Она протянула Севе визитку, и тот легчайшей гримаской сопроводил впечатление от ее более чем скромного вида. В самом деле, это был просто жемчужно-серый прямоугольничек, по краю обрисованный тонкой извилистой линией, в центре которой курсивом было напечатано: Елена Дмитриевна Ярушкина, а также телефон домашний, телефон мобильный и e-mail. На обороте можно было прочесть: Алёна Дмитриева, писатель, и те же самые телефоны и e-mail. Сева прочел текст с одной стороны визитки, потом с другой и вслед за тем произвел умозаключение, делающее честь его умению мыслить логически:
— Если визитка ваша, то вы, значит, писательница, что ли?
— Типа да, — скромно сказала Алёна.
— Подтверждаю, — солидно изрек Андрей. — Детективы пишет. Неслабые, между прочим!
— Детективы я люблю, — томно сказал Сева и вздохнул.
Алёна отреагировала адекватно: сунула руку в сумку и достала две предусмотрительно прихваченные из дому книжки. Это были покеты ее довольно пикантного романа «Игрушка для красавиц», который — редкий случай! — нравился в равной степени как читательницам, так и читателям. Действие происходило в Париже, на фоне тамошних пейзажей, которые были хорошо знакомы Алёне Дмитриевой: три преуспевающие дамы (две француженки, одна русская) со страшной силой домогались молодого русского красавца, а кругом мерцали бриллианты, плелись интриги, звучали выстрелы, лились вино и кровь, соперником молчела в любви был крутой русский миллионер… Честно, хорошая книжка получилась, а потому Алёна подписала ее Севе и Андрею с чувством законной гордости.
— Детективщица, значит, — снова заговорил Сева, уже чрезвычайно приветливо. — Здорово! Тогда взяли бы да и написали детектив про бабочек.
— Про каких? — удивилась Алёна.
— Да про тех, которые на стене! Вот смотрите, и название уже есть: «Бабочка на стене».
— Название есть, — согласилась Алёна. — Но что же в них детективного?
— Как что? — воскликнул Сева. — Почему на стене рисуют бабочек? Кто рисует? Зачем? Почему именно на этой стене? Почему именно этих бабочек? Разве не детективные загадки?
— По-моему, самое тут детективное другое — вопрос: зачем их стирают! — усмехнулась Алёна. — Кому они мешают?
— А может быть, их стирает тот, кто рисует? — азартно спросил Сева, постепенно входя в роль Гастингса и доктора Ватсона в одном лице.
— Вряд ли, — с таким же азартом ответил вместо Алёны Андрей, явно готовый войти в роль Пуаро и Холмса. — Зачем губить плоды своих же усилий? Все-таки там не просто какое-то схематичное граффити, а очень тщательно нарисованная картинка, там каждое пятнышко так вырисовано, оттенки так подобраны!
— А я думаю, что рисунки — просто ерунда, на которой не стоит зацикливаться, — рассудила наша детективщица, взяв на себя роль инспектора Лестрейда, скептика из скептиков. — Ну, стерли, ну, нарисовали…
Сева только собрался заспорить, как к нему явился клиент — молоденький блондинчик с великолепными волосами цвета меда. При виде его Сева часто задышал, и глаза его повлажнели. Алёна попыталась напомнить о визитке и мадам Кавериной, однако было уже поздно: Сева явно ничего и никого не видел и не слышал, кроме нового клиента. Оставалось только надеяться на то, что, когда красавчик уйдет, он слегка опомнится.
1918 год
Спустя какое-то время (немалое, судя по тому, что солнце перекатилось на склон небосвода) она лежала головой на его плече, пахнущем жаром и солью, и думала, что, конечно, погубила себя. Да и ладно! Аглая не жалела, ни о чем не жалела, она была счастлива… и несчастна одновременно. Некое безошибочное чутье, родственное чутью животного или зверя, подсказывало, что ничего подобного больше не будет, что просто невозможно повторить такое… И слезы наворачивались на глаза не то от тоски (ведь больше не случится!), не то от благодарности судьбе (ведь случилось все же!).
Гектор чуть повернул голову, и губы его коснулись ее волос.
— Ты… ты одна такая…
Голос его звучал хрипло, загнанно, он тоже никак не мог отдышаться.
— Я даже не знал, что возможно такое… Я упал со звезд или вознесся на них? Ты спасла мне жизнь, ты… Если бы не ты… Я давно забыл слова молитв, но вспомнил их все, когда молился, чтобы ты спаслась. Я кружил тут, ждал. Когда увидел тебя — рассудка лишился от счастья. Кто ты, почему все — так? Откуда у меня чувство доверия к тебе, безоглядного доверия, хотя знаю, что ты мне солгала?
