Она, как обычно, оплатила счет, почти не взглянув на него. Добавила щедрые чаевые — тоже как обычно. Мы вышли на Кингз-роуд, и Айвор предложил всем вместе пойти в питейное заведение в Южном Кенсингтоне под названием «Дрэйтон». Я видела, что Козетта страдает — у нее болела голова. Козетта в своей яркой одежде, которую она теперь носила — в тот вечер это была красная шелковая юбка и красная шелковая куртка без рукавов поверх блузки в цветочек, — в резком, ядовитом свете неоновых фонарей выглядела старой и уставшей. Подтяжка лица почти не исправила опустившиеся уголки губ. Я не стала возражать против похода в клуб, поскольку на меня все равно никто не обратил бы внимания, и, кроме того, мне хотелось туда пойти — я была молода и хотела жить. В тот период я проходила стадию безрассудства, через которую, наверное, проходят все, на кого смертельная болезнь может обрушиться через месяц, через год или на следующее утро.
Козетта и не подумала отказываться. Она приняла роль молодой женщины и должна играть ее до конца. Однако ей не удалось изобразить энтузиазм, и Айвор, чрезвычайно чуткий к подобным вещам, сразу все понял; он увидел, что Козетта устала, страдает и не в состоянии скрыть этого, а способна лишь молча соглашаться. Эта черта ее характера — покорность — особенно злила Айвора, который принимал ее за безразличие богатой женщины. Если у тебя столько денег, то можно ни о чем не волноваться и ничем не интересоваться — достаточно одной покорности. Мне кажется, он воспринимал все именно так. Айвора пожирала зависть и жадность, и ради денег он, вне всякого сомнения, женился бы на Козетте. Кто-то говорил Белл, а та потом рассказала мне, что уже тогда Айвор был женат на католичке, которая не могла дать ему развод. Новый закон, облегчивший разводы, приняли только года через два.
Айвор злился, а злость делала его либо мстительным, либо угодливым. В тот вечер он был угодливым. В машине по дороге к Дрэйтон-Гарденс он принялся рассуждать о женщинах, о типах женщин, которые его восхищают. По какой-то причине ему меньше всего нравился тот тип, к которому принадлежала я, — маленькие, хрупкие, темноволосые и смуглые. К тому времени, когда мы вошли в клуб, в который Козетте пришлось вступить, уплатив членский взнос, поскольку никто не мог подтвердить членство Айвора, он подробно описывал, почему ненавидит таких женщин. Я очень удивилась, когда за меня вступился Доминик, которого я очень не любила.
Больше всего Айвору нравилась внешность Фей.
— Высокие и не очень худые, — говорил он, — с пышными белокурыми волосами, но не желтыми, ни в коем случае не желтыми. Серые глаза, большие серые глаза, короткий нос и чувственный рот.
Ирония заключалась в том, что, описывая Фей и глядя на Фей, Айвор одновременно описывал Козетту, по крайней мере, ту Козетту, которая пыталась — и не без успеха — придать себе новый облик. Не знаю, как остальные, но Козетта это поняла и приободрилась. Глаза ее засияли, на губах появилась слабая улыбка. Как мне кажется, вовсе не потому, что ее тронули слова Айвора, поскольку она уже перестала обращать внимание на его слова и поступки — его время прошло, — а потому, что он как-никак был мужчиной и рассуждал о женщинах, похожих на нее, называя их желанными, чем невольно возвращал ей юность.
Фей тоже наслаждалась его речью. Она думала, что восхваляют лично ее, и, возможно, понимала, что ей немного льстят, поскольку она была не очень высокой, а нос у нее был курносым. Мы сидели за круглым столом и пили коктейль под названием «Сингапурский слинг», когда на сцену вышла девушка и стала исполнять песни Эдит Пиаф — по утверждению Айвора, на плохом французском. Мне певица понравилась, о чем я сказала вслух. Он бросил на меня уничижительный взгляд, такой театральный, что я презрительно рассмеялась. Раньше я никогда не смеялась над Айвором. Может, просто трусила, а теперь почувствовала, что его звезда закатилась? Возможно, но как бы то ни было, я засмеялась, и ко мне вдруг присоединился Доминик, сначала нерешительно, а потом все громче и громче, пока не разразился безудержным хохотом.
— Я ее знаю, — высокомерно заявил Айвор. — Встречал на вечеринке у приятеля, и это самая красивая женщина, которую я когда-либо тут видел. Она снимает комнату у моих друзей. — Айвору это явно нравилось. Я не сомневалась, что он сочиняет. Моя уверенность росла вместе с его злобой. — По сравнению с ней любая женщина в этом зале выглядит потрепанной старой шлюхой. — Козетта замерла, словно громом пораженная. Фей тоже была шокирована, и ее лицо превратилось в гротескную маску пьяного изумления, а на меня напал истерический смех, и мне стоило большого труда сдержать его.
