Дева-защитница. В тот день, когда она отправилась в свой первый налет, она отказалась от имени своего отца и перестала назваться Ханссдоттир. Она стала просто Астрид. И когда-нибудь она надеялась заслужить имя, которое будет великим. Как Вали Грозовой Волк.
А может быть, она останется просто Астрид. Просто Брунгильду запечатлели в сагах и почитали среди всех северных народов.
Как и великая Брунгильда, как и великое Око Бога, Астрид была Девой-защитницей. Она была сильной, храброй и отважной.
Настоящая Дева-защитница никогда не кричит от боли.
Настоящая Дева-защитница никогда не кричит от боли.
Настоящая Дева-защитница никогда не кричит от боли.
— oOo~
Ее тело умирало. Где-то далеко, на полу темной камеры, ее тело заканчивало свой земной путь. Она чувствовала, как оно горит и пульсирует, чувствовала, как гниение проникает в него, глубоко, до самых костей. В этом теле не было места, которое не болело бы и не умирало — от разбитого лица до искалеченных ног. Ее голова горела огнем, живот словно был полон расплавленного свинца, а суставы и мышцы казались сделанными из зазубренных камней.
Боль была такой острой и такой сильной, такой постоянной, что она стала ее собственным «я», отделенным от ее сознания.
Ее мысли уносились прочь. Иногда в прошлое, иногда в будущее. Никогда в настоящее. Никогда.
Она видела холмистые зимние холмы Гетланда, чувствовала запахи, слышала и ощущала на языке вкус своего дома. Она могла наблюдать за тем, как ее мать лечит больных. Она видела Ольгу и Магни.
Она видела Леифа. Своего друга. Он сделал ее своей правой рукой, когда занял место ярла, и она помогала ему увидеть то, что он упускал. Он смотрел вперед, а она смотрела под ноги, и вместе они удерживали Гетланд на верном пути.
Она могла видеть огромные врата Валгаллы, сверкающие впереди.
Леиф не пришел за ней. Они с Вали не сломали двери камеры и не вытащили ее обратно на свет. Значит, они мертвы. Они бы пришли за ней, если бы остались живы.
Они уже были в Валгалле. Скоро она будет пировать с друзьями.
Как скоро, она не знала. Время потеряло всякий смысл. Жажда, голод и все остальное затихло по мере того, как ее тело постепенно умирало. Оставалась только черная камера и плохая комната. Человек в черном и священник. Боль.
Все, что ей оставалось, — это молчать и ждать.
Она умрет с честью и присоединится к своим друзьям.
Настоящая Дева-защитница никогда не кричит от боли.
Настоящая Дева-защитница никогда не кричит от боли.
Настоящая Дева-защитница.
Не кричит.
Не кричит.
Не кричит.
— oOo~
Скрип двери камеры вырвал Астрид из полусна-полубреда о доме и вернул ее обратно в черную камеру. Тихий голос где-то внутри призывал ее бороться, и она попыталась пошевелить руками и ногами. Вот только они уже давно перестали прислушиваться к ее приказам, и Астрид пришлось смириться и остаться лежать неподвижно, даже не пытаясь разглядеть что-то в темноте.
Ей не нужно было ничего видеть. Они схватят ее. Поднимут ее на ноги. Отнесут ее в плохую комнату и сделают все, что захотят.
Казалось, что прошло больше времени, чем обычно, с тех пор как они в последний раз приходили за ней, но время превратилось в разорванный круг, спиралью уходящий в небытие. Она закрыла глаза и попыталась вернуться в лес над Гетландом.
Что-то твердое и прохладное прижалось к ее губам, и Астрид почувствовала, как влага растекается по ним, проникает в трещины кожи. Чья-то рука скользнула ей под голову — надавливание на раны было болезненным, — и она собрала все силы и сосредоточилась, чтобы полностью погрузиться в ужасное настоящее. Дернула головой, но только ударилась о пол — сил удержать ее не было.
