Она поднялась и вышла. Тут же вошел Вейдеманис.
– Странное дело, – сказал Дронго, – вчера Клавдия Антоновна в твоем присутствии рассказала нам о том, как Боровкова оскорбила Угрюмова. Оказывается, об этом знали все. И многие присутствовали в столовой, когда Генриетта Андреевна кричала на Угрюмова. Но все знали, что она потом извинилась. Понимаешь, какой парадокс? Рассказав нам о скандале, она ничего не сказала об извинениях Боровковой. А ведь ей лично говорила об этом Ярушкина. Вот такой непонятный факт. Получается, что она хотела нас уверить, будто пациенты не очень любили умершую. При этом она точно знает, что Боровкова умерла не своей смертью. Слишком много неприятных совпадений.
– Она сегодня ушла после дежурства домой, – напомнил Эдгар.
– Знаю. И я вспомнил ее крепкие руки. Она могла спокойно войти в реанимационную палату и накрыть подушкой несчастную старуху. А потом пройти в другую палату к Идрисовой. Та уже не смогла бы подтвердить или опровергнуть ее алиби. Вот только вопрос – зачем ей это было нужно?
– Что думаешь делать?
– Продолжу знакомство с пациентами хосписа. Может, что-то всплывет. А вечером поедем в Николаевск к этой опытной санитарке. Постараемся узнать, почему она страдает такой странной забывчивостью. И еще нужно найти Зинаиду Вутко. Вчера она поменялась, значит, сегодня должна быть на работе. Нужно прежде всего поговорить с ней, а уже потом с остальными.
– Получается, что умершая была не таким уж и монстром, как хотели ее представить некоторые, – понял Эдгар.
– Вот именно. Поэтому у меня возникает много вопросов, на которые я пока не нахожу ответа. Если тебе нетрудно, поднимись наверх и найди Зинаиду Вутко. Пусть она спустится вниз, в кабинет завхоза.
Глава 13
Он остался один. Такое ощущение, что в этом заведении предельная концентрация человеческих страданий, которую невольно чувствуешь. Вейдеманис выразился точно. Может, правы те, кто обходит это место стороной, утверждая, что несчастье так же заразно, как и счастье? Он закрыл глаза. Дом одиноких сердец. Каждый пытается здесь выжить в одиночку, проявляя немыслимое достоинство и мужество перед путешествием во тьму, которого так боятся все живые существа.
В дверь постучали. Он открыл глаза.
– Войдите! – крикнул Дронго.
В кабинет вошла молодая женщина, которую он вчера видел. Зинаида Вутко. Она была в белом халате, на ногах – мягкие тапочки. Вошедшая немного испуганно смотрела на гостя.
– Здравствуйте, – встал Дронго, – садитесь, пожалуйста. Я хотел с вами переговорить.
– Добрый день. – Женщина села на краешек стула. Было заметно, что она напугана.
– Успокойтесь, – предложил Дронго. – Как ваш ребенок? Как он себя чувствует?
– Спасибо, уже лучше.
– Выздоровел?
– Пока нет, но ему уже лучше. Он, наверно, простудился, когда играл с мальчишками в футбол. А потом пришел домой и выпил холодной воды.
– Так бывает, – улыбнулся Дронго, – не нужно держать в холодильнике воду. Пусть стоит на столике – ничего страшного, если он выпьет такую воду.
– Да, – согласилась она, – наверно, так лучше.
У нее были темные волосы и светлые глаза.
– Вы дежурили в ту ночь, когда умерла Боровкова? – решил сразу перейти к основной теме Дронго.
– Да, – подтвердила она.
– Ничего странного тогда не произошло? Может, кто-то приходил?
– Нет. Никто. У нас ночью никто не ходит. Асхат запер ворота за Федором Николаевичем, который уехал вместе с Дмитрием. Потом мы закрыли дверь в наше основное здание. На кухне есть другая дверь, ее мы тоже закрыли. Алексей Георгиевич поднялся наверх, в комнату врачей, а мы с Клавдией Антоновной обходили наши палаты по очереди.
– К Боровковой заходили?
– Конечно. Я заходила два раза. Она спокойно спала.
– Может, уже не спала?
– Нет, спала, – возразила Зинаида, – она даже повернулась на бок, когда я входила второй раз.
– Она чутко спала?
– Да. Сразу слышала, когда кто-то входил. У нас все пациенты так спят, если им не дают снотворное или не делают укол.
– И она услышала, как вы вошли в своих тапочках?
Он взглянул на ее мягкие тапочки. Санитарка покраснела, виновато опустила глаза.
– Нам Федор Николаевич разрешает ходить в таких тапочках, чтобы не тревожить больных, – пояснила Зинаида.
– Я тоже ничего не имею против, – быстро сказал Дронго, – но она все равно услышала, как вы вошли. У вас в хосписе не скрипят двери – я обратил внимание, что они все открываются мягко.
