— На твоем месте я не стал бы ее трогать, Экон. Трудно сказать, как отреагирует Красс, узнав о том, что такие люди, как мы, пользуются его личными вещами.
Экон лишь пожал плечами и медленно прошелся по комнате, разглядывая библиотеку. Сотни свитков, заполнявшие полки от пола до потолка, были вложены в длинные кожаные чехлы и снабжены небольшими ярлычками красного и зеленого цветов. Литературные, развлекательные или образовательные произведения — философские трактаты, изящные греческие романы, пьесы и рассказы — сложены достаточно беспорядочно, порой свалены друг на друга на узких высоких полках. Документы делового характера находились в большем порядке. Рассортированные по отдельным ящичкам, они были снабжены голубыми и желтыми ярлычками.
Экон тихо присвистнул.
— Да, это впечатляет, — согласился с ним я. — Не думаю, чтобы мне приходилось видеть столько свитков в одном месте, даже в доме Цицерона. Но сейчас я посоветовал бы тебе осмотреть пол. Если бы кто-то захотел скрыть следы крови, использовав для этого ковер, то этот, темно-красный с черным, вполне бы ему пригодился. Если Луций истекал кровью на полу, а убийца использовал только накидку, чтобы ею вытереться, обязательно должны были остаться хоть какие-то следы.
Мы вместе с Эконом стали рассматривать геометрический рисунок ковра. Утренний свет становился все ярче, но чем дольше мы изучали, тем более загадочным, казалось, становился темный рисунок. Все было тщетно. Даже если на ковре были когда-нибудь капли крови, то какое-то божество, наверное, превратило их в пыль. Крытый плиткой пол тоже не открыл нам ничего нового. Я приподнял край ковра и откинул его в сторону, думая, что под ним могли остаться хоть какие-то следы крови, но не обнаружил ничего.
— Возможно, Луция убили действительно не в этой комнате, — вздохнул я. — Кровь его должна была куда-то стечь. — Я подошел к столу. — Если, конечно, он стоял не здесь, что вполне естественно в библиотеке, — перед своим столом. Удар был нанесен в переднюю часть головы, а не по затылку, значит, он должен был стоять лицом к убийце, следовательно, лицом к северу, левым боком к столу, а правая сторона была открыта. Ударить в правый висок убийца должен был левой рукой, и это обстоятельство может быть очень важным. Экон, ведь всякий, кто хватается за тяжелую скульптуру, чтобы использовать ее как дубину, сделал бы это основной рукой. Поэтому можно предположить, что убийца был левшой. После удара Луций мог упасть сбоку на стол…
Экон с готовностью склонился над столом, раздвинув беспорядочно лежавшие на нем документы, которые Красс изучал накануне вечером.
— …и в этом случае кровь вполне могла остаться на столе и обрызгать стену, откуда ее было легко стереть. И здесь не видно крови. Брызги могли попасть и выше.
Я взобрался на стол. Ко мне присоединился и Экон. Мы принялись изучать портрет Гелины. «Он написан на холсте восковыми красками, вставлен в раму из черного дерева, с перламутровой инкрустацией — все это легко протереть дочиста. А если кровь попала на сам портрет, то сомневаюсь, чтобы убийца решился слишком усердно скрести воск, опасаясь повредить портрет, если, конечно, вообще увидел кровь среди всех этих красок. Не правда ли, удивительно, как много на портрете тонов, если всмотреться в него повнимательнее? На близком расстоянии подпись Иайи, разумеется, лучше различима, и видно, что она окрашена красным. Складки столы Гелины, сшитой из ткани в мелкую красную и черную крапинки, несомненно, были рассчитаны на сочетание с красно-черным рисунком ковра. Красное и черное…»
Взволнованный Экон кивнул. На участке зеленого фона виднелись красно-черные брызги цвета засохшей крови — ни один художник не допустил бы такой случайности, работая над портретом. Экон всмотрелся более пристально, и ему стали открываться все новые и новые капли — и на фоне портрета, и на ткани столы — по всей нижней части полотна, и даже поверх первой буквы подписи Иайи. В разгоравшемся утреннем свете эти капли словно расцветали у нас на глазах, словно портрет был пропитан кровью. С тяжелым чувством я оторвался от созерцания изображения Гелины.
— В чем тут дело, Экон? Ревнивый любовник? Кто-то же убил его здесь, перед этим портретом? Само по себе это ужасно: муж, рухнувший мертвым перед безмятежным изображением собственной жены. Но если кто-то желал именно этого, то зачем тогда тело перетащили в другое место и причем тут тень Спартака? — Вслед за мной слез со стола и Экон. — Кровь со стола начисто стерли. Значит, на нем тогда не было никаких документов, иначе они были бы все в крови. Кровь можно стереть с лакированного дерева, но не с пергамента и не с папируса. Однако… ну-ка, помоги мне отодвинуть стол от стены.
