Он может погибнуть, говорила Минна. Она может погибнуть. Они оба могут умереть уже завтра, но если это случится, она погибнет, как женщина своей земли, гордая степнячка, а не беглянка.
Номариам знал, что не сможет ее переубедить. Они расстались: он ушел на восход, она осталась защищать свой дом. Спустя почти два Цветения, когда войска Побережья, наконец, перешли в наступление и стали гнать зеленокожих обратно, он снова оказался в родной деревне, и от немногих выживших узнал о том, как погибла его Минна.
Как жестоко мучили темволд перед тем, как убить, женщину, посмевшую возомнить себя равной мужчинам и поднявшую против них меч.
Его магия тосковала без нее, искала ее ночами, которые он старался не проводить в одиночестве, выкликала ее в полотне чужих магий и чужих цветов, но не могла найти.
И эта девочка, плачущая сейчас в чужой палатке, на чужой земле, посреди чужой войны, была так похожа на его Миннаиль, застенчивую и одновременно храбрую, проливающую слезы над умершим теленком и не моргнув глазом отрубающую голову зеленокожей твари, что у него замирало сердце.
Он не позволит ей повторить ошибку Минны. Пока он жив — Шербера никогда не возьмет в руки афатр.
— Это твоя магия касается меня, Номариам? — спросила она шепотом, оттирая слезы и поворачиваясь к нему, и в зеленых глазах ее не было страха. Только вопрос.
— Да, — сказал он.
— Она… как будто жжет меня, — сказала она. — Как жгучий перец. Как… укус песчаной змеи.
Она похожа на Минну, но все-таки не Миннаиль… Он с еле заметным вздохом унял магию, сказав себе, что ждет слишком многого.
— Теперь ты знаешь обо мне, Номариам, — сказала она, и он приподнялся на локте и прижал свою твердую ладонь к ее щеке, чуть надавив большим пальцем на подбородок, так, чтобы она подняла лицо и увидела его глаза.
— У каждого на этой войне есть прошлое, о котором мы хотим не помнить, Шербера-трава, — сказал он, и она чуть опустила ресницы в безмолвном согласии. — Но даже самое страшное прошлое нас чему-то учит. Наши ошибки дают нам опыт. Наши страдания дают нам силу. Инифри дала тебе не последнее испытание. Будет еще много потерь. Но мы должны жить не только воспоминаниями о том, что потеряли, но и мыслями о том, что обрели.
— Ты слишком мудр для неблагородного мага, — пробормотала она. — А Фир слишком добр для безжалостного воина.
— Воин, целитель, маг — это лишь имена, которыми нас наделила война. Каждый из нас — это намного больше, чем эти имена. Как и ты, больше, чем просто магический сосуд, Шербера-трава.
Их взгляды встретились, и, словно зная, что он намерен сделать, Шербера чуть приоткрыла губы. Номариам наклонился к ней ближе, обхватывая рукой ее затылок, и поцеловал ее: сначала нежно, давая ей время привыкнуть, а потом все глубже, раздвинув ее губы и лаская языком ее рот, и вспыхивая от робких, еле заметных движений ее языка, которыми она пыталась отвечать на его страсть. Его пальцы запутались в ее пламенных волосах, ее тело прижалось к его телу — мягкое к твердому, маленькое к большому — и он осторожно скользнул рукой по ее спине, притягивая ее еще ближе.
Шрамы на ее коже были как зарубки на стволе дерева. Магия щипала кончики его пальцев, но он не умел исцелять, и потому только снова вздохнул ей в губы и отстранился. Ее глаза были закрыты, но она тут же открыла их — так поспешно, словно он приказал ей.
— Твое тело прекрасно, Шербера.
Номариам не дал ей сказать то, что она хотела сказать: поцеловал ее опаленные солнцем губы, спустился к ее шее, заставив ее вздрогнуть, попробовал вкус ее кожи — пустыня, песок, жар — снова вернулся к губам, чувствуя, как все сильнее стучит в ушах сердце. Она была такая робкая: словно девственница, ни разу не бывшая с мужчиной, женщина, не умеющая отдавать, а только принимающая ласки, трава Побережья, пригибающаяся, но не ломающаяся под тяжелой ладонью.
Он должен был показать ей.
Она должна была узнать, что все может быть по-другому.