Раздался мужской голос. Он был тихим и мягким, но слов она не знала. За время, проведенное в темноте, Астрид выучила несколько слов из языка своих мучителей, но ни одно из них не было хорошим, и ни одно из них не было тем, что произнес этот человек.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Он снова приподнял ее голову, на этот раз обеими руками, и что-то произошло — он переместился и поднял ее выше. О, это было больно, больно, больно, и она попыталась не закричать, но голова была полна искр и вихрей. Образы родного леса вспыхнули в ней вместе с вратами в Валгаллу и ударами хлыста, и Астрид уже не понимала, что из этого — настоящее, и где она находится.
Она почувствовала, как ее обнимают чьи-то руки, нежные и сильные. Это было не по-настоящему. В том, что было настоящим, не было ничего нежного. Нежность была просто сном. Но именно этого она и хотела. Сколько времени прошло с тех пор, как кто-то был нежен с ней?
Снова твердое, прохладное прикосновение к губам, влажное прикосновение. Чашка. Это была чашка. Это тоже не могло быть правдой. Никто не предложил бы ей чашку в этом темном месте.
Мягкий, глубокий голос у ее уха произносил слова, которых она не знала. Но это уже не имело значения. Здесь, в этом сне, у нее во рту была вода, и мягкие руки на ее измученном теле, и нежные звуки голоса у ее уха. Астрид сделала глоток, и вода, превратившись в битое стекло, хлынула ей в горло, но она была прохладной и приятной. Это было очень хорошо. Здесь было что-то хорошее.
— Ш-ш-ш, — сказал глубокий голос. — Ш-ш-ш.
Она это понимала. Были еще какие-то слова, но они были не нужны. Только эти тихие звуки. В этом сне Астрид прислонилась к теплой груди, и сильные руки нежно обнимали ее, и у нее была вода. Даже если она причиняла боль, это была вода, холодная и блестящая.
Женский голос. Никогда еще женщина не была в этом черном месте. Что это было за место? Неужели ее разум унес ее куда-то еще? Не в прошлое или будущее, а куда-то в другое место?
Мужчина ответил ей. Они заговорили. Слова — новые слова. Не понимая и не желая понимать, Астрид сосредоточилась на том немногом хорошем, что нашла здесь, в этом новом нереальном месте. Она повернула голову и почувствовала прохладную кожу у своей щеки. Услышала низкий рокочущий мужской голос. Он затих, и она почувствовала легкое, как шепот, прикосновение пальцев к своей щеке.
Потом появились другие руки, маленькие и острые, ощупывающие ее ноги, руки, спину. Забирающиеся в ее раны, разрывая их на части.
Значит, это просто была новая пытка. Он просто поиздевались над ней, предложили напоминание об утешении, а затем вырвали ее из этого сна. Астрид собрала последние остатки своей воли и силы и стала отбиваться, выбрасывая вперед руки и ноги, уворачиваясь от нежных прикосновений мужчины, царапая все руки, мягкие и жесткие.
Через мгновение последние силы покинули ее, и она сдалась.
Голоса продолжали звучать — мужской и женский — но они были уже далеко. Астрид позволила своим мыслям покинуть это черное место. Она не могла сопротивляться. Они сделают с ее телом все, что захотят.
Время провалилось в пустоту. В голове у нее все кружилось, образы растворялись, воспоминания и сны сменяли друг друга, и она не пыталась сопротивляться.
На нее навалилась какая-то тяжесть, мягкая и плотная. Она не понимала, что это такое. Это причиняло боль, но легкую боль — давление на раны. Но что-то здесь было новым, не болью, и она почувствовала… облегчение.
Тепло. Она почувствовала тепло. Она так долго была голой, что даже не помнила, каково это — быть в тепле.
Руки мужчины снова нежно касались ее. Он поднял ее, и боль пронзила ее мышцы. Астрид попыталась сопротивляться, боясь снова оказаться в плохой комнате, но у нее уже не осталось сил бороться.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Мужчина прижал ее к своей груди. Она почувствовала, как его голос громыхнул у ее уха. Он не отнял у нее это тепло. Он переложил ее удобнее, прижав к себе. Она чувствовала теплый запах его кожи, такой приятный и чистый, такой не похожий на отвратительную вонь черного места, что у нее защипало в носу.
Он вынес ее из камеры. Он нес ее все дальше и дальше.
