— Элеонора — твоя мать? — Удивлению моему не было предела, — она не может быть твоей матерью. Твоя мать ведь…
Я чуть было не ляпнула, что его мать была совсем другой женщиной, когда я их навещала в больнице, но вовремя прикусила язык.
— Моя мать что, Диана? — Теперь его голос был похож на шипение змеи.
— Ой, да возьми ты себя в руки, Ермак, — сбросила его ладони со своих плеч, в которой раз уводя разговор в другую, менее опасную сторону — властные, жёсткие мужчины — не оправдавшее себя клише. Расслабься, попробуй оглянуться вокруг себя и ты поймёшь, что я ничего плохого тебе не сделала. Так что нечего на мне срываться, у меня был и так отвратительный день, — настала моя очередь шипеть на него.
Не дожидаясь ответа, открыла пассажирскую дверь и выпрыгнула в ночную прохладу.
— И знаешь что? Мне даже тебя жаль, — а вот здесь меня зря понесло, — даже представить боюсь, в какие рамки ты себя загнал, раз в каждом лице и действии видишь враждебность. Это опустошает. И да, ты пуст, Ермак. Именно поэтому мне тебя жаль.
Я уже хотела гордо прошествовать к дому, похрамывая на сломанном каблуке, как в моей душе возросло совсем уж женское негодование. Переложила когти в кармашек и сняла испорченные туфли.
— И ещё одно, Ермак! Слушай сюда и слушай внимательно, дважды повторять я не люблю, — развернувшись, перебила Вадима, который собирался что-то сказать и явно не очень доброе и светлое, — Роже, — со всей силы швырнула в мужчину левую туфельку, — Вивье, — вслед за ней полетела правая, — и упаси Господь тебя промахнуться с выбором.
Домой я влетела злая как никогда. Этот кошмарный с самого утра день, казалось, никогда не закончится. Если я пару раз подумывала, чтобы отказаться от мысли отправить фото Вадима за деньги хоть куда-нибудь, то теперь сомнений нет.
Лезу в его жизнь? Да я её спасти пытаюсь! Пусть попробует на вкус, когда кто-то действительно пытается быстро и грубо пробраться под кожу.
Утро выдалось угрюмым и серым. Прямо как моё лицо после пробуждения. Я даже удивилась, сколько папарацци не спит поздней ночью. И сколько хрупкая я может выпить Макаллана, предназначенного для Пради. Так и не поняла, почему он так его любит. Вино лучше, только я уже выпила весь запас. Десятилетия практики, как никак.
Уже часа два я наблюдала за детским садиком, в который продолжали прибегать нервные мамаши, сдавая своих детишек на попечение уставших воспитателей. Хиггинс оборвал телефон, но я стойко продолжала его игнорировать. И Софию тоже, которая уже прислала несколько взволнованных смс.
Я не собиралась ехать на свою так называемую работу, пока не поговорю с Пради. А он здесь. Я точно это знала. Ведьмино сердце всегда чувствует фамильяра. Может, ему надо было дать больше времени, пока он остынет, может, ему надо было дольше побыть любимым питомцем той девочки, которую мы встретили в тот же вечер, что и моего подопечного.
Но мне сейчас как никогда нужен был друг, который не позволит чувствовать себя одинокой.
Я подрывалась встать и зайти в детский садик, куда девочка притащила лисёнка, но вовремя сдержалась. Пради не любит навязчивость. Он сам выйдет, если захочет. Он наверняка знает, что я уже здесь.
А мне надо лишь просто подождать.
Совсем скоро из дверей выпорхнула стайка ребятишек на прогулку, улица наполнилась детским смехом. Детвора быстро разбрелась по группкам из двух-трёх человек, игнорируя призывы воспитателей вовлечься в большую коллективную игру.
Мне было жаль современных детей, если честно. Современная жизнь вынуждает их раньше взрослеть, чтобы дать хотя бы малейший шанс выбиться как можно ближе к первому месту в этой бесконечной гонке. Во мне сейчас говорит моя старость, но раньше было по-другому. Пусть осуждают дух коллективизма сколько угодно, но он работал. Не было этой слишком взрослой потребности в чувстве собственного превосходства, когда ребенок кичится той или иной дорогой игрушкой. Не было этого культа личности, которому сейчас дети вынуждены поклоняться и соответствовать: будь то кумир или дочь маминой подруги, или вовсе — что ещё хуже — навязанный родителями образ, к которому они пинками и за уши притягивают своё чадо. И не было этой зависимости от безопасности. Я не осуждаю матерей, которые скрывают под юбкой сыновей в желании уберечь от опасностей. Мир действительно стал слишком опасным местом со своей пропагандой свободы воли.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Детей слишком быстро лишают детства, хоть и удерживают под крылом как можно дольше.
