Как-то куда-то отлучившийся на несколько минут Савва зашел в башню и недоуменно спросил:
— А где же Жора Обжора?
— Черт возьми, ты смотри!
Оба так привыкли к тому, что он все время торчит около, и вот даже минутное отсутствие показалось удивительным.
— А вообще-то сегодня все офицеры не в себе, злющие — страсть. Лучше на глаза не попадаться.
— Что случилось?
— А ты не слышал? Говорят, Улагай-то тю-тю, смылся с Кубани.
— Да ну! Вот это новость!..
…Белогвардейские газеты Крыма взахлеб расписывали, как крестьяне Северной Таврии встречали войска «освободителя от большевистской неволи» барона Врангеля с распростертыми объятиями. Однако эти объятия выглядели весьма своеобразно: продовольствие и лошадей удавалось получить только путем насильственных реквизиций; люди, призванные в армию по мобилизации, дезертировали, разбегались. А решающих побед над красными все не было, бои шли с переменным успехом. Даже хорошо подготовленное июльское наступление не решило поставленной задачи — в Донбасс врангелевцы не прорвались. Против врангелевцев выступили части 9-й армии Кавказского фронта, Морской экспедиционной дивизии, корабли Азовской флотилии и белогвардейские десанты были разгромлены. Потерпела поражение и «армия возрождения России» генерала Фостикова.
— Вот это действительно новость, — повторил Федор. — А знаешь, — после недолгого раздумья продолжал он, — мы наверняка скоро в море выйдем.
— Почему? — поинтересовался Савва.
— Лобовым ударом наши части Врангелю не сбить, сколько бы он ни бросал сил. Вот даже с Каховкой ничего сделать не могут. На Дону и на Кубани авантюры провалились. Значит, снова попробуют прорваться мимо Очакова в лиманы, чтобы с тыла ударить.
— А ты, кажется, прав; наш святой отец готовится к большому богослужению, а это он всегда делает перед тем, как сойти на берег.
И на самом деле на корабле началась деятельная подготовка к походу: подошли баржа с нефтью и буксир-водолей, баркасы один за другим стали подвозить продовольствие. И вечером корабль вышел из бухты.
Ночью Федор осторожно спустился вниз, нашел кочегара Костю Лысенко, уединились под броневой палубой. Говорили без намеков, понимали друг друга с полуслова.
— Самый удобный момент, — сказал Федор.
— Да, тянуть дальше некуда, — согласился Лысенко. — Когда лучше?
— Во время ведения огня. Тогда на палубе никого.
— Правильно. Задраить все люки, а в машинных отсеках — броневые двери. Захватить ходовой мостик — и в Одессу.
— Сколько наших?
— Восемьдесят шесть человек.
— Удержимся?
— До Одессы часа два ходу?
— Не больше.
— Удержимся…
— Сигнал начала?
— Первый залп по Очакову.
— Согласен. Значит, так… — И они начали разрабатывать детально план операции: кто какие люки и двери задраивает, кто захватывает ходовой мостик, перерезает кабели связи с главными боевыми постами.
— Тебе нужно задраить кормовые люки, — сказал Лысенко.
— От меня ни на минуту не отходит этот утюг Жежора.
— Оглуши, убей, наконец, но развяжи себе руки. Носовые люки закроет комендор первой башни, а внизу мы все сами сделаем. Затем группа машинистов захватывает винтовки и проникает в боевую рубку.
— Нужно красный флаг поднять.
— Предупрежу сигнальщика Панкова, он с нами.
— Ну все?
— Все. Счастливо. На всякий случай. — И Федор ощутил в руке металлический предмет, похожий на свайку. — В старину такие вещи стилетом называли.
— Спасибо, — ответил Федор, пряча стилет в карман брюк.
— Если что случится — сообщу.
Разошлись, и по кубрикам, в трюмах, на боевых постах среди своих от одного к другому передавался приказ:
— С первым залпом главного калибра… Делать то-то…
Федор не стал посвящать Савву во все детали, сказал только:
— После первого залпа сразу же закроешь броневую дверь и задержишь этих… батарейцев…
А когда минули мыс Тарханкут, в башню зашел командир, все еще не сменивший пехотное обмундирование на флотское. Был он уже навеселе, но на ногах держался прочно.
— Ну, как вы там себя называете — орлы или альбатросы — как дела? — спросил он.
— Все в порядке, — доложил Савва. — Матчасть к бою готова!
Он подошел к казенной части орудия, похлопал по ободу.
— Внушительная штука!.. А можете показать, как она заряжается?
— Конечно! Соизвольте подать приказания в погреба, чтобы подали снаряды и заряды.
— Это можно!
Капитан занял свой пункт, сообщил по телефону вниз все, что надо. И вот загудели моторы элеватора, и на рельсы выкатился огромный тупорылый снаряд. Подъемник подал его к казенной части, досылатель столкнул снаряд в канал орудия.
— Ловко! — не смог скрыть своего восхищения капитан.
А тем временем из элеватора выпал первый полузаряд в шелковом картузе, за ним второй, затем воспламенитель. Лязгнул поршневой замок.
— Орудие к бою готово! — доложил Савва, из-за нехватки людей исполняющий обязанности не только заряжающего, но и замкового.
— Что дальше?
— Вставить вот в это отверстие запальный патрон, нажать спуск, и все, выстрел.
— Ясно. Ну что ж, хорошо!
— Прикажете разрядить?
— Зачем? Все равно скоро по красной сволочи откроем огонь…
ФЛАГ НА ГАФЕЛЕ
Трудно сказать почему, но боцман Шопля явно благоволил к комендору Савве Хрену. Вообще-то он принадлежал к породе людей, которые прямо-таки стелются перед теми, кто хоть на йоту стоит выше, и неприступно-величественные с теми, кто ниже их. А вот поди ж ты, отличал — всегда здоровался, и не кивком головы, а за руку. Иногда даже соблаговолил шутить.
Как-то Шопля, встретив на палубе Савву и по обыкновению поздоровавшись, спросил:
— Ну, как там мой крестник?
— Кто?
— Да этот… Ну, Бакай же! Ведь ты с ним в одной башне?
— Так точно!
— Ну, что он? О чем говорит?
— Он-то. Молчит все больше, ну и я, как вы знаете, не особенно балакучий.
— По своим большевикам, что ли, тоскует?
— Не знаю. Вряд ли. Да ведь у него тут дружок, земляк нашелся.
— Кто же?
Савва чуть было не сказал: «Жора Обжора», но вовремя поправился:
— Господин кондуктор Жежора…
— А! — понимающе улыбнулся Шопля: он-то знал, что за поручение получил от штабс-капитана старший баталер.
Савва слушал Шоплю, разговаривал с ним, но никак не мог подавить чувства гадливости. Боцмана никто никогда не любил на корабле. Офицеры его презирали за чрезмерную угодливость, матросы ненавидели за высокомерие и придирчивость, за желание выслужиться перед начальством. Ко всему этому у Саввы присоединялось и свое: однажды, еще в семнадцатом, он увидел, как Шопля и его дружки, возвратясь из города с патрулирования, делили какие-то драгоценности. Вот после этого и появилось у него чувство отвращения к боцману.
