с двух людопсов. Деймоны Отона за работой. Суеверного страха, который они внушали толпе, должно хватить, чтобы сохранить хотя бы видимость порядка.
Но их машина продолжала путь, направляясь на малой скорости к стене, где в километре от земли открылся посадочный отсек.
Внезапно из дневного света они вылетели в темноту и, пролетев несколько секунд в чреве металлического монстра, ощутили глухую вибрацию – знак того, что манипуляторы силы тяжести отключились. Их путешествие закончилось.
* * *
У молодой Плавтины – той, что только что родилась, в отличие от старой, то есть Корабля, – болела голова.
Кончиками пальцев она ощупала свой лысый череп, провела по линии недавнего шрама.
Невозможно было определить, где она находится. Кровать – единственный предмет мебели в пустой комнате, – гладкие металлические стены, и только вместо передней – огромная застекленная дверь от пола до потолка. Сквозь стекло проникал пасмурный свет с серебристым отливом, который размывал очертания предметов и навевал покой, который только усиливался благодаря тишине и странному чувству оторванности от мира, что испытывала Плавтина.
Она поморщилась от ощущения, будто каждая мышца в ее теле затекла, но упрямо поднялась на ноги, испытав легкое головокружение.
Головокружение?
Она посмотрела на пейзаж снаружи. Свет падал как-то ненормально, необычно. Шел он не от солнца, а скорее от неправдоподобно растянутой лампы, прямой линии, проходящей невдалеке и теряющейся в далеком плотном тумане. Она приблизилась к стеклянной стене, начинавшейся от пола, так, что Плавтине казалось, будто она стоит на краю пропасти. Отсюда она видела зелень, деревья, прерии – внизу, но также и по другую сторону неба, в вышине, а вернее – повсюду, насколько хватало глаз. От этого тошнота еще усилилась, словно пропасть, разверзшаяся под ногами и на глубине, могла ее поглотить.
Чуть дальше, прямо напротив нее, туман пронзало что-то вроде хромированной перекладины, наклоненной под углом в сорок пять градусов; одним концом она уходила в землю, а вторым – в облака. Вдали виднелись еще десятки таких же. Слева от нее, довольно близко, пролетела стая птиц. Плавтина никогда не видела таких существ в полете. Она любовалась птичьим клином, пока он не превратился в крошечную точку – задолго до того, как достиг ближайшей башни. Это дало ей представление о размере всей конструкции, и она машинально отступила от края. Здесь все расстояния считались в километрах, и все же она находилась внутри искусственной структуры. Плавтина попыталась ее себе вообразить. Широкий цилиндр, который пересекают башни, похожие на трубы? Полый астероид? Подземный город?
Будто в опровержение ее словам, по стене застучали дождевые капли. Плавтина смотрела, как они нерешительно стекают по стеклу. Дождь. Там, откуда она родом, дождей не бывало.
Спутанность сознания из-за повреждения когнитивного носителя могла бы объяснить галлюцинации, если разладились процессы обработки информации.
Плавтина запустила диагностику систем. Перед глазами возникли энтоптические [35]изображения и строка состояния, показывая, что процесс пошел. Она попыталась расшифровать многочисленные идеограммы, которые замерцали повсюду. Она понимала этот язык, однако не могла найти смысла в том, что читала. Информация не должна была появляться так, в виде элементов, чуждых ее собственному сознанию. Ведь Плавтина – автомат, ноэм, наделенный полной прозрачностью внутреннего содержания, ноэм, который размещался в эффективном комплексе физических носителей – к которым относилось, например, тело, созданное из искусственных тканей, со скелетом из углеволокна. Она соскользнула на землю, спиной съехав по холодному стеклу, уставилась на свои руки с гладкой, белой, излишне тонкой кожей, такой, что под ней легко просматривались сложные разветвления крошечных синих венок, тянущихся между кожей и мышцами. Почему она раньше их не заметила? Четыре пальца. Плавтина посчитала, пересчитала, прижала правую ладонь к левой. Это не было результатом хирургической операции или ампутации. К большому, указательному и среднему пальцам, во всем походившим на человеческие, прибавился четвертый – что-то среднее между мизинцем и безымянным. Само наличие пальца взволновало ее меньше, чем понимание, что она не заметила его сразу – как будто ее рассудок заволокло пеленой, сделав нечувствительной к тому, что происходило у нее внутри.
Как боль или это недавнее головокружение. Не существовало алгоритма, чтобы его выключить, потому что оно существовало в реальности, происходило по-настоящему, хотела она этого или нет. Это не стимулы, не сигналы. Плавтина поискала слово. Ощущения.
На нее накатило чувство абсурдности происходящего. Таких превращений не бывает. Им место на старой красной планете, в городе Неаполисе, который обычно называли Лептис, чтя память старинных диалектов докосмической, а то и доэллинской эры.
Она только закончила переписывать данные из своей памяти на внешний носитель: рутинная операция, цель которой – увековечить ее воспоминания перед тем, как отважиться на рискованную авантюру. На самом деле уход автоматов состоится через три дня. Подъем. Анабасис [36]. Вывод напрашивался сам собой. Она не настоящая Плациния, а копия, созданная на основе данных, которые в последний раз сохранялись на Марсе. Невозможно определить, сколько времени прошло. Может, десять секунд. А может, сто лет. Судя по бредовому пейзажу, последнее ближе к правде. Эта попытка объяснения ее не успокоила.
После нескольких секунд беспорядочного изучения себя она решилась взглянуть на общую картину и сделала свой собственный вывод вслух:
– Я живая.
Она едва не подпрыгнула от звука собственного голоса. Воздух входил и выходил из ее груди, а она и внимания на это не обратила. Во что же она превратилась? В человека? Это невозможно. И все же сейчас она жила, как живут звери и люди.
Ее словно контузило. Она попыталась оценить последствия ситуации, в которой оказалась. Настоящая Плавтина была трансцендентным существом, вычислительной душой, бессмертной и чистой, комплектом программ, достаточно сложных, чтобы породить сознание, способное селиться на любом носителе, как персонаж пьесы, существующий независимо от того, кто воплотит его на несколько часов спектакля. Тогда как она – умрет. Она жива, а значит, не вечна. Одно неотъемлемо от другого. Любопытная перспектива.
Плавтина поняла: ее это не пугает, потому что пока у нее только абстрактное представление о смерти.
Изменение в энтоптических картинках прервало ход ее мыслей: строка состояния была почти полной. Появилось множество предупреждающих сообщений, требующих ее внимания. Что-то сейчас произойдет.
Зазвучали голоса. Сперва это было переносимо, хоть и тревожаще. Тишина ушла из комнаты, та наполнилась смутным присутствием. На стенах, на полу. Снаружи – совсем рядом, по другую сторону стекла. В коридорах, в люках, в трубах электроснабжения, в теплообменниках и выключателях. Она воспринимала их чем-то, выходящим за пределы обычных пяти органов чувств. Перегородки их не останавливали. Еще хуже: сами перегородки начали стираться,
