И с мужиками спать нельзя. Им удовольствие, а меня потом тут по живому режут и орать не велят.
– А что тут, орут? Ведь анестезию делают.
– Орут, еще как орут. А анестезия – закроют тебе рот маской с эфиром. Успеешь, как следует вдохнуть, может этого эфира тебе и хватит, чтобы на несколько минут забыться. Только на меня эфир совсем не действует. Он вообще мало на кого действует. Вот мне однажды какой-то укол в вену делали, вот то была анестезия. Вырубилась, только в палате в себя пришла. Так можно еще было бы чиститься. Но здесь уколы не делают.
– А если попросить? Доплатить?
– Не знаю. Попробуй. Где ты платить-то будешь? Лежа на кресле? Это заранее надо было договариваться с врачом. И потом, чтобы он тебя взял. Здесь же поточный метод. Сразу партию женщин берут – человек шесть. И одновременно всем все делают в одном зале. Еще хорошо, если к женщине-хирургу попадешь. Не люблю, когда мужики во мне ковыряются.
От рассказов тетки-соседки, от страха и неизвестности Марина всю ночь не спала. Она тоже не хотела, чтобы операцию ей делал мужчина. Утром у нее начался озноб: ее колотило то ли от страха, то ли температура поднялась. Тетка заметила Маринин озноб и посоветовала:
– Ты градусник, сейчас принесут, под мышку суй аккуратно, чтоб температура на нем не поднялась, а то сегодня на операцию не возьмут. Хочешь здесь еще сутки валяться, дело твое. Вот, лучше выпей аспиринину, – тетка протянула таблетку аспирина.
Температура оказалась нормальной: то ли Марина аккуратно держала градусник, то ли аспирин уже подействовал. Потом все отправились в процедурную готовиться к операции. Где-то около 11 часов утра в палату вошла медсестра и прочитала шесть первых фамилий. Марины в этом списке не было. А тетка вскочила со своей кровати, перекрестилась и побежала к выходу из палаты. Примерно час или полтора было тихо, ничего не происходило. А потом женщин по одной стали привозить в палату на каталках и перекладывать на кровати. Все они стонали. Кто-то поскуливал. Невозможно было смотреть на них без сострадания. И все-таки у них было некоторое преимущество перед оставшимися в палате: им все уже сделали. Не привезли только тетку-соседку. Марина не знала ее фамилии, поэтому не спросила у медсестры, что случилось. Да, может быть, ее позже привезут.
– Завьялова, Огурцова, Лустова, – прокричала медсестра. – Берите подкладные и на выход, в операционную.
Марина вошла в большой холодный зал. У входа надела белые ситцевые бахилы до колен. Как все, завязала косынкой волосы. Вздернула ночную рубашку под грудь и расположилась на гинекологическом кресле. Было мерзко. Было страшно. Не от ожидания боли. Не от сознания того, что она может умереть. А от того, что она перестала воспринимать себя как живую женщину. С этой минуты она была телом. Мясом. И единственное, чего желало это тело, чтобы из него вытащили другое тело, которое присосалось к Марине изнутри.
На Марину направили яркую лампу. К ее изголовью подошел мужчина в хирургической маске и положил ей на плечи обе свои руки. Марина успокаивала себя. Я не женщина, я мясо, просто мясо. Какая любовь. Ее нет и не может быть больше никогда.
– Я ваш анестезиолог, – мягким спокойным голосом сказал мужчина. – Вам сделать укол или маску?
– А можно и то и другое? – умоляющим голосом попросила Марина.
– Да. Хорошо. Успокойтесь. Расслабьтесь, – анестезиолог вколол Марине в вену какое-то лекарство. Затем поднес к ее носу и рту эфирную маску и монотонным голосом приказал:
– Расслабьтесь. Глубоко вдохните, – и плотно прижал резиновую маску к лицу.
К гинекологическому креслу подошла женщина-врач в марлевой маске и в хирургических перчатках и обратилась к анестезиологу:
– Ну что, начинаем?
Марина, что было сил, вдохнула эфир.
– Да, можно, – согласился анестезиолог, держа руку на Маринином пульсе.
Марина отчетливо чувствовала все манипуляции врача. Было больно, но пока терпимо. Слева и справа раздавались стоны, но никто не кричал. Марина посмотрела в окно операционной, оно было не зашторено. Там за окном было какое-то большое дерево с пышной зеленой кроной. "Оно стоит тут много лет, может быть, несколько десятилетий, и молчаливо наблюдает, как женщины забывают про желание быть привлекательными и становятся телами, изрыгающими ненавистные им куски. Это дерево смирилось со страданиями и никого не жалеет". Марина представила, что она и есть то дерево за окном. Это она со стороны смотрит на этих бедных раскоряченных существ, которые извиваются в креслах, как будто они попали на раскаленные сковородки. Да, эти мученья им предназначены за то, что они хотели быть любимыми.
Деревом становилось быть очень больно. Марине казалось, что из нее что-то вытягивают вместе с ней самой. Тяжесть все усиливалась и усиливалась, как будто корни втягивали ее в землю. Марина пыталась пошевелить руками-ветками и услышала спокойный голос анестезиолога:
– Все в порядке. Все хорошо.
– Я бы еще поработала, вот тут мне не нравится. Осталось, – сказала женщина-гинеколог.
Боль стала невыносимой, листья дерева забились на ветру. Она – дерево. Она там за окнами. Врач, которая оперировала Марину, сунула ей что-то между ног, вытащила из-под Марины металлическую миску и позвала медсестру:
– Увозите Завьялову в палату.
Марина, стараясь не смотреть на миску, перевела взгляд на дерево:
– Спасибо тебе, дерево, – прошептала она.
– Чего? – переспросила врач.
– Спасибо вам, доктор, – стараясь как можно более отчетливо произнести эти слова заплетающимся языком, повторила Марина.
– Не за что, – усмехнулась врач. – Постарайся сюда больше не попадать. Постарайся вообще больше никогда не делать аборт, – пожелала она на прощанье.
– Никогда. Ни за что не буду, – пообещала Марина.
Ее привезли в палату и оставили в покое. Чувства облегчения, что все уже позади, не было. Было по-прежнему мерзко, хотелось улететь куда-нибудь в космос и все забыть. Низ живота сильно ныл, но терпеть было можно, она даже ненадолго заснула. Марину разбудила медсестра, которая копошилась у соседней кровати. Медсестра вытаскивала из тумбочки и из-под подушки вещи толстой тетки. Самой тетки не было.
– А где она? С ней все в порядке? – встревожилась Марина.
– Она в реанимации. Проблемы с сердцем. Не удивительно при таком ожирении. У нас это бывает. Статистика.
– Нас когда выпишут? – спросила Марина.
– Завтра утром. Посмотрят и выпишут. Никому вас тут держать не надо. Обедать будешь?
– Буду, – согласилась Марина.
На следующий день Марина с трудом встала с кровати. Держась за стенку, она доковыляла сначала до туалета, а затем пошла выписываться. За эти дни Марина похудела на несколько килограммов. Слабость была неимоверной. Было непонятно, как она поедет на трамвае и тем более спустится в метро. Но оставаться здесь тоже не слишком радужная перспектива. Хотя никого отсюда не гнали. Две женщины из палаты чувствовали себя так плохо, что все-таки остались. Марина побрела на трамвай. Слава
