— Сколько? — спросил Одик.
— Штук семьсот и даже, кажется, больше… А почему? Хорошо платят…
— Ого! — вырвалось у Одика.
— А что касается вас… Это прекрасная находка! Я не специалист по амфорам, но, возможно, ученым она сможет многое рассказать.
— Даже в таком виде? — спросил Миша.
— А ты думаешь, Венера Милосская много бы выиграла, будь у нее руки? Или Зевс с Аполлоном и Афиной на фризах Парфенона не стали для мира тем, что они есть, хотя дошли до нас не в идеальной сохранности?
— Да и Ника Самофракийская прекрасно обходится без головы, — с улыбкой сказал Миша и вдруг заметил, что Одик опять с каким-то странным выражением — пристально, слегка недоуменно — смотрит то на Федора Михайловича, то на него.
— Ну конечно! — продолжал свою мысль учитель. — И не нужно гадать, какая у нее была голова. Великое произведение искусства можно определить и по одной уцелевшей руке и даже по одной странице.
Лицо у Одика оставалось очень напряженным.
Миша стал копаться в горке книг.
— И от этой избавляетесь? — Он взял тяжелый том в ледериновом переплете.
— Конечно.
— Этот роман я читал, по-моему, он ничего…
— Нет, Миша, в том-то и дело, что он очень плох, все в нем вздор и вранье.
— Федор Михайлович, — робко попросил Миша, — может, тогда дадите его мне?..
— Зачем он тебе?
Миша промолчал.
— Не трать напрасно времени, выбери что-нибудь получше… Что толку от лжи? Она ведь только калечит душу.
— Верно. — Миша вздохнул. — А написан он красиво.
— Нет. Неправда не бывает красивой… Ты поймешь это, когда вырастешь.
Сзади раздались шаги, и Миша увидел почтальона с тяжелой сумкой на плече.
— Добрый день, Федор Михайлович… Вам журнал и письмо.
— А, спасибо. — Учитель встал навстречу и взял почту. Глянул на конверт, бросил на землю и сказал Мише: — Можешь порвать.
— Как же так? — изумился Одик. — Вы ведь даже не прочитали его!
— А чего читать? Чего нового могут написать мелкие местные гангстеры… По конверту вижу — левой рукой написано…
— Это от них! — вскочил с земли Миша. — Можно посмотреть?
— Смотри.
Миша разорвал конверт, вытащил лист в линейку и стал читать каракули: «Ты, учительская морда, в последний раз придуприждаем, если еще будишь хадить в пракуратуру и соваться со своей прынцыпиальностью, прикончим тибя в собственной кануре или окола моря так и знай, рука у нас не дрогнит истреблять гадов, и тогда пиняй на себя…»
— Негодяи! — сказал Миша, и руки у него задрожали от презрения.
— Много ошибок? — спросил Федор Михайлович.
— Хватает…
— А мне можно прочитать? — спросил вдруг Одик.
— Читай.
И Миша увидел, как Одик, держа обеими руками тетрадочный лист, с жадностью уставился в него. Читал он почему-то долго, точно заучивал наизусть. Потом поднял голову, и в его лице появился испуг.
— А если они и вправду… убьют вас? — спросил он.
— От них всего можно ожидать, — ответил Федор Михайлович. — У них же еще не возникла высшая нервная деятельность, и они не разбираются в жизни, даже приблизительно не знают, что это такое. Для них она — есть, пить, одеваться, и все это даром, без единой капли пота. И только иногда, во время воровства, они рискуют своей ничтожнейшей шкурой. Жалкий, безграмотный народ!.. Разорви письмо.
Одик помедлил, еще заглянул в письмо и только потом разорвал на мелкие клочки.
— Федор Михайлович, — спросил вдруг он, — а наш Карпов не очень хороший?
— Он? — Учитель на секунду задумался. — Ну как бы тебе сказать… В общем, да… Говорят, что «Северное сияние» — образцовый дом отдыха. Возможно. Хотя и не верится. Но что там сытно — уж это точно, но, понимаешь ли, при всем этом он… Он сам… Ну, словом, он сам абсолютно нищий.
— Нищий? — переспросил Одик, и тонкие брови его приподнялись на лоб и словно застыли там. — Он нищий?
— Ну конечно же. И его было бы жаль, как любого обывателя, если б он не был так активен…
В глазах Одика вспыхнула яркая искра несогласия.
— А вы были у него дома?
— А зачем я должен ходить в его дом?
— Но у него столько книг! И хороших — Пушкин, Лермонтов, Чехов… У него так культурно… Его сынок мне не нравится, а вот он…
— Ну, что он? Из родной сестры сделал батрачку, жену обратил в свою веру, сына превратил в хозяйчика…
Одик моргнул ресницами, слушая его.
