Мужчины скрылись из виду; девушка понурила голову. В любом случае, смотреть дальше она не могла. Каждое новое дерево, к которому направлял свои стопы мистер Грот, было очередным шагом к ней, к Эллен. А отец ее в этом смысле выступал кем-то вроде швейцара. Выгонял ее прочь.
В башне было тепло. Эллен сосредоточила внимание на пальчиках ног и, внимательно разглядывая колено, вспоминала прочих претендентов на ее руку — их голоса, их исполненные надежды лица. С час или более девушка неотрывно глядела на коленку. С тех пор, как она натолкнулась на спящего незнакомца, минуло несколько дней. Теперь Эллен думала не о его волосах, но о его изрядно озадачивающей манере держаться. Внезапность происходящего просто-таки раздражала, царапала девушка в своем дневнике.
Когда же она вновь подняла взгляд и посмотрела в дальний конец усеянного деревьями пастбища — в направлении, противоположном тому, куда ушли мистер Грот с отцом, — на фоне густых зарослей она углядела смутно различимую одинокую фигурку. Фигурка не стояла на месте, но двигалась.
Подобное зрелище в имении было редкостью. А ведь похоже, что это он — тот самый, среднего телосложения незнакомец, обнаруженный спящим на земле!.. Эллен торопливо сбежала по узким ступенькам, вынырнула в яркий солнечный свет и решительно зашагала к нужному месту.
Ни души, одни только эвкалипты, куда ни глянь; взвинченной, беспокойной девушке они казались одинаковыми, как две капли воды. В глазах Эллен в точности такова была сама ее жизнь. Благодаря отцовским заботам жизнь эта оборачивалась безыскусным, ни к чему не обязывающим благоденствием (что воплощают в себе деревья) — с неразгаданной тайной в центре.
Что до зеленой блузки — ее Эллен надевала, как правило, лишь по торжественным случаям, — блузка придавала ее крапчатой красоте некоторый оттенок досадливого нетерпения.
18
FOECUNDA[39]
После многих приключений, пройдя множество дорог, миновав множество городов, сел и лесов, в самом начале лета усталый путник добрался наконец до имения Холленда. Он был бдителен и увертлив — такого к стенке не припрешь — и много к чему равнодушен. Болезнь приучила путника к задумчивости. В противном случае его, чего доброго, сочли бы легкомысленным ветропрахом.
Эллен вступила под сень дерев и прошлась между темными стволами вдоль реки, в пределах видимости дороги.
Ощущение было такое, словно дрейфуешь себе по течению, вроде как на рыбалке.
На краткое мгновение девушка задержалась у недвижной заводи под мостом — и тут раздался негромкий свист. Вместо того чтобы враждебно проигнорировать вольность, как в городе, девушка обернулась.
— О, да ты еще здесь… А я думала, ты давно покинул здешние края.
— Здешние края, — эхом повторил незнакомец. Стоял он более-менее лицом к девушке. — К слову сказать, чего ты поделываешь-то?
— За отцом приглядываю.
— А за ним надо приглядывать?
— Может, и нет.
— Наверное, порою так вот сразу и не поймешь. — Незнакомец скрестил руки на груди, но не то чтобы грубо.
«Он — мой отец, — хотелось сказать ей. — А ты его вообще не знаешь».
— Как насчет яблочка?
Искушению разделить трапезу, равно как и искушению гладкой, сферической объемности, наглядно демонстрирующей изъятое количество, противиться невозможно. Эллен потянулась к яблоку; при этом рукав ее скользнул назад, оголяя предплечье.
— Вчера из дома я видела кого-то очень на тебя похожего.
Но тот уже по-мужски куснул яблоко и потому только кивнул. Челюсти его работали вовсю: ни дать ни взять конь, подумала про себя Эллен. Как бы то ни было, они шли себе сквозь строй разнообразных деревьев в дальний конец длинного загона.
— А сколько здесь всего эвкалиптов, как ты думаешь?
— Сдается мне, даже отец уже со счета сбился. Вообще-то он их все в книжицу записал.
— Их тут, небось, сотни и сотни.
Они вышли к купе неопределенного вида кустов, что в естественных условиях растут на песчаной полосе в южной части австралийского континента.
— Где-то здесь. — Эллен развернулась лицом к дому. — Я подумала, это был ты… вот здесь где-то.
— Из всех эвкалиптов малли меня вот нисколечко не трогают. Они словно бы никак не могут решиться, какое направление выбрать.
Незнакомец хитро, заговорщицки подмигнул, чего на данной стадии Эллен принять ну никак не могла.
