Но они не только катались на мотоцикле. Ева находила время и для того, чтобы просто пройтись с Вольфом. Во время таких прогулок она всегда переживала одно и то же: ей хотелось быть рядом с ним. Еве нравилось подчиняться Вольфу, и когда он начал убеждать ее вернуться к родителям, как подобает настоящей немецкой девушке, она на следующий же день с чемоданом в руке оказалась на пороге отцовского дома.
Последующие месяцы стали временем медленного восстановления отношений. Читая ей присылаемые дядей Руда газеты, отец выпил не одну чашку приготовленного Евой кофе. Все указывало на то, что германия, объединившись в общей борьбе с аморальностью, большевизмом, преступностью и классовой ненавистью, вновь обрела чувство национальной гордости. Новости сменяли друг друга с такой быстротой, что Ева уже не успевала следить за их водоворотом.
Безработица улетучивалась на глазах; все политические партии примкнули к национал-социалистам; люди начали приветствовать друг друга, вскидывая вверх правую руку; студенты сожгли тысячи книг, считающихся вредными для нации; правительство издало законы о стерилизации умственно отсталых (впрочем, как объяснил отец, подобные законы существовали и в Америке). Повсюду кормили и одевали бедных, а молодоженам выделялась государственная помощь на свадьбу. Евреев лишили гражданских прав, а политических оппонентов, наподобие коммунистов, отправили в концлагеря на перевоспитание. Кроме всего прочего, канцлер вывел Германию из Лиги Наций из-за витавших там антинемецких настроений.
После этих и других нововведений Фюрер провел референдум, чтобы выяснить отношение народа к его политике. Как оказалось, его поддерживает 95 процентов немцев — в том числе и еврейская общественность, которая, отчаянно стремясь доказать свою преданность, безоговорочно одобряла внешнюю политику Гитлера. Дальнейшему сплочению Германии способствовало и недавнее соглашение Фюрера с Папой Римским, по которому правительство могло рассчитывать на полную поддержку и благословение местной Римско-католической церкви.
«Чудо Гитлера» не обошлось и без «сюрпризов», включая государственные займы для сети еврейских универмагов с целью сохранения 14.000 рабочих мест и организованный Гестапо сбор средств на поддержку пасторов в зарубежных миссиях. Кроме того, Гитлер однажды заверил страну, что никогда не будет вмешиваться в учение и свободу вероисповедания церквей — заявление, не прошедшее мимо внимания преподобного Фолька.
Был понедельник 27 августа 1934 года…
— Главное не забыть: суп никогда не подается таким горячим, как будто его только что сварили, — бубнила себе под нос Герда, поспешно убирая со стола посуду после легкого ужина. — Знаешь, Пауль, по-моему, ты со своими друзьями-проповедниками чрезмерно беспокоишься, — добавила она громче, обращаясь к мужу.
Ева заметила, что ее мать слегка пошатывается. Хотя фрау фольк в последнее время пила намного меньше, из-за скорого приезда из Америки деверя у нее расшатались нервы. Для их успокоения, несмотря на ожидания Гитлера, она опять вернулась к своему старому пристрастию — шнапсу.
Не обращая внимания не состояние жены, Пауль повернулся к Еве, чтобы ответить на ее вопрос о причинах недовольства некоторых пасторов.
— Речь идет об «Исповедующей Церкви», возглавляемой Бонхоффером и Нимёллером. Ты должна понимать, что подавляющее большинство пасторов этого движения по-прежнему поддерживает правительство, хотя и не соглашается со всеми аспектами идеологии нацистов. Главной проблемой для «Исповедующей Церкви» является так называемый «арийский параграф» закона, запрещающего неарийцам иметь какие-либо связи с общественными институтами Германии. Дело в том, что для государства крещеные евреи — все равно евреи, и потому по закону они больше не принадлежат нашим церквям. Большинство недовольных пасторов возражают против подобного вмешательства в дела Церкви.
— Но ты же их не поддерживаешь?
— Нет. Некоторые из их радикалов — особенно Бонхоффер — начали заходить слишком далеко. Будь их воля, они вообще не дали бы Фюреру никакой возможности влиять на церковные отношения. Но нельзя же ожидать, что государство всегда будет действовать безошибочно. Наша задача — не противодействовать ему, а терпеливо направлять его к праведности. — Пауль потянулся за своей газетой. — А я скажу, что канцлер больше года не произносит слова «еврей» и проявляет небывалое самообладание по отношению к полякам даже после их нападений на местное немецкое население.