— Я знал, что ты придёшь, — вырвал из размышлений Пради.
— Я знала, что ты знаешь, — улыбнулась своему другу, но тот не ответил на улыбку.
Мы замолчали. Я хотела его увидеть, ожидала, что всё станет как раньше само собой, но сейчас не находила даже слов, чтобы просто извиниться.
— Я тебе принесла кое-что, — в моей почти бездонной сумке нашла зажигалку и сигареты довольно быстро, — думала, ты соскучишься.
— Вот за это спасибо, — почти счастливо выдохнул лисёнок, вырывая из рук мои дары, — а то там такого не добудешь. Живут как амиши, мать их нахрен.
Разговор опять заглох. Мне казалось, что с нашей с Пради ссоры прошла тысяча лет, а не всего один день.
— Выглядишь хреново, — резюмировал фамильяр, туша сигарету.
— Подобралась ближе к разгадке, кто же снял печать.
— И?
— Демон.
— Да ну нахрен! — Пради вскочил на лапки, — ты что-то перепутала.
— Я не такая бездарность, чтобы не отличить почерк демона, — огрызнулась я и тут же дала себе подзатыльник, — прости, Пради.
— Да ничего, от такого я бы тоже был в шоке.
— Нет, за всё прости. Честно. Погано без тебя.
— Знаешь, старушка, — лисёнок потянулся за второй сигаретой, — я не злюсь. Перебесился. Я чувствую, как тебе было плохо, но сейчас ты должна сама за себя.
— Пради, да я не справлюсь без тебя!
— Да просто раз за разом всё одно и то же! Ты спрашиваешь, что не так, я тебе говорю, ты обещаешь исправиться, мы миримся, а потом всё равно ты ведёшь себя как поверхностная самовлюблённая стерва!
Я ничего не ответила. Сейчас какое-то внутреннее чувство несправедливого обвинения просто приказывало меня отбиваться, но ведьмовская интуиция призывала молчать, чтобы не сделать хуже.
Пради прав, мудрый алкаш.
— Ты прав, как бы это меня не раздражало, — выдохнула я, — мне страшно. Я вроде как должна справиться и без тебя, но кажется, что у меня ничего не выйдет. Демон у меня во врагах — слишком неожиданный удар.
— Найди того, кто вызвал. Вспомни, кого ты разозлила, разберись с ним и с демоном конец.
— Не вернёшься?
— Не готов, старушка.
Нас прервал звук входящего смс. Быстро глянула, решив, что это опять София, но текст вогнал меня в ступор.
— Что там? — Спросил любопытный Пради, заглядывая в экран.
— Деньги пришли. Триста тысяч, — протянула ошарашенно. Я думала, что сумма будет гораздо меньше.
— Нихрена себе, откуда?
— Продала фотки полуголого Ермака.
— Ладно, ты не глупая, — расхохотался лисёнок, — у тебя есть стиль.
Спустя секунду хохотали мы вдвоём. Наверное, прохожие возомнили, что встретили городскую сумасшедшую, которая смеётся до слез, лёжа на лавочке и пиная локтем маленького зверька.
И по этому я тоже скучала. Не потому, что меня принимают за психа, а потому, как Пради одним лишь присутствием будто перегружает меня.
— Я тебя сильно оскорбила, да? — Отсмеявшись спросила в упор, подразумевая все те разы, когда посылала его по своим поручениям, которые для его хрупких плеч были тяжелы. А он шёл, потому что верен мне. А я должна была кучу ситуаций, когда мой фамильяр был в опасности, взять именно на себя.
— Дело не в этом, Диана. Я как бы жопкой чую, что сейчас какой-то решающий момент. Ты должна сама быть, понимаешь? А знаешь, я очень злюсь!
— Я ещё приду к тебе, — чмокнула между больших ушек своего друга.
— Не трогай меня, я действительно злюсь, — упирался Пради.
— А я действительно скучала, — на его голову посыпалась ещё куча поцелуев, — беги к своей малышке, я ещё приду.
