Она склонила голову.
— Сегодня ты останешься с Номариамом. И тебе лучше уйти к нему в палатку сейчас, пока вино еще не вскружило головы.
— Боишься, что моя цена окажется слишком привлекательной для тебя, Тэррик? — спросил чужой фрейле. — Пусть она останется. На нее приятно смотреть, хоть она и пуглива, как горная коза. Сядешь рядом со мной, акрай? Позволишь мне?
— Господин, — сказала Шербера, кивнув Тэррику. — Я сделаю, как ты сказал.
Чужой фрейле засмеялся, но она отчего-то чувствовала, что смеяться он хотел не больше, чем она — сидеть рядом с ним на ложе и касаться его, пусть даже и краем одежды. Он не нравился ей. Фрейле тоже были разными, как были разными все люди, и этот фрейле точно не был хорошим. Пусть он побыстрее уведет отсюда свое войско и своих дикарей.
Она думала, что Номариам скоро вернется, и потому сначала просто сидела на ложе и, закусив губу, смотрела на полог палатки. Но его все не было, а теперь…
Теперь Шербера стояла перед мечом из камня и магии и собиралась с силами, чтобы его коснуться. Сжать в руке, сделать взмах, почувствовать его силу…
— Что ты делаешь?
Она обернулась, испуганно пряча руку за спину. Номариам стоял у входа в палатку, в золоте его волос плясал магический свет. Она почувствовала даже отсюда сильный запах вина в его дыхании, но он стоял ровно и не качался, и говорил правильно, разве что чуть мягче выговаривая слова.
— Зачем тебе мой меч? Кого ты собралась убить?
Он не называл ее ни «акрай», ни по имени. Но и она не знала, как его назвать: он был намного старше, не юноша, но зрелый мужчина, и у него вполне могли бы быть дети ее возраста… если их не убила война или мор.
— Я хотела взять его в руки, — сказала она просто.
— Он бы убил тебя.
Шербера покачала головой.
— Нет… Я сняла кинжал. Я знаю заветы Инифри.
Отнимающий магию и отнимающий жизнь не должны были находиться в одних руках. Только что-то одно. Только одно оружие и одна сила.
— Ты не знаешь моей магии. Отойди. — Она отступила, и Номариам, пройдя мимо, накрыл меч тканью, сложив ее особым образом. — Я услышал пение своего афатра из палатки фрейле. Если бы ты взяла его, его магия пропитала бы твою руку, и она бы отсохла уже к закату.
Она видела, что он не лжет.
— Ты сильный маг, — сказала Шербера, глядя на него широко открытыми глазами.
— Прежней силы больше нет в наших землях, — ответил он. — И ты не должна брать меч в руки. Это не дело женщины — сражаться. Для этого есть мужчины.
— Мужчины иногда сражаются против женщин, — сказала она.
По лицу его пробежала уже знакомая ей судорога.
— Сражаются, — сказал он. — И тогда женщины погибают.
Шербера не нашлась с ответом: она была слишком растеряна. Растеряна от собственной смелости, которой оказалось так много, растеряна от того, что он не наказал ее за то, что могло бы стать для нее смертельной ошибкой, а просто объяснил — рассказал ей, чтобы она знала, что могло случиться, если бы она все-таки ее совершила.
— Как мне называть тебя? — спросила она, чтобы хоть что-то спросить. — Ты не называешь меня ни по имени, ни «акрай», и я не знаю, что выбрать.
— Номариам значит «две луны» на языке земли, где я родился, — ответил он ей, стягивая с себя кожаные пластины, закрывающие грудь и спину, и Шербера увидела, что его тело тоже отливает каким-то золотистым светом. — Ты можешь называть меня любой из этих лун. Номар или Мариам. Что значит твое имя?
— Трава, — сказала она.
— Сейчас я полон вина, Шербера-трава, и не готов предстать перед оком Инифри, — сказал Номариам вдруг, словно опомнившись и только сейчас заметив, что она стоит перед ним, нерешительно взявшись за ленты, удерживающие платье. — Нам лучше отдохнуть. Ночь уже близится к концу, но войско не проснется до дневного сигнала. Слишком много вина выпито, слишком много съедено жирного мяса и лепешек.