Это легче было сказать, чем сделать. Стол был слишком тяжелым, чтобы его мог поднять один человек. Даже нам, взявшимся с обоих концов, это было нелегко. Мы опрокинули стул, сбили ковер, и одна ножка стола вызвала страшный скрежет, двигаясь по каменному полу. Наши усилия были вознаграждены: на стене и на задней кромке стола, куда не добрались, устраняя следы преступления, были видны красно-коричневые пятна.
— Еще одно доказательство того, что Луций был убит здесь. О чем это нам говорит? Совершенно немыслимо, чтобы сбежавшие рабы стали вытирать кровь, особенно если это преступление было их гордостью. Все же нужно более серьезное доказательство, чтобы поколебать Красса в его намерении. А теперь, Экон, помоги мне подвинуть стол обратно. Я слышу шаги в коридоре.
Едва я успел поднять упавший стул, а Экон расправить ковер, как перед нами возникло пытливое лицо.
— Метон! Ты-то мне и нужен! Заходи и закрой за собой дверь.
Он подчинился, но не без колебания.
— Вы уверены в том, что нам можно находиться в этой комнате? — прошептал он.
— Метон, твоя хозяйка ясно сказала, что мне разрешено входить во все помещения дома, разве нет?
— Наверное, да. Но никому и никогда не позволялось входить в эту комнату без разрешения хозяина.
— Никому? Даже рабыням для уборки?
— Только когда их звал хозяин, и даже тогда он обычно требовал, чтобы в комнате оставался Зенон, если сам отлучался.
— Но здесь нет ничего такого, что мог бы стащить какой-нибудь раб — ни мелких денег, ни драгоценностей, ни дешевых украшений.
— И все же, когда я однажды прокрался сюда, чтобы рассмотреть лошадь…
— Лошадь? А, ты имеешь в виду бронзового кентавра!
— Да, и меня застал здесь сам хозяин. Он очень рассердился, хотя не был злым человеком. Все его лицо покраснело, он так кричал на меня, что я чуть не умер, так колотилось у меня сердце. — Глаза Метона расширились, он тяжело задышал. — Он позвал Александроса и приказал ему выпороть меня, прямо здесь. Обычно это делал Клитон, работавший на конюшне, ему нравилось бить рабов, но в тот раз мне повезло, так как Клитон в тот день работал в Путеолах. Мне пришлось наклониться, упираясь руками в пол, и Александрос всыпал мне десять ударов палкой. Он сделал это лишь потому, что приказал хозяин. Он мог бы сделать это гораздо больнее, но все же мне пришлось поплакать.
— Я понимаю. Тебе нравился этот Александрос?
Глаза у мальчика заискрились.
— Конечно. Его все любят.
— А что скажешь насчет Зенона? Он тебе тоже нравился?
Метон пожал плечами.
— Зенона никто не любит. Он не жестокий и не грубый, как Клитон. Он надменный, говорит на нескольких языках и думает, что он лучше всех других рабов. А сам часто портит воздух.
— Скажи мне, в ту ночь, когда убили хозяина, был в доме кто-нибудь, кто не спал? Может быть, ты сам или какой-нибудь другой раб?
Он покачал головой.
— Ты уверен в этом? Никто ничего не слышал и не видел?
— Разумеется, все только и говорят об этом. Но никто не знает, что именно случилось. Хозяйка сказала нам на следующий день, что если кто-нибудь что-то узнает, он должен немедленно пойти к Марку Крассу, или же к Муммию, или Фабию. И, я уверен, если бы кто-нибудь что-то видел или слышал, то давно сказал бы об этом.
— А среди самих рабов никто не перешептывается?
— Ничего этого нет. И вообще, если бы кто-нибудь сказал что-то, даже по секрету, я бы наверняка об этом услышал. И без всякого подслушивания…
— Я понимаю. Твои обязанности заставляют тебя ходить по всему дому, бывать во всех комнатах, с рассвета до темноты, тогда как повара, конюхи и уборщики сидят весь день на одном месте и сплетничают между собой. Слушать, что говорят, и видеть, что происходит, — в этом нет ничего зазорного, Метон. Я, например, этим живу. Увидев тебя впервые, я сразу сказал себе, что ты — глаза и уши этого дома.
Он смотрел на меня в изумлении, а потом осторожно улыбнулся — он вдруг понял, что кто-то знает ему истинную цену, которая не имеет ничего общего с денежной.
— Скажи мне, Метон, мог Зенон в тот вечер быть в этой комнате вместе с хозяином?