— А тебя малли разве не оставляют равнодушной? Ты разве не предпочтешь добрый старый крепкий эвкалипт, ну, вроде как на календарях рисуют? — с надеждой осведомился он.
— Меня они вообще не интересуют — никакие! Менее интересной темы девушка и представить себе не могла. Единственными гостями в усадьбе бывали мужчины, желающие угодить ее отцу, и все они щеголяли своими дурацкими пространными познаниями о деревьях. Само слово «эвкалипт» — многие поручились бы, что слова красивее в целом мире нет! — для Эллен стало словом невыносимым, более того — источником неприятностей. Любой, кто вступал в мир эвкалиптов, возвращался как бы умалившись, с ограниченным кругозором — так считала она. А теперь вот и незнакомец, что стоял рядом с нею, теребя листок, — наверняка и он такой же. И хотя видового названия он вообще-то не назвал — к слову сказать, то был узколиственный малли (он же эвкалипт плодоносный, Е.foecunda), — молодой человек явно его знал, ибо он скользнул по кусту взглядом и откашлялся.
Жил-был один итальянец (сообщил незнакомец), торговал в Карлтоне фруктами.
Этот человек (продолжал рассказчик) первым в Мельбурне назвал себя ФРУТОЛОГОМ — а ты не задумывалась, откуда вообще взялось это слово? — более того, заказал соответствующую вывеску зелеными буквами. Фрукты его были — первый сорт. Жил он прямо над лавкой. Родители у него умерли. А еще он был горбун. Не то чтобы совсем калека, но достаточно, чтобы губы его малость скривились на сторону. Все в нем души не чаяли. С женщинами он был — сама внимательность. Они же, в свою очередь, не позволяли слова дурного сказать ни о нем, ни о его фруктах, хотя при любом намеке на брак качали головами и разражались смехом.
Его лавка в Карлтоне славилась выставками фруктов. Каждое воскресенье фрутолог составлял свои композиции — с величайшим терпением и искусством, за плотно закрытыми ставнями. В чем, в чем, а в оттенках и формах у него недостатка не было.
Традиционные пирамиды из яблок и тому подобное фрутолог отмел сразу как пошлую безвкусицу. Вместо того он выкладывал подробные карты Италии из зеленых и желтых перцев или штат Квинсленд — в честь сезона манго. Запомнились также национальные флаги, футбол, разумеется, несколько вариантов часов и мотоциклист. По мере того как искусство фру-то лога росло, он все чаще обращался к фруктовым скульптурам: здесь было и Рождество Христово, и Айерс-Рок[40] из тасманийских яблок, и антивоенные сцены с использованием мускусных дынь, аноны и ананасов.
Это его хобби, к слову сказать, и бизнесу весьма способствовало. «Ну, что вы для нас на этой неделе выдумали?» — спрашивали люди.
Заботливая внимательность, что горбун щедро изливал на свои витрины, поначалу цель преследовала вполне себе скромную: рассеять ту характерную атмосферу запустения, «что воцаряется в англосаксонских городах по воскресеньям»[41]. В то же время выставки радовали покупателей, да и просто случайных прохожих. Постепенно композиции усложнялись, становились все более честолюбивыми по замыслу, требовали от автора все большего терпения, изобретательности и упорства. Горбун продолжал себе тихо-мирно обслуживать покупателей, а фруктовые скульптуры между тем набирали размах.
По соседству, в кондитерской, работала одна девушка. Время от времени она заглядывала во фруктовую лавку — купить гроздь винограда или там еще чего-нибудь. Всякий раз, как девушка проходила мимо, горбун замирал — и провожал ее глазами. Она же так ни разу и не оглянулась, не посмотрела в его сторону, не дала понять, что замечает его присутствие, даже когда он стоял на тротуаре в фартуке.
Как-то раз торговец угостил ее виноградом: она приняла подношение, едва поблагодарив. И уж конечно, никакого интереса фруктовые композиции в ней не вызывали — неудивительно, что автор из кожи вон лез, пытаясь превзойти самого себя.
А надо сказать, что у девушки этой были удивительнейшие голубые глаза — такие скорее подошли бы персидской кошке (дистиллированный вариант туманной синевы гор к западу от Сиднея). Что еще более удивительно и, возможно, напрямую связано с цветом глаз: эта девушка не упускала ни малейшей возможности полюбоваться на себя, причем гляделась не только в зеркала, но и в окна, и в стеклянные двери, и в капоты машин, и в лужи. Идет куда-то или с кем беседует — а сама так и стреляет глазками, так и высматривает, не отразится ли где-то. А порою только глянет на свое отражение — и давай поправлять прическу или одежду. Ничего с собой поделать не могла. Вот вам, пожалуйста: эгоцентризм, развившийся до нервного тика.
