– Какой-то процент надежды есть всегда, – задумчиво произнес Дронго.
– У меня он слишком маленький, – ответил Мишенин, – слишком иллюзорный, чтобы стараться. Хотя, наверно, вы правы. Надежда умирает последней. Но только не в моем случае.
– Вы хорошо знали Боровкову?
– Неплохо. Во всяком случае, познакомился с ней достаточно близко. Конечно, она была не из приятных собеседниц, но кто в ее возрасте и положении бывает приятным?
– Мне рассказывали, что она публично оскорбила Угрюмова.
– Да, я слышал об этом. Но она многих задевала таким образом. Это еще не основание для того, чтобы ее убить.
– С женщинами она тоже не ладила.
– Ее перевели в палату к «царице Тамаре», – усмехнулся Мишенин, – это была гениальная идея нашего заместителя главного врача. Она думала, что они давние знакомые, хорошо уживутся друг с другом. Так в итоге мы все время только и слышали, что их ор. А потом Боровкову определили наверх, и на этом все закончилось. Я думаю, что Тамара Рудольфовна доведет до инфаркта и свою новую соседку, которая просто плачет от нее.
– Вы имеете в виду Желтович? Насколько я слышал, их скоро разместят в разных палатах.
– Значит, мы продлим существование Казимиры Станиславовны еще на несколько месяцев, – улыбнулся Мишенин, – и они с Ярушкиной побьют все рекорды пребывания в этом хосписе. Я иногда захожу к Желтович, она очень интересный человек, многое помнит, много читала. Вы знаете, сколько генералов было в ее семье? Даже трудно сосчитать. В общем, им с Ярушкиной повезло.
– Разве это плохо?
– Для обеих, наверно, хорошо. Здесь им даже лучше, чем дома. Тепло, сытно, вокруг люди, врачи. Если и уходить, то в такой уютной, почти домашней обстановке. Между прочим, я вспомнил. В ночь смерти Боровковой я видел в коридоре Угрюмова. Он опять курил в столовой.
– Когда это было?
– Примерно в четыре или пять часов утра. У нас курить запрещено, а он где-то достает сигареты и все равно курит. Полагаю, что ему помогают наши сторожа, больше просто некому. У вас есть еще ко мне вопросы?
– Нет. Извините, что отнял у вас время. Вы останетесь один или решите объединиться с Угрюмовым?
– Только не с ним. Он полностью оправдывает свою фамилию. Неприятный и мрачный тип. Я вообще думаю, что он случайно попал к нам, просто его нефтяная компания раскошелилась. Он явно не вписывается в наш контингент. Но мне обещали, что скоро к нам приедут двое новых пациентов. Один – известный спортсмен, а другой – не менее известный актер. Вот с одним из них меня и поселят. Поэтому один я буду оставаться не так долго.
– У вас новости буквально разносятся по коридору. Ваш главный врач сказал об этом только сегодня.
– И мне сразу же передали. Любая новость, которая может хоть как-то улучшить нам настроение, сразу становится достоянием всех. У нас такие традиции: радоваться даже небольшим новостям и маленьким успехам.
– Я вас понимаю. Спасибо за то, что нашли для меня время.
– Не за что, – пожал плечами Мишенин.
Дронго вышел из палаты и увидел в коридоре Вейдеманиса.
– Пришла Ярушкина, она ждет тебя в комнате завхоза. Только учти, что у них в час дня будет обед. У тебя мало времени.
– Я помню насчет обеда, – кивнул Дронго.
Ярушкина сидела на стуле в голубом халате и терпеливо ждала. Увидев вошедшего Дронго, она улыбнулась.
– Вчера вы покорили всех наших женщин, – сообщила она.
– Я старался изо всех сил.
– У вас получилось. Такой красивый жест. Все наши говорят только про вас.
– Спасибо. Извините, что я не даю вам отдохнуть сразу после ваших процедур.
– Ничего, – сказала она, – у нас скоро будет обед, и мы все равно должны будем идти в столовую.
– Вы уже давно находитесь здесь?
– Да, можно сказать, что я старожил. Уже восемь месяцев. Говорят, что так долго здесь никто не задерживался.
– Желаю вам прожить еще столько же.
– Спасибо, но это уже нереально. После того как я осталась совсем одна, то решила, что это место самое подходящее для меня.
– Насколько я знаю, ваш супруг уже давно покинул вас.
– Давно, – согласно кивнула она. – Он был прекрасный человек. Мир его праху. А я жила вместе со своей старшей сестрой. Она умерла в прошлом году, и я решила, что не должна больше никого беспокоить. Собрала вещи и переехала сюда, тем более что у меня к тому времени нашли целую кучу болезней.
– Вы мужественная женщина, – сказал Дронго. – Насколько я слышал, вы раньше были знакомы с Шаблинской.
