– Да, так и есть! – принужденно засмеялась Оля. – Вы угадали, Пал Палыч, – больше всего на свете я боюсь остаться одна.
– Поэтому ты так хотела ребенка, – веско произнес Пал Палыч. – Потому что чувствовала, ребенок-то уж точно будет всегда с тобой. Только твой. Навсегда твой. Никто не отнимет!
– Я бы его так любила… – печально пробормотала Оля.
– А что, жениха ты своего не любишь?
– Люблю. Но это тут при чем? – удивилась Оля.
– Ты уверена? Может, ты только хочешь его любить? – с нажимом спросил заведующий.
– Пал Палыч… Вы меня и Кеши хотите лишить?.. – растерялась она.
– Если б ты действительно его любила, ты бы не цеплялась так за ребенка!
– Пал Палыч… – голос у Оли задрожал.
– Глупенькая ты… – с горечью произнес тот. – Запомни раз и навсегда – ты не одна.
– Ну да, у меня еще тетя Агния есть и подруга Римма… – потерянно забормотала Оля.
– При чем тут тетя, при чем тут какая-то Римма! – строго произнес Пал Палыч. – У тебя есть ты!
– Я?..
– Да, ты! И вовсе не обязательно из кожи вон лезть и унижаться… Будь самой собой. Какая ты на самом деле – вот ты это знаешь?..
– Да уж, наверно…
– А может быть, нет! Делай что хочешь, не жалей ни о чем… Выпусти ты себя из тюрьмы, в которую сама себя заточила!
Оля не знала, плакать ей или смеяться. В словах Пал Палыча была странная логика – разругаться, расстаться со всеми, кто ей дорог, для того, чтобы самоопределиться. «Наверное, он что-то путает, – тут же решила Оля. – Сам же сказал, что далек от всех этих дел!»
– Пал Палыч… – осторожно произнесла она. – Вот у меня есть подруга Римма, это вы уже знаете… Так вот, эта самая Римма переругалась со всеми на свете – пожалуй, только я у нее и осталась. Такой взрывной, бешеный темперамент, чуть что – рвет все отношения… И что-то я не заметила, чтобы она от этого счастливей была!
– У Риммы твоей другие проблемы. Она, можно сказать, твоя противоположность… А гармония, душа моя, она где-то посредине!
– А вы свободны?
Пал Палыч помрачнел.
– Нет. Когда-то я сам себе запретил заниматься любимым делом. Я не вспоминал об этом и не жалел, что занимаюсь теперь чем-то другим. В конце концов, работать в санатории, на свежем воздухе – так приятно! Да еще руководить другими… Но вот пришла ты со своей бедой и заставила меня вернуться в прошлое.
– Пал Палыч, я не хотела! – в отчаянии, сопереживая своему собеседнику, закричала Оля. – Простите, простите меня!
– Не прощу! – рявкнул заведующий. – Голубей снова как ветром сдуло. – Не смей просить прощения! Ни у кого его не проси. Да, есть твердолобые люди, которые должны извиняться за каждый свой шаг, но такие как раз не извиняются! А вот такие, как ты… – не договорив, он с досадой махнул рукой.
Разговор с Пал Палычем совершенно выбил Олю из колеи, она даже забыла, что обещала позировать Силантьеву.
Пришла домой и без сил упала на кровать. «Что он такое говорил?.. Почему считает, будто я несвободна?.. Может быть, несостоявшийся психиатр-психолог решил на досуге поупражняться на мне?..»
– Ольга! – кто-то яростно заорал у нее под окнами. – Вы что, издеваетесь надо мной?
Она выглянула в окно – Силантьев в своих заляпанных краской джинсах и вечной безрукавке стоял в траве и гневно потрясал кулаком.
– Я жду, жду… Вы спите, что ли?
– Я забыла, Ярослав Глебович! – спохватилась Оля. – Честное слово, я не нарочно! Про… простите меня.
– Ладно уж, – буркнул тот. – Наденьте что-нибудь посветлее и выходите.
Оля вытащила из шкафа бледно-сиреневое платье, подкрасила губы…
Силантьев встретил ее у крыльца с брезгливой гримасой:
– Это самое светлое платье, что у вас есть?.. А макияж?.. Боже, деточка, вы похожи на утопленницу!
«Ты не умеешь говорить „нет“… Будь самой собой!»
– Идите к черту, Ярослав Глебович! – с каким-то наслаждением позволила себе вспылить Оля. – Не нравится – не рисуйте, найдите себе кого-нибудь другого!