В этот момент кто-то громко постучал в дверь. Пауль глубоко вздохнул и, бросив обеспокоенный взгляд на жену, медленно встал из-за стола. Он уже давно не виделся со своим братом Альфредом и, судя по тону последних писем из Америки, от его приезда не приходилось ожидать ничего хорошего. Впрочем, пастор с нетерпением ожидал встречи с повзрослевшими племянниками. Он открыл входную дверь.
— О! Привет всем!
Альфред пожал протянутую руку Пауля.
— Рад тебя видеть.
— Взаимно, Альфред. Заходите. Давай я помогу занести вещи.
Войдя вместе со своими детьми в гостиную, Альфред по своему обыкновению вручил Герде букет свежих цветов.
— О, как мило! Спасибо.
Оглядевшись по сторонам, Альфред снял пиджак. Будучи баптистским пастором в богатом пригороде Ричмонда, штат Вирджиния, он приехал в Германию на проходящий в Берлине международный съезд служителей-баптистов. При этом Альфред взял с собой детей: шестнадцатилетнюю брюнетку Дженни и десятилетнего Бобби. Его жена — тоже уроженка Германии — умерла двумя годами ранее от рака.
Учтиво поздоровавшись с американскими родственниками, с которыми они виделись впервые, Ева и Даниэль стали в стороне, с интересом наблюдая за происходящим. Как оказалось, Дженни и Бобби бегло говорят по-немецки, но не успели кузины и кузены переброситься и парой слов, как Альфред, открыв большую сумку, начал быстро доставать оттуда подарки. Герде он вручил красивую вышивку с текстом 22-го Псалма, а Паулю — стопку из нескольких музыкальных изданий.
— Думаю, твой органист оценит их по достоинству.
— Спасибо.
Далее Альфред подарил Даниэлю книгу библейских историй на английском, на что паренек только вежливо сказал: «Спасибо». Можно было не сомневаться, что эта книга окажется в ящике стола рядом с другим его разочарованием: свистком.
Наконец, Альфред дал знак Дженни, и та, достав и сумки какой-то бумажный сверток, вручила его Еве.
— Надеюсь, у тебя еще нет этого.
Заинтригованная, Ева быстро развернула сверток.
— Дневник! — радостно воскликнула она, увидев толстый, добротный блокнот в кожаном переплете. Открыв его, она мечтательно посмотрела на пустые страницы. Какими же словами их наполнит будущее?
— О, спасибо, Дженни! Спасибо, дядя Альфред! Спасибо вам большое! — благодарила Ева, обнимая всех по очереди. — И тебе, Бобби, — тоже.
Следующие несколько минут дом Фольков был наполнен суматохой расселения по комнатам. Наконец, Герда пригласила всех в кухню на кофе с кексами, однако Ева и Дженни задержались в гостиной.
Дженни была довольно невзрачной, крупной девушкой с прыщавым лицом. Она оказалась более застенчивой, чем Ева предполагала по ее письмам, и в незнакомой обстановке явно чувствовала себя неловко. Взяв кузину за руку, Ева уже собиралась расспросить о ее маме, как вдруг раздался стук в парадную дверь.
Сразу же побежав открывать, Ева увидела на пороге Андреаса. Глупо улыбаясь, он держал в руке букет цветов. При виде его наряда, Ева чуть не рассмеялась. На Андреасе были брюки в полоску и не по размеру большая спортивная куртка, а на лоб ему ниспадала длинная прядь волос.
— Что это на тебя нашло?
Андреас покраснел.
— Твои американцы уже приехали?
Ева кивнула.
— Но чего ты так вырядился?
— Мне подняли жалованье, поэтому мне захотелось сделать тебе сюрприз. Хайль свинг! — тихо воскликнул он, вскинув правую руку, и тут же смущенно рассмеялся.
— Прямо скажем: непривычно тебя видеть таким… — удивление Евы уступило место растерянности. — А туфли! — Она оглянулась на Дженни, которая смотрела на Андреаса широко раскрытыми глазами.
— Кто там? — в гостиную, вытирая руки о передник, вошла Герда. — Ты что, расческу потерял? — язвительно спросила она при виде Андреаса.
Юноша быстро убрал со лба прядь волос.
— Я… Я только хотел пригласить ваших американских гостей сегодня вечером на танцы… Вместе с Евой.
Герда хихикнула.
— Ты шутишь? Они же — баптисты, а баптисты относятся к подобным танцулькам еще хуже нацистов. — Герда посмотрела на туфли Андреаса. — И еще баптистов тяжело рассмешить, но эти туфли, думаю, с задачей справятся. — Она громко икнула. — Представляешь: американцы запретили алкоголь… И еще они думают, что мы развели тут тиранию!
