Он поднялся, повинуясь знаку епископа, произнес клятву и вышел. Бартоломью размышлял над тем, что все его коллеги, похоже, страстно желали, чтобы он дал епископу клятву. Интересно, это беспокойство о нем или же у них есть другие, более зловещие причины желать его молчания о смертях в Майкл-хаузе? В профессорской было тихо. Епископ и Бартоломью смотрели друг на друга.
Внезапно епископ щелкнул пальцами, и в единый миг пергамент был убран, чернильницы закупорены, а перья спрятаны. Писцы безмолвно удалились, оставив епископа наедине с врачом.
Бартоломью ждал — и изумился, когда прелат тяжело опустился за один из столов и обхватил голову руками. Немного погодя он поднял глаза — лицо у него было в морщинах, посеревшее от забот — и сделал Бартоломью знак сесть рядом.
— Я так погрузился в интересы церкви и закона, что упустил одну вещь, — сказал он. — Я знаю: то, о чем я вас прошу, с одной стороны, неправильно, и все же с другой — совершенно правильно. Все крутится вокруг мора. Вы слышали новости? В Авиньоне Папе пришлось освятить Рону, потому что на кладбищах уже не хватает места. В Париже мертвые лежат, источая зловоние, в своих домах и на улицах, потому что хоронить их некому. Деревни по всей Европе обезлюдели. Многие крупные аббатства и монастыри потеряли больше половины своих братьев.
Кое-кто утверждает, что это Божья кара, и, возможно, они правы. Людям понадобится вера, чтобы пережить эту ужасную напасть, и они нуждаются в служителях Божьих, которые могли бы укрепить их. Если с Англией произойдет то же, что уже произошло с Францией, священников будет отчаянно не хватать и нам понадобится каждая семинария и каждый университет, чтобы обучить новых. Неужели вы не понимаете, Мэттью? Мы должны приготовиться и собраться с силами. Мы не можем допустить, чтобы университет пошел ко дну, ведь он будет нужен народу, как никогда прежде. Возможно, вам говорили, что кое-кто из оксфордцев весьма желал бы видеть падение Кембриджа, чтобы заполучить всех студентов и магистров. Вполне возможно, но я не могу этого позволить. У нас должно быть столько учебных заведений, сколько необходимо для подготовки образованных священников, которые служили бы людям. Сегодня вы разозлили меня, и я сожалею об этом. Мне пришлось пригрозить вам, чтобы ваше упрямство не поколебало остальных. Я не стану вынуждать вас давать клятву, потому что я уверен — вы никогда не захотите, чтобы народ пострадал от недостатка духовного утешения, когда разразится чума и в те годы, которые за ней последуют. Я слышал, что вы предпочли работать среди бедных, хотя легко могли бы разбогатеть, врачуя богатых. Я уверен, вы понимаете, почему я вынужден был просить остальных защитить университет.
Из величественного прелата в пурпурной мантии, въезжавшего в ворота колледжа, епископ превратился в обычного человека, который силился примирить свои поступки со своей совестью. Гнев Бартоломью еще не улегся окончательно, к тому же среди его пациентов было немало хитрецов, так что он представлял, как виртуозно люди умеют лгать.
— И к чему вы это все говорите? — спросил он подозрительно.
— К тому, что все теперь в ваших руках, Мэттью, — сказал епископ. — Если вы не хотите давать непосвященным объяснения, которые предложил я, не говорите вообще ничего. Все равно через несколько недель это, возможно, уже не будет иметь никакого значения, а мы с вами будем мертвы.
Епископ со вздохом поднялся.
— Идите с миром, Мэттью, — произнес он и сделал в воздухе над головой Бартоломью жест благословения. — Продолжайте трудиться во имя Господа на своем поприще, а я буду трудиться на своем, и да станет пример каждого наукой другому.
Епископ вышел из профессорской и, когда Бартоломью дохромал до окна, чтобы проводить его взглядом, уже вновь обрел свою царственную осанку. С прямой спиной он уселся в седло и поскакал со двора, сопровождаемый свитой писцов и монахов.
Дверь профессорской распахнулась, и внутрь ввалился брат Майкл. Грудь его ходуном ходила от напряжения.
— Ох, слава Господу! — выдохнул он, истово перекрестившись. — Я ожидал найти тебя с ножом под ребрами! — Эти слова всколыхнули воспоминание о брате Поле, и Майкл заметно побледнел. — Господи, — простонал он, плюхнувшись в кресло Уилсона, — нам и впрямь придется быть осторожными!
