— Да, ты права. Извини, — сказал Вольф уже спокойно, наклоняясь, чтобы поднять ведро.
Ева немного расслабилась.
— Мне… мне надо закончить работу, — нерешительно сказала она, нервно теребя в руках тряпку.
Вольф мягко взял ее за руку.
— Правда, извини. Ты для меня много значишь, и я не должен был так себя вести. Сам не знаю, что на меня нашло. — Сунув руку в карман, Вольф достал оттуда маленький конверт. — Чуть не забыл. Вот, держи.
Взяв конверт, Ева медленно его открыла. Внутри оказался аккуратно придавленный нарцисс.
— Я заметил его вчера, когда подъезжал на поезде к Гюльсу, — с гордостью улыбнулся Вольф. — Представь: я умудрился спрыгнуть, сорвать цветок, а потом еще и запрыгнуть обратно на платформу.
Теперь уже окончательно расслабившись, Ева поднесла желтый цветок к носу.
— Пахнет замечательно! Спасибо.
Заливные луга вдоль сонного Мозеля были красивы в любое время года, но особенно Еве нравилось лето. В конце августа 1933 года она провела немало часов, сидя на поросшем травой берегу или бродя по теплой воде вместе с Линди, которая по секрету рассказывала об ухаживаниях Понтера. Ева не сомневалась, что ее подруга скоро выйдет замуж, однако часто спрашивала себя: решится ли Линди когда-нибудь рассказать Гюнтеру всю правду о своей дочери?
С Анной они тоже неплохо проводили время, но их встречи были довольно редки. Ева не была настолько увлечена джазом, как ее рыжеволосая подруга, поэтому они начали постепенно отдаляться. В деревнях вдоль Мозеля за Анной быстро закрепилась слава «куколки свинга», и она стала неофициальным лидером всех молодых любителей джаза Благодаря законам, запретившим евреям занимать посты в государственной службе, ее отец пошел на повышение и теперь мог заказывать для Анны самые свежие пластинки прямо из Америки. У Келлеров был даже новомодный патефон.
Впрочем, в последнее время основным объектом беспокойства Евы стал ее брат Даниэль. Шестилетний парень часто оставался без надзора, из-за чего попал под плохое влияние юных Шнайдеров, и особенно — Гери. Фрау Фольк постоянно не было дома. Став членом национал-социалистической партии, она часто ездила на съезды в Бонне, Франкфурте, иногда — Кельне. Вот и на этот раз она вместе с тысячами других желающих услышать речь Фюрера, отправилась в Рюдешайм.
Преподобный Фольк делал все, что в его силах, чтобы присмотреть за Даниэлем, однако у него было много дел в церкви. «Пробуждение» Германии вновь наполнило церковные скамьи, что только прибавило пасторских забот. Кроме того, ему часто приходилось уезжать на региональные встречи священнослужителей, с которых он возвращался только ночью. В таких случаях за Даниэлем выпадало присматривать Гансу Биберу.
Состояние, ее старого друга тоже беспокоило Еву. Несмотря на то, что семья Фольк обеспечила для Ганса пристойное жилье и питание, он так и не смог отойти от пережитого потрясения. В его глазах больше никогда не появлялся былой радостный свет. Ганс медленно бродил по деревне, ссутулив плечи, уделяя много времени уходу. За могилой его давно умершей жены. Ева понимала, что в тот день дух старика был сломлен. Она не раз видела, как он с болью смотрит вдаль на зеленые террасы на склонах холма.
— Это называют «погодой Фюрера», — сказала Ева.
Стоял теплый летний вечер. Поужинав вместе с Бибером и Даниэлем бутербродами с сыром и ветчиной, Ева растянувшись на зеленой траве, посмотрела на бездонное синее небо.
Надев на голову свою фуражку, Ганс натянуто засмеялся. — Да, Фюрер никогда не подводит. Каждый раз, когда он куда-то летит, в небе сияет солнце. — Старик выбил из своей трубки выгоревший табак. — Прямо как на наши церковные праздники. Отец Стеффен как-то жаловался, что как только твой отец организовывает какой-нибудь фестиваль или песенное шествие, устанавливается идеальная погода, а когда что-нибудь организовывает он, то всегда идет дождь. Он называет это «протестантскими днями».
Ева засмеялась. Сев, она вытащила запутавшиеся в волосах травинки.
— Я думаю вернуться, — сказала Ева после небольшой паузы.
Ганс пристально посмотрел на нее.
— Ты имеешь в виду домой?
Ева задумчиво бросила в реку камешек.
— Я нужна Даниэлю. Да и вообще, моя помощь пригодилась бы всем вам. Я могу готовить, шить, убирать в доме…
— Лучше не возвращайся, — выпалил Даниэль. — Мама всегда только кричит на тебя. А папа расстраивается.
