– Нет, я не видел парика.
– И что же было потом?
– Она вдруг подошла чуть ли не ко мне, посмотрела куда-то сквозь стекло, не замечая, что я стою слева от нее за стеклом, в тени, затем распахнула дверь, вышла в лоджию, высунулась голая в окно и стала… дышать. Полной грудью, с удовольствием, со стоном… Я еще подумал тогда, что стоит мне пошевелиться – а я стоял, зажатый среди нагроможденных друг на друга пустых коробок, – как она испугается, закричит, вызовет милицию и все такое…
– Она подышала и вернулась в комнату. Потом, словно опомнившись, кинулась открывать дверь. А звонка не было. По-моему, она взглянула на часы… или нет, звонок все же был… Не знаю. Но было такое впечатление, словно она знала, что за дверью ее ждут, что к ней пришли. Возможно, я пропустил мимо ушей какой-то условный сигнал… А потом я услышал голоса…
– То есть звонка ты не слышал, а голоса услышал? Значит, звонка не было?
– Не знаю. Но голоса я точно слышал.
– Какие?
– Один – ее, а другой принадлежал мужчине.
– Она испугалась? Кричала?
– Нет, она смеялась… И мужчина тоже. Кажется, я даже услышал фразу: «Кто бы мог подумать…» Это сказала она, я тогда еще представил, что к ней пришел кто-то, кого она либо не ожидала увидеть, либо о встрече знала, но волновалась, как если бы этот человек явился неожиданно в широком смысле, то есть приехал откуда-то издалека. Только я не понял, она сказала эту фразу радостно или удивленно. Но согласитесь, если бы она увидела мужчину, который приходит к ней почти каждый день, как Бобрищев, вряд ли она произнесла бы эту фразу… «Кто бы мог подумать…» Ведь это все равно что сказать: «Сколько лет, сколько зим!»
Да, он рассуждал вполне логично, несмотря на свое волнение. Нет, это не он убил Зою.
– А что было потом?
– Ничего. Тишина. И тут как назло повалились коробки… Я так испугался, что не помню, как выбрался из-под них и бросился через лоджию Коршиковых к пожарной лестнице, а оттуда уже вниз, спрыгнул и побежал…
– Ты хотя бы понимаешь, что произошло в те минуты, когда в квартире было тихо? И что это была за тишина?
– Теперь, да. Думаю, что тот, кому она открыла дверь нагишом, удушил ее в прихожей, после чего перенес ее в спальню. Вероятно, все произошло очень быстро, она даже не успела ни крикнуть, ни защититься… И если бы не эти дурацкие коробки, я мог бы его увидеть…
– Коробки были пустые?
– Да, пустые. Упаковка из-под какой-то бытовой техники…
– Значит, преступник мог и не слышать этого шума. Это тебе показалось грохотом, а он, раз находился в прихожей или гостиной, вряд ли обратил внимание на этот звук. К тому же он был уверен, что Зоя одна. И то, что она открыла дверь раздетой, указывало ему на то, что в квартире, кроме нее, никого нет.
– Но кто же это был? Бобрищев? Но он не мог удушить Зою. Он обожал ее. У него не было причины ее убивать. И хотя я страшно ревновал ее к нему, все равно он не мог…
– Но тогда кто?
– Может, Коршиков?
– Ты уже второй раз говоришь о нем как о предполагаемом убийце. Он-то что тебе такого сделал?
– Ничего. Просто это он прибил деревянную планку, чтобы удобнее было перелезать со своей лоджии на Зоину. Он – ее любовник. Я больше чем уверен.
– Ну а ему-то какой резон ее убивать?
– Такой, что он может быть маньяком. Скажите, зачем убийце отрезать Зое волосы и брить ее наголо? Конечно, это я так, вроде предположения… Но в том, что он к ней лазил по ночам, я просто уверен… И хотя они, встречаясь на лестнице в «Эдельвейсе», разговаривали довольно спокойно и выглядели просто как друзья, у меня-то глаз наметанный…
– А что было потом? Ты не поднимался снова в лоджию?
– Нет. Я же не знал, что ее убивают… Спустился в бар, что за углом, напился там и долго слушал одну и ту же мелодию. Она такая грустная, и от нее мурашки по коже… Я спустил там все деньги, какие у меня с собой были. Я понимаю, конечно, это не алиби, потому что я притащился в этот бар уже после того, как Зою удушили, но все равно… Если бы я ее убил, вряд ли спокойно пил в соседнем доме… Да и зачем бы мне понадобилось нахлобучивать ей на голову парик? И где бы я его взял?
– Но кто-то же ей это сделал. Парик… Чертовщина какая-то! Значит, ты был в баре. А дальше?
– Вышел и решил снова подняться к ней и позвонить. Я же был пьяный, плохо соображал. И вдруг услышал какой-то шум, сирену, я свернул за угол и увидел машину «Скорой помощи», милицейские фургоны… Подошел, спросил, кинулся в подъезд и, хотя меня не пускали, все равно прорвался, сказал, что я живу в соседней квартире… Я с перепугу протрезвел.
