По этой причине он каждый день подолгу стоял у окна, разглядывая не слишком оживленный в этом районе города перекресток, на который оно выходило. Уже через несколько дней Отто сроднился с этим видом из окна, включавшим в себя неизменного полицейского в центре перекрестка, парикмахерскую на противоположном углу, маленький бар и газетный киоск, как будто прожил здесь много лет.
Со временем, его внимание сконцентрировалось исключительно на баре. Вечерами его большие окна были ярко освещены и было хорошо видно, что происходит внутри. Собственно, смотреть особо было не на что — обычный бар, несколько посетителей за столиками, вероятно, играет какая-то простенькая мелодия из популярного кинофильма. Но почему-то, глядя на эти окна, освещенные теплым, желтоватым светом, ему становилось грустно…
Юрген, казалось, был совершенно лишен всяких эмоций, был нелюдим, неразговорчив, мог сутками сидеть в своих наушниках, крутя ручки настроек приемника, никак не участвуя «в жизни коллектива». Вытянуть из него хоть какой-то звук было невозможно, на периодически повторяющиеся вопросы Майнкопфа он только отрицательно мотал головой.
На шестой день всеобщего вынужденного безделья он также бесстрастно зашел в общую комнату и также беззвучно, кивком головы, пригласил Майнкопфа с компанией к приемнику. Щелкунул выключатель, послышалось шуршание перематываемой пленки, и после нового щелчка Отто услышал, как Клосс, голос которого он сразу узнал, беседует с каким-то, судя по характеру разговора, гостем.
После первых нескольких фраз стало понятно, что гость — это журналист, а предметом интервью является как раз та самая рукопись, из-за которой они здесь торчат уже почти 2 недели. Он терпеливо прослушал все 52 минуты скучнейшей беседы про «огромное культурное значение этого документа» — как оказалось, только для того, чтобы в конце ее, на вопрос журналиста, где он хранит рукопись, услышать сказанное с улыбкой (судя по чуть изменившемуся голосу):
— Она в надежном месте.
Вздох разочарования вырвался одновременно у всей пятерки.
Однако, в тот же день, вечером, все-таки, свершилось! Майнкопф понял это сразу же, когда Юрген, заглянув к нему, не ограничился обычным приглашающим кивком головы, а произнес, кажется, свою первую фразу за все время их пребывания в Нью-Йорке:
— Господин полковник!..
Отто, а за ним и вся группа, вбежали к нему. Снова щелчок, шуршание пленки — и…
— Все-таки, рискованно хранить дома рукопись, о которой уже знает весь мир и которая может стоить очень больших денег…
Женский голос — очевидно, это жена Клосса. Тут же — его голос, знакомый уже всей группе:
— Она пролежала в этом тайнике почти пятнадцать лет — и ничего…
— Но раньше про нее никто не знал!.. Что ты вообще собираешься с ней делать? Продать?
— Нет. Подарить. Она написана, судя по всему, не для кого-то конкретно, ее адресат — все человечество. Пусть, наконец-то, человечество и получит возможность прочитать ее. Такой вещи место в музее или в библиотеке… Может быть, Стэнфордский университет? У них очень большой архив исторических документов… Но здесь, в Америке выбор большой…
— Может, тогда пока отдать ее на хранение в Стэнфорд? На время, пока не решил.
— Хм… А если передумаю? Потом неудобно будет у них забирать…
— Достаточно! — Майнкопф вскочил со своего места. — Отлично, Юрген, спасибо! Действовать нужно быстро, пока он, в самом деле, не избавился от рукописи! Сегодня же, ночью. План такой, — он обвел взглядом всех четверых.
— Ночью тихо проникаем в дом. — Полковник посмотрел на «технаря»: — Ты уже один раз это сделал?..
Юрген, по своему обыкновению, только кивнул — да мол, это не сложно. Отто вспомнил слова Шенке: «У вас, полковник, руки в отношении него будут совершенно развязаны» и продолжил «инструктаж»:
— Если Клосс не покажет, где спрятана рукопись, его и всех его домашних — ликвидировать! Придется искать самим. — Он посмотрел на «ищейку» — Гюнтера, тот, по примеру Юргена, тоже кивнул. — Если покажет — все равно, ликвидировать, нельзя оставлять свидетелей. На эту квартиру уже не возвращаемся, как только находим рукопись, сразу же начинаем действовать по плану отхода. Зигерт и Бауэр — он посмотрел на «связиста» — сообщите в центр и «американцу», пусть все подготовит. Выходим отсюда через час после того, как в доме все лягут спать…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Наконец — то! — подумал Майнкопф минут через десять, когда начал остывать от своей пламенной речи — наконец-то он снова встретится с Клоссом, и теперь именно он будет хозяином положения. Он представлял себе, как этот художник будет ползать на коленях, просить прощения за свои мерзкие рисуночки и просить о пощаде. Нет, не год назад, в том суде, который был похож на цирк — именно здесь и сейчас наступит для него час настоящей расплаты!