— А с кем он дружит? С теми, кто может что-то достать ему… А что он любит, кроме того, чтоб вкусно поесть, выпить и похвастаться своей устроенностью?.. А к чему стремится? Побольше иметь. И книги его только реклама для таких доверчивых, как ты.
Глава 17
КОРЗИНКА С КЛУБНИКОЙ
Одик быстро шел домой. То новое, что узнал он сегодня, не умещалось в его голове. Ошеломляло. Выходит, Федор Михайлович, и Миша, и, наверно, другие мальчишки понимают что-то такое, о чем он и не догадывается. А зачем учитель говорил про Троянского коня? И про то, как Одиссей попросил привязать его к мачте, чтобы не поддаться на провокацию этих хищных сирен, которые так волшебно поют, а потом обгладывают черепа и кости легковерных мореходов? И про тугой Одиссеев лук?
Случайно это?
Все, что говорил Федор Михайлович, наверно, правда. Человеку, который не боится таких писем и, не читая, рвет их, нельзя не верить. И потом, он — учитель, и все в городке знают его и, кажется, любят. Не говоря уж о мальчишках. Значит, Карпов нищий… Так… Ничего себе!
Одик шел домой, подавленный этими мыслями, такие они были трудные, тяжелые, точно мешок камней нес. И не давали покоя. Перед ним вдруг открылся новый, тревожный, может быть, высший смысл жизни.
Нищий… А кто ж тогда богатый? Кто?
Только перед калиткой вспомнил Одик про Ильку. Войдя во двор, он сразу же побежал к сараю — дверь его была открыта. Значит, выпустили? Вот как! А что ему за это было?
По двору в открытом летнем платье, напевая, ходила Лиля и развешивала на веревке белье. И хотя Одик знал теперь, что она такая заурядная, все же он не решался спросить у нее про Ильку. Не мог. Еще подумает чего… Он посидел немножко на крылечке, будто поджидал своих, и терзался, что не может открыть рта. И решился — пусть думает о нем что хочет!
— А где тот, что был в сарае? — быстро спросил он.
Лиля достала из таза сырую простыню и расправила ее в руках.
— Отпустили… Покаялся, что больше не будет.
— А-а-а, — протянул Одик. И вдруг ему в голову пришла совершенно шальная мысль: а что, если Илька выдал ребят?
Но тут же отбросил ее: нет! Судя по допросу в сарае и по Дельфиньему мысу, он не из трусов.
Потом Одик беспокойно походил у террасы, зашел в дом — стекло уже вставили, — встряхнул головой, словно для того, чтобы в ней лучше уложились все мысли.
Он так и не обедал сегодня, и мама поругала его.
Но Одик не убивался: подумаешь, дело какое — не поел! Все это было так мелко. Он расспросил у сестры про Ильку, и та сказала, что видела его перед обедом: он быстро прошел по двору с корзинкой, полной клубники.
— Георгий Никанорович дал? — спросил Одик.
— А кто ж еще?
Что-то неприятно кольнуло Одика: зачем же он взял ее? А что, если он все-таки?.. Нет, этого нельзя было допустить!
Часа через три явился с работы Карпов, пожелал всем доброго вечера, снял костюм и вышел к крану в спортивных брюках на резинке, в тапках на босу ногу и белой майке. Он хлопнул себя по животу и кивнул Одику:
— Как делишки?
— Ничего.
— Не перетрусил ночью?
— Немножко… А что им надо от вас?
— Спроси у них… Злющие! Топчут, мнут, ломают. Скоро за клубнику возьмутся — у них губа не дура: три рубля на рынке! Потом за цветы примутся — гвоздику, розы, гладиолусы — они тоже не копейку стоят! Мы выращиваем это для себя — ненавижу тех, кто все растит специально на продажу… Мы редко продаем, уж если очень просят и неловко отказать. И ягоды, и фрукты, и цветы — все для себя… Люблю, когда вокруг все красиво! А человек — для чего он создан? Для красоты ведь, для радости… Правда?
«Неправда! — хотел крикнуть Одик. — Не только для этого!» Но не крикнул. Промолчал.
Потом, фырча как морж, Карпов стал мыться, подвигал толстыми мускулистыми руками, вытерся махровым полотенцем, перекинулся шуткой с женой, басом начал победную арию тореадора, которую часто передавали по радио, и пошел к дому.
Лиля засмеялась:
— У тебя после такой ночи прекрасное настроение!
— А как же!.. Теперь будем спокойно спать… Сообразительный мальчишка.
Одик помрачнел.
Неужели Илька и вправду поклялся больше не лезть в сад? И вдруг подумал: «А я бы мог полезть?»
Карпов ушел ужинать и скоро вернулся, очевидно выпив свою неизменную рюмку легкого вина, и стал ходить по саду, осматривая абрикосовые и гранатовые деревья.