– Коршиков тоже был там?
– Да, я увидел его рядом с ее дверью. Но в квартиру он не заходил. По-моему, там, в спальне у Зои, была его жена. Ведь это она обнаружила труп…
– Ладно, Стас, ты извини, что я на тебя наехала… Но согласись, то, что ты спустя несколько часов после убийства оказался в ее спальне вместе с зеваками, не могло не насторожить меня. А что касается жены Коршикова, то я непременно спрошу ее о тебе.
– Мне можно идти?
– Да, иди. И постарайся не отключать свой сотовый. Ведь ты хочешь мне помочь найти убийцу Зои?
– Конечно.
– Значит, я могу рассчитывать на твою помощь?
– Безусловно.
Он собрался уже уйти, как услышал:
– А ты знаешь, что удушена еще одна женщина?..
Он замер, замотал головой, запуская пальцы в волосы и словно бы желая оторвать голову… Когда он поднял к ней свое лицо, она внимательно посмотрела в глаза Стасу.
– Слышал?
Но он ей не ответил.
Отпустив все еще находящегося под впечатлением от последней новости Стаса на все четыре стороны, Юля вернулась в зал, где увидела вместо своей домработницы Зимы – девушки с простым лицом и затянутыми в узел волосами – совершенно другого человека. В кресле, освещенная ярким светом, сидела обворожительная молодая леди с копной пышных кудрей над высоким лбом. Разглядывая себя в зеркале, она была страшно довольна.
Юля подошла к ней, стараясь не смотреть на Коршикова. И хотя он держал в руках всего лишь фен, ей все равно казалось, что вместо провода у Наташи за спиной болтается удавка…
Еще разговаривая в холле со Стасом, Юля решила вести себя с Михаилом Георгиевичем как можно осторожнее, чтобы не спугнуть его и иметь возможность проследить за ним. И как ни старалась она быть объективной, ей казалось, что она стоит рядом с убийцей, удушившей двух молодых женщин. Ну, конечно, это Коршиков, кто же еще мог знать свою соседку Зою Пресецкую и ее лучшую подругу?! И кому, как не ему, захотелось в пылу своих бредовых фантазий осквернить их женское естество, обрив им головы?.. Тем более что она где-то читала, будто в волосах заключена вся сила человека. Что, если этот парикмахер одержим маниакальной идеей стать сильным при помощи волос, срезанных с голов своих жертв?
Она задумалась, а потому не сразу услышала, что к ней обращаются.
– Вы хотите сделать прическу?
У Михаила Георгиевича был низкий и даже приятный (несмотря на то что он в ее глазах уже превратился в маньяка) голос. Должно быть, им он и околдовывал своих жертв. Поразили и его необыкновенно длинные и белые пальцы, которыми он развязывал и снимал с шеи и груди Наташи темно-синюю болоньевую накидку, стряхивая на пол состриженные волосы.
– Нет, спасибо, – отозвалась слабым голосом Юля, пытаясь представить себе, как мог он вот этими белыми тонкими пальцами, покрытыми красноватыми волосками, душить сначала Зою, а потом и ее подругу.
«Стас мог просто не заметить, когда он вошел в свой подъезд. Или не придать этому значения. Он же сам сказал, что если бы и увидел входящего в подъезд парикмахера, то воспринял бы это как должное. Коршиков же сосед Пресецкой».
– Нет… В следующий раз… У вас… золотые руки, я Наташу не узнала…
– Спасибо. Не забудьте забрать из гардероба вашу сумочку… – Коршиков говорил совершенно бесстрастным тоном, как заводная кукла.
– Наташа, забери сумочку и поехали домой, – поторопила ее Юля, не желая больше ни минуты задерживаться в этом сине-желтом аду. – Здесь хорошо, но у меня что-то разболелась голова.
– Жалко, что ты не захотела сделать ни стрижку, ни укладку… – сказала со вздохом Наташа.
Юля не слушала ее. Она подняла голову и, не спуская глаз с портрета Пресецкой, вдруг спросила Коршикова, проходившего мимо:
– Михаил Георгиевич, а кто эта женщина?
Он остановился и тоже взглянул на портрет. Его лицо оставалось непроницаемым, словно он впервые видел Зою.
– Это ваша работа? Это вы фотографировали ее, чтобы повесить здесь портрет? – Она говорила это так, словно продолжала прерванный допрос, происходивший мысленно в ее голове, не задумываясь над тем, насколько странно могут звучать ее неожиданные для него вопросы. Или он ждал их?
И тогда Коршиков впервые за весь вечер посмотрел ей в глаза, и в его взгляде она прочла упрек.
– Нет, я только делал ей прическу, – холодно отозвался он. – А фотографировал ее кто-то другой. Вы что, были с ней знакомы?