– Да. Наш завхоз специально смазывает их, чтобы они не скрипели. Чтобы не тревожить наших пациентов.
– Но она все же проснулась. Когда вы во второй раз заходили к ней, сколько было времени?
– Я не смотрела. Но было уже раннее утро. Может, четыре или половина пятого.
– И вы увидели, как она повернулась на другой бок?
– Ну да. Недовольно посмотрела на меня и повернулась на другой бок. Даже захрапела. Она иногда храпела во сне.
– А потом когда вы заходили? И кто нашел ее утром?
– Сначала мы услышали, как завыли собаки. Все сразу услышали, кто не спал. Клавдия Антоновна тоже услышала. Она ночью у Радомира была, сделала ему два укола. А потом к Идрисовой пошла. Той было совсем плохо, ей нужно было менять капельницу и все время следить за ней. Ну, в этот момент собаки и завыли. И мы сразу побежали в палаты. Вернее, она была у Идрисовой, а Алексей Георгиевич других пациентов смотрел. Никто ведь не думал про Боровкову, она как раз была в самом спокойном состоянии. Но по нашим правилам сначала мы должны проверить реанимационные палаты, где лежат самые тяжелые больные. Я спокойно вошла в палату Боровковой, знала, что она спит. Только мне не понравилось, что она лежит на спине. Я подошла ближе. И лицо ее мне тоже не понравилось. Я стала ее звать, потом дотронулась до нее и поняла, что она не ответит. Я даже пульс ее пощупать успела. Но никакого пульса уже не было. Вот тогда я и выбежала за нашим доктором. Он пришел сразу, тоже пульс пощупал, тело осмотрел и покачал головой. Потом мы ее накрыли одеялом и решили не трогать до утра, чтобы потом отвезти в наш «холодильник».
– Ничего необычного в ее лице вы не заметили?
– Ничего. Умерла так, словно задыхалась от астмы. Но мы знали, от чего она могла умереть, поэтому я не очень приглядывалась. А потом Алексей Георгиевич наказал мне снова обойти все палаты на первом этаже, а сам пошел к Идрисовой, чтобы помочь Клавдии Антоновне.
– Что вы сделали дальше?
– Стала все палаты осматривать, чтобы, не дай бог, ни с кем еще какого-нибудь несчастья не произошло.
– Значит, вы в это время обходили палаты на первом этаже, – удовлетворенно кивнул Дронго. – И кто из пациентов спал?
– Угрюмов не спал. Он даже не лежал, а сидел. Когда я вошла, он так недовольно посмотрел на меня и вдруг сказал: «Опять собачки завыли по чью-то душу». Я просто испугалась и выбежала из палаты.
– В другие палаты вы тоже заходили?
– Конечно. Во второй палате Радомир лежал без движения. Я знала, что ему уколы сделали, но все равно осмотрела его.
– А Мишенин?
– Он лежал спиной ко мне. Я не стала его будить. Потом осмотрела другие палаты. Шаблинская и Ярушкина телевизор смотрели и только-только легли спать. Обе проснулись от воя собак. Обе были недовольны тем, что я их потревожила. Шаблинская даже замечание мне сделала за то, что я вошла, не постучавшись. Но она всегда недовольна, даже если врачи входят без стука.
– Ее можно понять.
– А потом я в другие палаты заглянула. Казимира Станиславовна лежала под одеялом и молчала. Я даже за нее испугалась. Подошла к ней, позвала, но она молчала. Я руку протянула, чтобы ее потрогать, и тогда она глаза открыла. Молча так глаза открыла и на меня посмотрела. Я испугалась и сказала ей, что нужно отзываться, когда ее зовут. Она ничего не ответила, только так грустно улыбнулась. Я убедилась, что с ней все в порядке, и вышла, чтобы посмотреть другую палату. Там Витицкая и Кравчук вместе лежат. Когда я вошла, Антонина сразу одеялом накрылась. Она всегда так делает, если кто-то входит в палату. Боится, что посторонний видит ее лицо. Но когда я назвала ее по имени, она одеяло немного опустила. Меня она уже не стесняется, не боится. Первое время я сама ее боялась. А сейчас нет, уже не боюсь. Я тихо вышла от них и пошла посмотреть последнюю палату, где была Тамара Рудольфовна. Она тоже не спала. Сидела в халате на стуле и что-то писала. Увидела, как я вошла, и недовольно посмотрела на меня. «Кто у нас опять неожиданно ушел на другой свет?» – так прямо и спросила. А я сказала, что не знаю, и поэтому на всякий случай обхожу все палаты. Она опустила голову и снова начала писать. А потом снова на меня взглянула и спросила: «Скажи наконец, кто? Чтобы я знала».
«Генриетта Андреевна», – сообщила я ей. Все равно ведь утром все узнют, что случилось. Она как-то странно посмотрела на меня, потом снова опустила голову и начала писать. Честное слово, ничего не сказала. Какие-то слова ведь говорят обычно в таких случаях, но она молчала. И я вышла из палаты.