Аглая вздрогнула. Гектор почувствовал, как напряглось ее тело, и успокаивающе улыбнулся (улыбку она расслышала в его голосе):
— Я не обвиняю тебя. Я знаю, что уже видел тебя, говорил с тобой прежде, чем ты выскочила на меня на лестнице, а я только чудом удержал палец на спусковом крючке. Все, что ты тогда там говорила, мол, ты пришла в мой дом искать себе жилье, ведь была просто торопливая выдумка, верно?
Аглая помолчала. Она не могла больше врать Гектору, не могла оскорблять его недоверием. И начала почти с самого начала:
— Мой дом сгорел. Отец умер. Жить мне было негде, деньги кончились, работы нет. Я услышала случайно, что доктору Лазареву нужна кухарка, потому что его прежняя… — Она вспомнила востроносенькую Глашу и ее возмущенную реплику, которую и повторила слово в слово: — Потому что его прежняя кухарка сбежала с красной матросней.
— С красной матросней? — изумленно повторил Гектор. — Что, правда? Именно так?
— Не знаю, так говорили, — подала плечами Аглая. — И вот я пошла к доктору Лазареву наниматься. Поднялась к двери и вижу, что она не заперта. Я вошла. В прихожей никого, одни шубы на вешалке громоздятся да зеркало мерцает. — Аглая сморщила нос, вспомнив тяжкий нафталиновый дух. — Слышу, разговаривает кто-то: «товарищ комиссарша» да «товарищ комиссарша». Потом открылась дверь в какой-то комнате и пробежала маленькая такая горничная, как птичка, в наколочке кружевной и передничке. Меня она не заметила, а я не успела ее окликнуть. И взяло меня любопытство: что ж там за комиссарша такая? Заглянула в ту комнату, а там пусто. На стенах картинки висят, а на стуле — вещи. Необыкновенные, яркие! Я таких не видела никогда. Все красные. Я не удержалась. «Дай, — думаю, — примерю такое великолепие. Комиссарша у доктора в кабинете, горничная на кухне посудой гремит… Примерю, посмотрю на себя в зеркало — и положу обратно». Клянусь, я не собиралась ничего красть! Хотела только на минуточку…
Гектор снова коснулся губами ее волос, издав какой-то поощрительный звук, означающий, что он, как мужчина, вполне может понять некоторые невинные женские слабости, особенно касаемые нового платья.
Аглая приободрилась и продолжала:
— Я переоделась и побежала к зеркалу в прихожую. И тут вдруг звонок дверной затрезвонил. Я испугалась, что горничная прибежит и увидит меня, и открыла сдуру. А там — этот, в кожане, Константин: «Товарищ комиссарша, ваш автомобиль подан, а мы — ваша новая охрана!» Я хотела им объяснить, что они ошиблись, но они меня просто-таки вытащили на улицу, затолкали в авто, и мы понеслись. Честное слово, я пыталась им сказать, что я не комиссарша, но они меня не слушали. Потом, по разговорам, я поняла, что меня принимают за Ларису Полетаеву. Попыталась объясниться с Константином, но он выхватил револьвер. Я испугалась, что он меня просто пристрелит, поэтому и замолчала. Из-под прицела меня не выпускали до тех пор, пока не привели в твой дом и не посадили лицом к стене… Потом появился ты. Я не видела тебя, но потом, когда мы столкнулись на лестнице, сразу узнала твой голос. И стала плести всякую чушь: боялась, что ты убьешь меня, если сообразишь, что я — не Лариса Полетаева.
— Хоть ты и хрипела очень старательно, я все равно смутно чувствовал что-то знакомое, — сказал Гектор. — Однако ты стала совершенно неузнаваемой без куртки.
Он умолк. Брови сошлись к переносице… Он словно вмиг забыл об Аглае — лежал и думал, мучительно думал о чем-то своем.
Вернее, о ком-то, решила Аглая. Конечно, о Наталье! Та была ему — своя, а Аглая — чужая, случайно встреченная женщина. Он даже имени ее не знает — так же, как она не знает о нем ничего, кроме клички Гектор. Как его зовут на самом деле? Проще всего спросить, но еще не факт, что он ответит. С чего бы ему открывать свои тайны какой-то незнакомой женщине, пусть даже она спасла ему жизнь, пусть даже отдала ему всю себя? Да ну, пустяки, в романах пишут, что для некоторых мужчин забрать у девушки ее девичество — самое обычное дело. Для Гектора это тоже мало что значит, вот почему он так мгновенно ушел в себя, замкнулся отчужденно. И Аглая должна понять его настроение, должна встать и уйти первой, чтобы избавить себя от унизительной сцены, когда он скажет: «Мне пора!» — а она не сможет удержать горя и, не дай бог, слез. Нет, надо уходить, и уходить первой!
Но куда? Как она доберется до города? Донесут ли ее ноги? Ужасно хочется есть…