Силантьев посмотрел на нее с изумлением. Потом смущенно прокашлялся:
– Нет, я буду писать именно вас…
Он усадил ее на небольшой стульчик посреди яблоневых деревьев, всунул в руки тяжелую книгу с золоченым переплетом, потом принялся небрежно драпировать в какую-то огромную светло-голубую шаль с кистями. Через несколько минут вдруг прибежала Мура и начала орать на Силантьева, что он не имеет права воровать у нее из комода парадные скатерти. Оказывается, это и не шаль была вовсе…
Силантьев назвал Муру «старым граммофоном». Побагровев, та пообещала пожаловаться на него Степану Андреевичу и убежала, громко топая квадратными каблуками по асфальтовой дорожке.
– Да сколько угодно… – хмыкнул ей в спину Силантьев.
Он поставил свой мольберт в тени, а Олю оставил сидеть на самом солнцепеке, да еще и замотанной в скатерть, под которой и без того было невыносимо жарко…
Шевелиться и менять позу Силантьев строго-настрого запретил.
Оля скосила глаза – на раскрытых страницах речь шла о преимуществах машинной дойки коров. Судя по всему, Силантьев воспользовался справочником по ветеринарии, изданным бог знает в каком году, поскольку в одном абзаце приводилась цитата товарища Сталина о неоспоримой роли сельского хозяйства. Справочник внешне выглядел очень солидно, вероятно, тем и привлек художника.
– Чего вы там хихикаете? Не смейте гримасничать! У вас, Ольга, должен быть вид тургеневской девушки, читающей стихи на пленэре и на мгновение оторвавшей взгляд от книги, словно в мечтательном забытьи… Поднимите лицо и глядите чуть выше – туда, за мою голову!
Оля старательно уставилась на тарелку антенны, висевшую над одним из балконов особняка.
«Раз уж согласилась на эту авантюру, то терпи! Раньше надо было думать…» – сказала она себе.
– Хозяину она пожалуется… – проворчал себе под нос Силантьев, выдавливая на палитру краски из тюбиков. – Ишь, испугала!
У него была вечная война с Мурой.
– Ненавижу этих старых баб… Девушки еще туда-сюда, молодые женщины тоже ничего – они детьми занимаются, у них голова и руки заняты, старухи бывают иногда просто гениальные! Но эти истерички постклимактерического периода… Демоны осени!
Оля едва не выронила книгу, и Силантьев угрожающе запыхтел.
– …да, а чего такого? Взять хоть вашу Эмму Петровну. Настоящая чума! Совершенно испортила своего Викентия. Чего вы опять ерзаете? А, ну да, он же ваш жених… Тем лучше – будете знать, как с маменькиным сыночком связываться. И не меняйте выражения лица!
– Если вы еще раз плохо отзоветесь о Кеше, то я немедленно прерву с вами всякие отношения… – стараясь не шевелить губами, произнесла Оля.
– Ладно, не буду вашего обожаемого женишка трогать… Но насчет баб этого самого возраста я абсолютно прав! – Силантьев стремительно бил кисточкой по холсту. – Вот вы сами, Ольга, подумайте… Сколько в народе анекдотов и историй про тещ, про свекровей! Сколько реально от них пострадало людей! А дело не в том, что они тещи или свекрови, а в том, что они бабы этого самого возраста!
Оля окончательно взмокла под тяжелой скатертью.
– Да, так оно и есть! Вы вот вспомните хоть один анекдот, в котором про зловредность невесток говорится… Ан нет! Молодости свойственна глупость, но никак не злость. А как портятся отношения со взрослыми уже детьми! – ожесточенно продолжил Ярослав Глебович. – Моя мамаша, помню, как ей полтинник стукнуло, ударилась в религию. И заявила, что я не сын ей, а хам и сволочь неблагодарная… Потому, что я, видите ли, не в юристы пошел, а в вольные художники. Она, дескать, совсем о другой судьбе для своего ребенка мечтала… У вас, Ольга, нормальные с матерью отношения?
– Она давно умерла… – промычала Оля, не шевеля губами.
– Не меняйте позу… Это вам повезло! Значит, у вас хорошие о ней остались воспоминания.
– Мне повезло?!
– Хотя, конечно, не всех этот кризис ломает, – тут же поправил себя Силантьев. – Бывают хорошие тетки… Но редко. В основном те, кто делом занят – интересная работа, творчество и все такое… Мозгу необходима гимнастика, без нее он засыхает. Не далее как вчера сидел у реки, писал закат. И примостились неподалеку две кумушки… О чем они говорили? Одна взахлеб ругала своего зятя, а другая в ответ наиподробнейшим образом объясняла, как надо варить солянку. Ни одна из них не слушала другую, но обе не ощущали никакого дискомфорта!
– Это эмоциональное общение, – тут же поправила Оля Силантьева. – Важно не о чем, важно как…
Тот презрительно расхохотался:
– Господи, да их и так эмоции захлестывают! Трясутся над своими детьми, ненавидят соседей, ругают почем зря правительство, как будто живут в голоде и разрухе (а сами, заметьте, поперек себя шире и осенью в Анталью собираются – это я из их разговора понял). И друг дружку они тоже ненавидят – вот еще что!