V
ДЕКАБРЬ, 1348
Брат Пол, Август и Монфише были преданы земле на скромном кладбище за церковью Святого Михаила спустя два дня после визита епископа. Всем любопытствующим были даны официальные объяснения их смерти, и хотя толки не утихали несколько недель, настойчивое повторение всеми профессорами одной и той же истории начало приносить плоды. Бартоломью, когда его спрашивали в лоб, отвечал, что ничего не знает, хотя при любой возможности уклонялся от обсуждения этой темы. В конце концов страсти улеглись, и происшествие стало забываться. В октябре начались занятия, и, несмотря на то что из-за надвигающейся чумы студентов было меньше обычного, жизнь профессоров Майкл-хауза вошла в обычную колею: лекции, диспуты и чтения.
Бартоломью пытался забыть о потрясениях августа; даже если бы он что-нибудь и обнаружил, что он смог бы сделать? Он подумывал о том, чтобы поделиться своими соображениями с зятем, но боялся, что если он посвятит в это дело Стэнмора, то навлечет на него опасность. По той же самой причине он не желал впутывать никого из друзей.
Рэйчел Аткин оправилась после смерти сына. Кроме особняка в Трампингтоне сэр Освальд Стэнмор владел большим домом по соседству с его конторой на Милн-стрит; там жил его брат Стивен с семейством. Бартоломью убедил Стивена взять Рэйчел к себе прачкой, и она, похоже, неплохо прижилась в его хозяйстве.
Братья Оливеры по-прежнему оставались для всех головной болью. На лекции они являлись нечасто, и Уилсон выгнал бы их обоих, если бы привилегия обладания собственностью на Фаул-лейн не зависела от их успеваемости. Время от времени Бартоломью ловил на себе злобный взгляд младшего, Генри, но так свыкся с этим, что в конце концов перестал замечать.
Последние дни перед началом триместра он немало времени проводил в обществе Филиппы Абиньи. Они катались верхом по густым лугам Гранчестера и наблюдали за состязаниями лучников в Бартоне, иногда вдвоем, но чаще в компании Жиля и какой-нибудь очередной его пассии. Время от времени в качестве дуэньи выступали брат Майкл или Грегори Колет. Они благоразумно ускользали по своим делам, едва оказывались вне надзора бдительных монашек, благодаря чему Бартоломью и Филиппа оставались наедине. Роль дуэньи исполняла и Эдит, которая с превеликой радостью поощряла младшего брата в его ухаживаниях. Не один год она уговаривала его найти себе жену и остепениться. Бартоломью с Филиппой часто гуляли в живописных окрестностях монастыря Святой Радегунды, тщательно следя за тем, чтобы ненароком не коснуться друг друга, ибо им было известно: за изящными арками монастырских окон ястребиное око аббатисы не дремлет.
Несколько раз они отправлялись на шумную Стаурбриджскую ярмарку, которая длилась большую часть сентября и привлекала к себе толпы народа со всей округи. Они смотрели представления огнеглотателей из Испании, циркачей из Голландии и менестрелей из Франции, воспевавших героические деяния. Торговки и торговцы продавали с лотков пирожки, сладости, яблочный сидр, грубые деревянные флейты, наряды и ленты всевозможных цветов. Аромат жареного мяса смешивался с запахом отсыревшей соломы и конского навоза. Животные кричали и блеяли, ребятишки визжали от восторга, рыцари бряцали оружием, и повсюду одинокий голос выкрикивал предостережения о чудовищном море, который свирепствует в Европе и вскоре унесет всех, чьи деяния Бог сочтет нечестивыми.
Угроза надвигающейся чумы мрачной тенью легла на их жизнь. До Кембриджа доходили жуткие истории о селениях вроде Тилгарсли в Оксфордшире, обитатели которой умерли, оставив деревню безлюдной. Поговаривали, что в Бристоле население сократилось на треть, а в октябре первые случаи заболевания появились в Лондоне. Бартоломью часами обсуждал с коллегами-врачами и хирургами, как действовать, когда мор дойдет и до них, хотя правда заключалась в том, что на самом деле никто этого не знал. Городские чиновники пытались как-то установить контроль за теми, кто прибывал в город, в попытке предотвратить распространение болезни, но проследить за всеми было невозможно, и те, кого не пропускали в ворота, просто-напросто перебирались через рвы, переправлялись через реку вплавь или нанимали лодку.
Первый снег выпал раньше обычного, покрыв землю белой порошей еще до исхода ноября, и Бартоломью с каждым днем принимал все больше пожилых пациентов с грудными хворями, приключившимися из-за простуды. Потом, под самый конец триместра, он столкнулся с первым случаем чумы.