Номариам мягко уложил Шерберу на спину и на пару мгновений замер, глядя на нее, дожидаясь, пока она посмотрит на него в ответ. Ее маленькая грудь так и просила его прикосновения, и он не удержался и накрыл ее рукой, чувствуя, как под ладонью тут же сжался и стал тверже сосок, и как еле заметно отозвалось на это прикосновение ее тело.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
И его тело тоже отозвалось.
— Я помогу тебе, — сказал он, и Шербера удивленно моргнула.
— Поможешь?
— Да, Шербера-трава. Помогу.
Правда, ему придется собрать для этого все свое самообладание.
Он поцеловал ее подбородок, ключицу, грудь, живот, который тут же напрягся, когда Шербера поняла, что он делает, и замерла.
— Отпусти прошлое, Шербера. Отпусти, — сказал он, разводя рукой ее бедра, и она закусила губу и на какое-то крошечное мгновение словно напряглась, но потом покорно откинулась на спину и закрыла глаза.
Номариам позволил ей почувствовать свое теплое дыхание, коснулся губами внутренней поверхности ее бедер, осторожно поглаживая, показывая, насколько мягким и нежным может быть прикосновение рук и губ человека, который не собирается причинить ей боль. Но она должна была не просто не почувствовать боли. Она должна была понять кое-что еще.
— Позволь мне помочь тебе, Шербера, — сказал он. — Позволь показать.
— Но ведь ты не собираешься… — Ее голос дрожал от смущения. — Но ведь…
Ее манящая нежная плоть была совсем рядом, и он уже не смог удержаться. Раздвинув пальцем пламенные завитки, он коснулся ее — снова и снова и снова, поглаживая чувствительный бугорок, то почти не касаясь его, то чуть надавливая, пока Шербера, сначала было подавшаяся вперед, не опустилась обратно на шухир с закрытыми глазами.
— Что ты… делаешь со мной? Почему это как будто больно и одновременно как будто…
Он коснулся самым кончиком языка этого словно ожившего, набухшего от прикосновения пальцев бугорка, и она ахнула и дернула бедрами, вцепившись пальцами в шухир.
— Номариам, мне… мне…
— Я помогу тебе, Шербера, — прошептал он. — Я помогу.
Он приник к ее прекрасному цветку губами, прошелся по нему языком, раскрывая его, отыскивая самый чувствительный бутон ее тела, и она вскрикнула и сама развела бедра шире, когда он обхватил его губами и чуть потянул, а потом отпустил, а потом повторил это снова, но уже не так нежно, и она тихо застонала, и прошептала его имя голосом, в котором неуверенность смешалась с мольбой.
Ему пришлось на мгновение закрыть глаза, чтобы охладить собственное бьющееся в теле желание.
— Номариам, я прошу тебя…
— Да, Шербера-трава, — прошептал он, снова ударяя кончиком языка в горячий и пульсирующий бугорок, пока его пальцы оглаживали ее уже сколький от соков страсти вход. — Да, я помогу тебе.
Вскоре она уже извивалась и вскрикивала под его языком и руками, и даже не заметила, как в ней оказались два его пальца, его губы обхватили ее требующую освобождения плоть и язык все сильнее и сильнее начал бить в нее, пока пальцы все ускоряли свои движения.
Его собственная каменно-твердая плоть готова была взорваться, и как он ни старался убедить себя в том, что сначала наслаждение должна получить она, у него ничего не получалось. Эта девочка, открывавшая с ним горизонты плотской любви, заставляла его терять от желания голову, забывая обо всем.
В какой-то момент Номариам оказался на ней сверху, и она успела только ахнуть от неожиданности, когда он скользнул в нее одним плавным толчком, но почти тут же пальцы Шерберы сжали его плечи, и она застонала — тихо и как будто сдерживаясь — и снова.
— Я прошу тебя… — Едва ли она понимала, о чем просит.
— Сейчас, Шербера-трава, сейчас, — сказал он, начиная двигаться в ней, и с ее припухших от его поцелуев губ стали срываться хриплые всхлипы и вздохи, и слова:
— Помоги мне, помоги мне, помоги мне…
И вдруг она вскрикнула, обхватила его за талию ногами и задрожала под ним, сводя его с ума своими, похожими на рыдания, стонами.
