каким изобразил его ваятель Ахтой: чуть насмешливый, настороженный, умный.
– Я согласен с тобою, твое величество.
– Как это понимать?
Было ясно, что фараон ожидал более обстоятельного ответа. Не односложного – «да», «нет», но пространного для различных мыслей, могущих породить новые – и мысли, и вопросы…
– Жалок тот, кто не умеет смотреть вперед…
– Хорошо сказано, Семнех-ке-рэ!
– …кто вовремя не вытащит меча из ножен…
– Прекрасно!
– …кто не опережает события, а плетется за ними, подобно кошачьему хвосту за кошкой.
– Тоже замечательно! Фараон пока что доволен…
– Поэтому, твое величество… – Семнех-ке-рэ глубоко вздохнул, словно намеревался нырнуть в воды Хапи. – Поэтому я полагаю, что твое решение взять себе соправителя вполне разумно. Все мы – слуги и дети Атона. Он призовет – и мы уходим на поля Иалу. Кто знает, когда это случится? Может, в постели, может, в дороге. Может, за трапезой.
– Да, да, да…
Фараон сорвался с места и вдруг заметался по комнате. Глядя себе под ноги, точно пол был весь в ямках. И лишь временами бросал взгляды на стены и роспись на стенах
– Я сказал, твое величество: ты хорошо решил. Вовремя решил. Так надо во имя твоего великого дома… Но какого мнения держится ее величество?
– Не знаю! – бросил фараон.
Семнех-ке-рэ на миг онемел.
– Не спрашивал, – отрезал фараон.
…«Не знаю»… «Не спрашивал»… Как это понимать? Разве голос ее стал глуше? Или хуже? Разве не она стояла рядом с его величеством во все тяжелые дни? Не она ли была опорой его мысли? А теперь – «не знаю, не спрашивал…».
Фараон подозрительно посмотрел на брата. Чисто и спокойно чело молодого – двадцатитрехлетнего – Семнех-ке-рэ. Само Благородсгво позавидовало бы ему в благородстве. Женщины мечтали о такой мягкой и гладкой коже на лице. Глаза его источали нежность и ум, так необходимые человеку – особенно правителю большого государства. Кто сказал, что жестокость – попутчик царей? Почему жестокость? Отчего жестокость? И кого и от чего предохранила она и в этой и в той жизни? Чью память уберегла от забвения? Ничью!..
Фараон знает, на ком остановить свой выбор. Он говорит:
– Ты будешь моим соправителем. Ты!
Семнех-ке-рэ совсем не удивлен. Он знал, что это справедливо. Что так оно и должно быть. Он только спрашивает ради приличия:
– Достоин ли?
– Да.
– Твое величество, хорошо ли это обдумал?
– Да.
– Смогу ли послужить должным образом?
– Не знаю. Мы будем вместе. Как два близнеца. Я обещаю тебе все: силу, мужество, мудрость. На что только способен. Ибо и я иссякаю. Слишком больно вот здесь… в печени… В сердце… И здесь… в голове…
– Смогу ли, твое величество?
«…Этот будет служителем Атона. Непреклонным. Пойдет моей прямой дорогой».
Решение его величества казалось окончательным. Твердым. Бесповоротным Как и все, что решал прежде. Его величество сказал:
– Нам с тобой надо обсудить важное дело. Снова приходил ко мне Хоремхеб и требовал войны…
Семнех-ке-рэ по-детски нахмурился. Совсем как маленький, которому дали не того молока. На лбу появились складки На щеках – складки. Глаза сощурились.
– Требовал войны? – спросил он. – С кем? Когда?
– Со всеми! Лезут на какие-то пограничные деревни хетты – войну им! Эфиопы обидели нашего князя – войну им! В Ливии схватили нашего купца – войну им! Азиатские князьки не уплатили дани в назначенный срок – войну им! Этому чудовищу мерещится только война. Он спит и видит – войну. Ему безразлично, с кем воевать. Лишь бы воевать. Гнать рекрутов в Азию. Везти им пищу и вино. Убивать и чужих и своих. Он забывает, что боевые колесницы имеются и у хеттов. Он забывает, что копья и мечи куют не только в Кеми, что в воздух летят не только наши стрелы.
Фараон присел на скамью. А против себя усадил Семнех-ке-рэ. Прямо перед собой. На расстоянии руки. И продолжал, как бы разговаривая с самим собой:
– Конечно, ввязаться в войну не мудрено. Сказал Хоремхебу два слова – и на тебе, война! Повода даже не требуется. Он есть! Его сколько угодно! Можно придраться к кому угодно и начать войну где угодно: в Ливии – так в Ливии, в Азии – так в Азии! Можно воевать с Ниневией, с Нижним Ретену, с шумерами, которые при последнем издыхании. Да что толку?! Ты будешь воевать в песках, глотать пыль, лизать камни от жажды, а тайные и явные служители Амона подымут голову. У тебя в тылу…