— Дочь богов, — сказал Айвор. — Высокая, словно богиня, и белокурая, словно богиня.
— Ты все это выдумал? — Мервин смотрел на него с благоговением.
— Конечно, нет, тупое ничтожество. Я настоящий поэт. Можешь мне поверить, у нее в точности такое лицо, как я описывал, только доведено до совершенства, как будто у остальных… — Он посмотрел на Фей. — Как будто у остальных просто плохие копии, восковые маски. Скандинавское лицо, лицо девушки викингов — «ради которого можно отдать молодость, посвятить ему жизнь, встретить с ним смерть»[34] — и это не мои слова.
Я поняла, что он сильно пьян — впрочем, как и все мы, за исключением Козетты. Что-то словно щелкнуло у меня в мозгу, и я вдруг вспомнила один наш разговор с Козеттой. Посмотрела на нее, пытаясь понять, помнит ли она, но увидела на усталом лице лишь страдание и, возможно, сожаление, словно Козетта подумала о былом покое, лилиях в своем саду и богатом, скучном муже.
— Ее можно представить в «Улыбках летней ночи»,[35] — сказал Айвор. — Или в пьесе Стриндберга.[36]
— Как ее зовут? — вырвалось у меня.
Внезапный вопрос застал его врасплох, и он даже не попытался напустить на себя важный вид.
— Кристин… Фамилии не помню. Они называли ее Крис. А что?
— Ничего, — ответила я. — Это другая девушка. — Я забыла, что полное имя Белл было Кристабель, напрочь забыла.
Теперь все танцевали под гремящую какофонию рока. Гэри спал, уронив голову на стол. Мервин исполнял нечто вроде сольного танца, как будто в назидание оркестру. Козетта рассматривала стенные панели в стиле модерн с выражением скорее безразличия, чем отчаяния, и, возможно, поэтому Фей нерешительно, словно боялась быть отвергнутой, протянула руку Айвору. Но Айвор встал и, обняв девушку, неуверенно зашагал по блестящему полу.
— Пойдем танцевать, — сказала я Доминику.
8
Чуть больше ста лет назад Джордж Хантингтон описал болезнь, которую наблюдал у некоторых семей из Новой Англии. Эти люди были потомками иммигрантов, приехавших в семнадцатом веке из деревни Бьюрес. Насколько мне известно, среди моих далеких предков есть женщина из Бьюреса.
Существует специальный тест, позволяющий определить, станете вы жертвой болезни Хантингтона или нет. Он очень сложный, и для него требуются образцы крови, причем не только вашей, но также нескольких родственников, не менее семи. У меня нет семи живых родственников с той стороны. Все они умерли от хореи Хантингтона.
Когда-то нас было много. Моя бабушка имела шестерых детей. Ее отец умер в возрасте тридцати пяти лет, но не от болезни Хантингтона, а от полиомиелита, который в то время называли детским параличом. Мать бабушки смутно вспоминала, что ее свекровь страдала от какой-то хвори, которую ошибочно называли «пляской святого Витта» и от которой тряслись руки и ноги, но не знала, что болезнь наследственная и что ее муж тоже стал бы ее жертвой, останься он жив. Не знала, что болезнь могут унаследовать дети. Трое унаследовали. У бабушки симптомы хореи появились вскоре после рождения шестого ребенка, когда ей исполнилось тридцать. У каждого из шестерых детей вероятность заболеть составляла пятьдесят процентов. Не больше и не меньше, поскольку определяется это сочетанием генов. Если один из родителей болен, то шансы у вас пятьдесят на пятьдесят. Если оба родителя здоровы, то вы не заболеете. У моей матери первые симптомы — неадекватное поведение и недомогание — появились в тридцать шесть. Одна из ее сестер умерла от дифтерии в детском возрасте. Была ли у нее болезнь Хантингтона? Двое других детей, брат и сестра, заболели, и оба умерли раньше моей матери. У остальных сестер детей не было, и они даже не выходили замуж, не осмелились, хотя обе не заболели и живы до сих пор. Из моих родственников в живых остались только они, хотя если бы тест появился двадцать лет назад, то я, возможно, набрала бы необходимое количество образцов крови: Дуглас, который был сыном бабушкиной сестры, тоже больной, кузина Лили, дочь другой больной сестры бабушки, моя мать, ее сестры, одна из которых уже умирала, и сумасшедший дядюшка. Маловато, но могло и хватить.