Она не знала, что сказать в ответ на эти слова, поэтому просто кивнула, сняла с себя одежду и улеглась на шухир, накрывшись одеялом из пуха какой-то птицы. Усталость дня и бессонная часть ночи почти тут же навалились на нее. Она еще успела услышать, как Номариам задувает факелы, а потом уснула.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Проснулась она как от удара. Твердое тело мужчины прижималось к ней сзади, одна его рука обхватила ее тело, теплое винное дыхание овевало ее затылок. Резкая дрожь пронзила ее, и Шербера застыла.
— Господин, — вырвалось у нее прежде, чем она сумела себя остановить.
Мужчина позади нее замер.
— Шербера, — сказал он, и она уже поняла, что это Номариам рядом с ней, а не ее вдруг оживший спутник, пришедший за магией и принесший боль.
Сайам часто овладевал ей сзади. Он не утруждал себя даже тем, чтобы разбудить ее, переворачивал ее на живот, хватал ее запястья своей рукой, заводя их назад, и насаживал ее на себя, заставляя кричать. Он хрипел и рычал у нее над ухом, вдавливая ее голову в шухир, пока она не начинала задыхаться и перед глазами не начинали плыть черные круги, а потом, получив свое освобождение, поднимался и оставлял ее растерзанной и всхлипывающей, пока на его место не приходил следующий и все не повторялось заново.
— Ты должна отпустить его, Шербера-трава, — сказал Номариам, когда она отодвинулась и свернулась в клубок, как побережный ёж, ощетинившийся иголками. Сайам давил таких ежей одним движением ноги — ради забавы, чтобы почувствовать, как хрустят иголки и разрывается плоть беспомощного существа, которое просто попалось ему на пути. — Ты видела его мертвым. Ты знаешь, что он умер, и он больше не сможет причинить тебе боль.
— Я знаю, — сказала она тихо.
— Ты должна сказать это. Ты должна поверить в это… поверить не мне, когда я тебе об этом говорю, а себе самой. Иначе он будет с тобой до конца жизни или войны, Шербера. Ты сделаешь его бессмертным в своем разуме, и он останется с тобой навсегда.
Бессмертный. Она задрожала так сильно, что застучали зубы.
— Скажи это. — Голос Номариама был твердым.
— Он умер. Он больше не сделает мне больно. Инифри забрала его, и он уже не вернется, — сказала она, и сначала слова были просто словами, а потом с ними пришли образы: раскрытое сверху донизу тело Сайама, его искаженное смертной судорогой лицо, костер, поглотивший его плоть. — Он умер, его сожгли на костре, и он больше никогда не сделает мне больно. Он больше никогда не прикоснется ко мне, он больше никогда не ударит меня, он больше никогда не…
В груди у нее что-то сжалось.
— Они сдохли, как степные собаки, и они больше никогда не коснутся меня и не заставят меня страдать. Никогда. Никогда. Их гнилые тела умерли…
— И их магия сгинула вместе с ними, — закончил Номариам, и, всхлипнув, Шербера закрыла лицо руками и дала волю слезам.
***
Слова лились из нее таким же бескрайним потоком, как до этого лились слезы. Номариам не перебивал, не задавал вопросов и не уточнял: он просто позволил ей выплеснуть из себя всю боль, что сидела в ней, рассказать кому-то о том, что было, отпустить — наконец-то понять себя и отпустить мертвых, которые забыли бы о самой Шербере уже через день после ее смерти.
Его магия змеилась вокруг них невидимыми для Шерберы зелено-золотистыми кольцами, касалась ее плеч, лица, высушивала слезы, гладила по волосам. Он уже и забыл, что может не только отравлять разум, но и исцелять его. В последний раз Номариам делал это два Цветения назад… и воспоминание об этом было таким болезненным, что ему пришлось на несколько мгновений обратить силу своей магии на себя.
Миннаиль.
Дорога, бегущая мимо деревни на восход, к городу, где ждало подкрепления войско Степных земель… войско, от которого уже к концу первого Цветения войны не осталось почти ничего.
Миннаиль.
Слова любви, которые стали для них словами прощания.
Минна плакала у него на плече и обещала помнить его до последнего вздоха. Он умолял ее уйти на закат, оставить дом, бежать как можно дальше, пока из воздуха не пропадет запах Океана и тухлой рыбы, но она только качала головой и сжимала сильными руками афатр, и говорила, что никуда не пойдет.