Ганс задумчиво достал из своей корзинки зеленую бутылку.
— Если потом опять уходить, то лучше действительно не возвращаться. — Он налил себе и Еве белого вина. — Мы как-то справляемся. Когда твоя мама уезжает, я готовлю. Пастор очень хвалит мое жаркое, а пасторы не лгут… Я надеюсь…
Ева посмотрела на Даниэля.
— Ты действительно не хочешь, чтобы я вернулась?
Паренек сел.
— Можешь попробовать, конечно. На прошлой неделе приезжал дядя Руди. Он хотел увидеться с тобой.
— И ты мне ничего не сказал?
Даниэль пожал плечами.
— Я думал, ты катаешься с Вольфом на мотоцикле. Дядя Руди привез мне ружье, которое стреляет шариками, а тебе — фотоаппарат из Нью-Йорка.
— Фотоаппарат? А где он?
— Я все время забываю его тебе принести. Он называется «Brownie». И пленку дядя Руди тоже привез. Он уехал к бабушке. Говорит, что хочет пожить немного у нее из-за поляков.
Швырнув в реку только что сорванную травинку, Ева повернулась к Гансу.
— Я слышала, мама… изменилась.
Раскурив свою трубку, Ганс выпустил в небо облако ароматного дыма.
— Да, и сильно. Партия определенно повлияла на нее в лучшую сторону. — Он наклонился ближе к Еве. — Она больше не пьет и не курит… Ну, разве что, когда разнервничается. И она перестала краситься.
— Почему?
— Канцлер считает, что немки должны быть скромными и сдержанными.
— Папа тоже так считает, но его она никогда не слушала. Ганс пожал плечами.
— Ну, он же — не Фюрер. Люди говорят, что Гитлер для нас — Божий избранник, и потому, что они ни скажет, сбывается. Его успех для всех — признак Божьего содействия. Бог не стал бы благословлять то, что Ему не нравится.
— А разве это так?
— Не знаю… Это означало бы, что Бог был против Германии во время войны, а я в это не верю.
Ева помолчала, наблюдая за тем, как ее брат гоняется за бабочками в своих шортах на подтяжках.
— Так возвращаться мне домой или нет?
— Не знаю. Ты действительно этого хочешь или просто жалеешь нас?
Ева задумалась. Она не знала, что ей ответить.
— Привет! — вдруг крикнул кто-то у них за спиной.
Обернувшись, Ева и Ганс увидели приближающего Андреаса.
— А я вас кругом ищу.
— Меня? — улыбнулся Ганс.
— Ну…
— Да ладно. Я пошутил. Думаю, нам с Даниэлем пора домой. — Старик окликнул мальчугана. — Счастливо оставаться, — подмигнул он Андреасу.
— Чем сегодня планируешь заняться?
— После церкви пойду в винодельню, — сказал Андреас — Мой шеф говорит, что мы, если хотим, можем устроить там танцевальный зал на выходные.
Ева посмотрела на одну из пологих гор над деревней. С этой точки можно было рассмотреть только крышу бывшей винодельни Бибера. Ева не была там со времени аукциона Она сжала губы.
— А тебя не коробит работать на этих франкфуртских евреев? — резко спросила Ева с нотками презрения в голосе.
Андреас ничего не ответил.
— Мне бы на месте Ганса это было неприятно, — продолжала Ева. — Они лишили его всего, а ты им помогаешь.
Андреас посмотрел на холмы. Он придерживался другого мнения на этот счет.
— Я знаю все о виноградниках, и мне нравится работать на склонах. Оттуда открывается замечательный вид на реку. — Андреас замолчал, но, не дождавшись ответа Евы, продолжил. — Я спрашивал у Бибера, что он по этому поводу думает. Он сказал, что ему все равно… Он рад, что у меня есть работа.
— А что еще он должен был сказать? Тебе же нужна работа. Но скоро у нас будет много новых рабочих мест, и ты сможешь уйти из этой винодельни. Я слышала, Гитлер планирует построить новый мост в Лимбурге. Ты мог бы наняться рабочим на строительство. Тебе не нужно работать на этих евреев.
— Я совсем не собирался обижать Бибера, — сказал Андреас после долгой паузы.
— А головой подумать ты мог?
— Я думал… И считаю, что новый хозяин винодельни с банкиром связан никак не был. Хотя… Кто знает…
Андреас опять посмотрел на укрепленные столбами террасы на склоне холма Виноградники были ярко-зелеными, пышными и хорошо ухоженными. Андреас с десяти лет взбирался на эти склоны, чтобы возделывать превосходный местный рислинг. Он знал все не только о винограде, но и о производстве вина. Работая в одиночестве на террасах, Андреас нередко поднимался гораздо выше стелящегося над рекой тумана, чувствуя себя единым целым со своими любимыми зелеными холмами.