Майнкопф достал из кармана свой полицейский «Вальтер», вытащил магазин, передернул затвор… Ощущение рукояти пистолета в ладони всегда придавало ему уверенности, но сейчас, сжимая оружие в руке и думая о встрече с Клоссом, он испытывал просто физическое удовольствие.
Раздался робкий стук в дверь, он спрятал пистолет обратно в карман, обернулся и крикнул: «Да, входите»! Вошел его помощник.
— Разрешите, господин полковник?
— Вы уже вошли, Зигерт, поздно спрашивать разрешения — расхохотался Майнкопф. У него было отличное настроение. — Садитесь, — он подвинул капитану стул. — Слушаю вас!
Зигерт сел, не касаясь спинки стула — казалось, что и сидя он старался сохранять положение «смирно».
— Я хотел бы уточнить ваш приказ, господин полковник. Кое-что не понял.
— Слушаю вас, — повторил Майнкопф, насторожившись.
— Мы в любом случае должны будем ликвидировать Клосса и его семью?.. Даже если он отдаст рукопись сам? — спросил Хейнц не слишком уверенно.
— Конечно! — усмехнулся полковник. Он начинал понимать, что у Зигерта на уме. — Мы не можем оставлять живых свидетелей.
Капитан помолчал несколько секунд, затем встал.
— Я понял, господин полковник…
Майнкопф внимательно посмотрел на него.
— Вас что-то беспокоит, капитан? Стало жалко «талантливого художника»? — он сделал ударение на двух последних словах. Зигерт вытянулся, как на параде.
— Никак нет, господин полковник! Разрешите идти?
Майнкопф медленно поднялся, подошел к капитану.
— Нет, погодите. Зачем-то же вы пришли?.. Вы сомневаетесь в плане операции?.. Говорите, говорите, Зигерт, не бойтесь — я сегодня добрый.
— Господин полковник, — начал Хейнц, помедлив, словно все еще сомневаясь, стоит ли говорить. — Клосс — человек очень известный здесь, в Америке, а после этой истории с рукописью — тем более. Его убийство может вызвать громкий скандал…
— Ну и что?.. — Майнкопф скривился, как будто ему пришлось пальцем раздавить таракана. — Пусть скандалят — мы уже будем в Германии.
— Будет расследование, — осмелел Зигерт, — они обнаружат эту квартиру и станет понятно, что за этим убийством стоит Германия… Абвер.
— Ну и что?! — снова крикнул полковник, на этот раз, уже с явным вызовом. — Наша задача — добыть рукопись и привезти ее в Германию. Любой ценой. Все остальное — дело дипломатов. — Он подошел к помощнику вплотную и, глядя ему в глаза, произнес, четко, как школьник, читающий стихотворение со сцены:
— Если мы оставим его в живых, Зигерт, то им и расследовать ничего не надо будет. Вы забыли, что мы с Клоссом, некоторым образом, знакомы лично?
— Не забыл, господин полковник… — совсем не по уставу ответил капитан.
— Тогда что вы предлагаете? У вас есть другой план? — выкрикнул Майнкопф, подчеркнув слово «другой».
— Да, господин полковник, — твердо сказал Зигерт.
Отто поднял брови и уставился на помощника, заложив руки за спину.
— Мы могли бы проникнуть в дом, когда в нем никого не будет, как сделал это Юрген в первый раз, и найти рукопись сами.
Ха, какой умный мальчик! Какой хитрый план! Отто Майнкопф никогда бы не додумался до такого!.. На самом деле, его первой идеей, когда они убедились, что рукопись хранится у Клосса в доме, и была именно эта. И умом Отто понимал, что так и надо было бы действовать, но… Этот план имел один, очень серьезный недостаток — он оставлял в живых Герхарда Клосса. А оставлять его в живых было неправильно — Майнкопф был убежден в этом. Клосс должен ответить за то оскорбление, которое он нанес германской армии и лично ему, Отто Майнкопфу. И не так, как на том, прошлогоднем суде, заплатив какие — то жалкие 300 марок…
