и вернулась к журналу, — Но, если это оборотень с Орта, я вас предупреждала.
— Марибо, ты оборотень? — мужчина подождал, пока мы пройдем турникеты.
— Очаровательная шутка, регент, — протектор склонилась в поклоне, — Я проводила сюда эту особу, — девица посмотрела на меня, — в связи с…
— Знаю. Всё знаю, — мужчина отмахнулся, — Эдвард Морó сообщил мне весть еще вчера. Он просил подождать вас, прежде чем давать полный отчёт, и мы дали согласие. Сейчас вас обеих ждут в Сердце остальные члены Декады! Ожидание было долгим, и регенты уже начинают терять терпение… а чай с кексами не бесконечен.
Глава 4. Часть 2
Вестибюль, через который мы вошли, не показался мне необычным. Таким мог быть подъезд элитного дома на Земле, вход в офисный центр или тому подобное заведение. Но по пути я стала подмечать всё больше отличий, благо мужчина шёл молча, лишь временами дружелюбно поглядывал на меня. Рейн шла чуть позади — тоже молча.
Во-первых, тут не было лифтов. Вообще. Мы поднялись по лестнице на два этажа, прошли узким коридором, попали в большое и пустое фойе, украшенное разве что цветами в старинных керамических вазах, потом вышли на другую лестницу — гораздо шире, не деревянную, а каменную. Ступени настолько были отполированы ногами, что их прикрывала ковровая дорожка, прижатая к каждой ступеньке бронзовыми прутьями — иначе ходить по лестнице было бы опасно.
Во-вторых, хоть помещения и выглядели довольно современно: всё очень чисто, краска и штукатурка свежая, мебель в прекрасном состоянии, но… отовсюду проглядывали приметы прошлого. К примеру, на стенах, рядом с обычными светодиодными бра «под старину», сохранились тяжелые бронзовые подсвечники, которым на вид было несколько столетий. Окна были уже привычных мне и, к тому же, прикрыты решётками — точно заложены были во времена, когда в них легко могли залезть воришки.
В общем, «Сердце» было именно тем, чем казалось: очень древним сооружением, памятником архитектуры, который обновляли, перестраивали, но основу которого сохранили с незапамятных времен.
Когда мы поднялись этажей на шесть, то оказались перед высокими и широкими деревянными дверями. Чем больше я смотрела на массивные, уходящие метров на пять вверх створки, тем дальше в тень отступали проблески современности. Двери были такими, что их не то, что тараном не высадить — из пушки напрасно расстреливать. Два протектора, стоящие по обе стороны двери, были одеты в старомодные красно-жёлто-чёрные одежды, яркие и нелепые одновременно, будто форма ватиканской гвардии или английских бифитеров. Наш провожатый кивнул им и они, отсалютовав ударами кулака в грудь, открыли двери перед нами: упершись в нее обеими руками, шаг за шагом раздвинув обе створки. Я вновь поразилась их недюжинной силе, не вяжущейся с юношеским телосложением.
Слегка… да что там слегка — сильно робея, я вошла в огромную, не до конца освещенную залу.
Здесь интерьер уж совсем отличался. До этого помещения дух двадцать первого века не дошел, да и двадцатого не чувствовалось.
Здесь царил от силы девятнадцатый век: стены с матерчатыми обоями бежевого цвета, вся мебель выдержана в торжественных белых с золотом тонах, на стенах большие зеркала и картины в богато украшенных рамах. Картины так потемнели от старости, что проще было любоваться резным золотым багетом, чем пытаться разглядеть рисунок. Французские окна в пол были прикрыты тёмно-багровыми, расшитыми золотом занавесями из какой-то плотной ткани. С деревянного потолка свисали хрустальные люстры с незажженными свечами, а пол устилали ковры ручной работы.
Старомодность и торжественность, о которых кричала каждая деталь интерьера, указывали на консервативность хозяев зала.
Ну или на их возраст и леность…
Центр помещения занимал круглый, а точнее кольцеобразный деревянный стол, диаметром метров семь-восемь. Кресла вокруг него были массивные, обитые кожей, и судя по вмятинам в коврах их даже не пытались сдвинуть с места. Перед каждым креслом на столе стояли канделябры с настоящими горящими свечами.
Но взгляд мой приковало вовсе не обстановка из рыцарских романов, а то, что оказалось в центре стола, в пустом пространстве. На всяких международных конференциях, я это видела по телевизору, там обычно ставят огромную вазу с цветами. Здесь было кое-что куда удивительнее: десять круглых плит из разноцветного материала, диаметром чуть больше метра, висевшие в воздухе одна над другой. Плиты были пронизаны, как канапе, в трех местах тонкими розовыми стержнями. Они то сближались, то отдалялись друг от друга, раскачивались и наклонялись. Розовые стержни тоже не стояли на месте: странным образом они перемещались прямо в камне, словно это была жидкость, меняя то угол наклона, то свое положение в плоскости, иногда соприкасаясь и пересекаясь. Всё это напоминало оживший рисунок из учебника геометрии.
Вначале я подумала, что вижу какую-то кинетическую скульптуру, потом — что в центре стола голограмма. Как иначе — ведь ни плиты, ни стержни не касались ни пола, ни потолка! Они висели в воздухе!
А потом я поняла, что вижу перед собой модель (или карту?) этой самой «Декады».
Десять плит очевидно символизировали те самые десять миров. Три стержня? Наверное, артерии в лимфе. Все эти колебания и смещения «стержней» и есть волнения в лимфе, которые мешают перемещениям.
Логично? Логично!
Вот только как эта штука сделана и почему висит в воздухе?
Мысль о магии была такой глупой, словно я принялась на полном серьёзе обсуждать географию плоской Земли. И в то же время я понимала, что так оно и есть. Я вижу магию! Не просто людей-оборотней, не перемещение между мирами, а что-то совсем невозможное.
Но вот же оно — есть! Висит и вращается!
— Вот это да! — сказав это, я испуганно прикрыла рот ладонью.
На меня сразу же устремились взгляды всех присутствующих, даже тех, кто не обратил внимания на наше появление. Собравшись с духом, я стала разглядывать их в ответ. Сразу заметила, что все присутствующие делились на стоящих и сидящих, скорее всего в зависимости от статуса. Здесь почти не оказалось молодёжи, все люди взрослые, а многие пожилые, юные лица можно было по пальцам пересчитать. Всего за круглым столом и вокруг собрались человек двадцать, может быть чуть больше.
В ближайшем кресле, положив перебинтованную ногу на скамеечку, сидел не кто иной, как Эдвард. Лицо его было бледным, истощенным. Вряд ли по положению он имел право на такие вольности, скорей уж собравшиеся снизошли до его состояния. Эдвард едва заметно улыбнулся мне, и я сразу расслабилась.
— Анкер Александра! — размышления мои прервал знакомый голос, и я ощутила ладонь мужчины, проводившего на сюда, на своем плече, — Я искренне рад