– Кто не знал Марину Шаблинскую в нашем городе! – всплеснула руками Ярушкина. – Она была звездой, примой, настоящей балериной… Не такой, как нынешние. Ногу нормально поднять не могут, а уже считают себя звездами. Если бы она жила на Западе, то давно была бы миллионершей. Но в наших условиях… Квартиру она оставила кому-то из родственников, а сама переехала сюда, когда врачи поставили ей такой неприятный диагноз. Она прошла уже через две операции и сохраняет такую веру в жизнь, такое мужество, что всем остальным нужно просто у нее поучиться.
– Вы правы. Но, насколько я понял, не все в вашем хосписе проявляют свои лучшие человеческие качества. Некоторые проявляют и худшие.
– О ком вы говорите?
– Например, умершая Боровкова или Тамара Рудольфовна.
– Об умерших нельзя плохо говорить, – напомнила Ярушкина, – но насчет Тамары… У некоторых действительно портится характер, но люди все равно остаются людьми. Может, вы слышали историю, как покойная Генриетта Андреевна накричала на Угрюмова в столовой. Стала упрекать его, что он сам загубил свою жизнь, разрушил печень алкоголизмом. Он встал и ушел, чтобы не спорить с ней. А она потом долго плакала. Понимала, что зря обидела человека. И вы знаете, что она сделала? Пошла к нему в палату и попросила прощения. Я стояла рядом в коридоре и все сама слышала. Она не постеснялась пойти и попросить прощения. Конечно, я сразу об этом всем рассказала. Она была немного взбалмошной женщиной, властной, сильной. Сказывалась ее прежняя работа – столько тысяч мужиков было в ее подчинении! Но на самом деле она была очень тонким, чувствительным человеком. Вы бы видели, как она относилась к Казимире Желтович – ведь она знала еще ее отца, профессора Станислава Желтовича, который был сыном царского сановника. Он был известным архитектором. В Санкт-Петербурге даже есть дом Желтовича. Дом ее деда. Их не посмели тронуть даже в тридцатые годы, когда арестовывали всех, кого только могли. Поэтому я всегда говорю, что нельзя судить о человеке только по его словам. Нужно посмотреть и на его поступки, на его поведение.
– Но с Тамарой Рудольфовной они ругались? Об этом все говорят.
– Конечно, ругались. Две властные женщины в одной палате… Напрасно Светлана Тимофеевна устроила такой эксперимент. Но все же они уважали друг друга, ценили. Честное слово. Ругались, а потом вместе вспоминали своих старых знакомых и друзей. Очень тепло всегда говорили о моем бывшем супруге. Вы, наверно, про него слышали?
– Да, – кивнул он, хотя никогда раньше не слышал о таком министре. Но ему не хотелось ее огорчать.
– Хочу вам сказать, что у нас очень дружный коллектив, – сообщила Ярушкина, – не ищите здесь какого-либо заговора. Мы все знаем, что заместитель главного врача не ладит со своим шефом, но это их личные проблемы. А наши проблемы – достойно прожить до конца и так же достойно уйти.
– Я могу уточнить, чем вы занимались в ту ночь. Спали или…
– Не спали. Мы вместе с моей соседкой смотрели изумительную передачу про наш балет. Какие имена, какие звезды! И вы не поверите, но там упоминали и Марину Шаблинскую. Честное слово, на глазах у моей соседки были слезы гордости. И я тоже заплакала. Это так приятно, когда тебя помнят спустя столько лет!
– Да, – согласился он, – это помогает жить.
– Нам даже сделали замечание, чтобы мы выключили телевизор и соблюдали режим. Но мы все равно досмотрели ее до конца.
– Вы мне очень помогли, – сказал Дронго. – Еще один, последний, вопрос. А Клавдия Антоновна знала, что Боровкова просила прощения у Угрюмова? Или об этом знали только пациенты хосписа?
– Конечно, знала. Я ей сама обо всем рассказала, – удивилась Ярушкина, – и вообще у нас секретов не бывает. Все и всё про каждого знают. Такая у нас общая жизнь. Людей немного, и все на виду.
– Понятно. Идите на обед, иначе вы опоздаете, – взглянул на часы Дронго. – И простите меня еще раз за то, что я вас задержал.
Она поднялась и вышла. Тут же вошел Вейдеманис.
– Странное дело, – сказал Дронго, – вчера Клавдия Антоновна в твоем присутствии рассказала нам о том, как Боровкова оскорбила Угрюмова. Оказывается, об этом знали все. И многие присутствовали в столовой, когда Генриетта Андреевна кричала на Угрюмова. Но все знали, что она потом извинилась. Понимаешь, какой парадокс? Рассказав нам о скандале, она ничего не сказала об извинениях Боровковой. А ведь ей лично говорила об этом Ярушкина. Вот такой непонятный факт. Получается, что она хотела нас уверить, будто пациенты не очень любили умершую. При этом она точно знает, что Боровкова умерла не своей смертью. Слишком много неприятных совпадений.
