Когда дверь распахнулась и на пороге показался Майкл с отцом Уильямом, Бартоломью едва не подскочил.
— Боже правый, опоздали! — простонал Майкл, явно упав духом.
— Куда опоздали? — спросил Бартоломью довольно резко из-за только что пережитого страха.
— Отец Уильям опоздал причастить его! — сказал Майкл.
— Я думал, ты уже причастил, — удивился Бартоломью.
Ведь не мог же Майкл отравить облатку, которую дают при причастии? Ему не видать спасения, если он избрал подобный способ умертвить одного из служителей Господних.
— Я же бенедиктинец, Мэтт, — пояснил Майкл терпеливо. — Он хотел принять последнее причастие от собрата по ордену. Я искал Уильяма, но не смог его найти. Я соборовал Элфрита, потому что он быстро слабел. Я боялся, как бы он не умер раньше, чем вернется Уильям.
Бартоломью снова устремил взгляд на Элфрита. Может, он несправедлив к Майклу? Ему вспомнилось, как бенедиктинец отреагировал на смерть Августа. Неужели он принадлежит к числу тех, кто настолько озабочен будущим Кембриджа, что готов ради этого пойти на убийство? Или, напротив, он из тех, кто жаждет увидеть падение Кембриджа, чтобы Оксфорд превратился в главный центр учености? Или это Уилсон в темноте выскользнул из своей комнаты и отравил Элфрита? Может, францисканец просил его пойти к Уилсону и сообщить, что его отравили?
Бартоломью слишком устал, чтобы думать. Должен ли он пойти к Уилсону? Или этот ненормальный решит, что Бартоломью пытается заразить его чумой? Мэттью не мог винить людей вроде Уилсона, Суинфорда и Элкота, которые запирались от всех, чтобы спастись. Не будь он врачом, вполне мог бы и сам поступить таким образом. Коллегия разделилась ровно пополам: четверо ее членов помогали зачумленным и делали что могли, еще четверо отсиживались в одиночестве. В других колледжах положение было примерно таким же.
Мысли Бартоломью начали разбегаться. Как ему быть? Рассказать Майклу и Уильяму, что отец Элфрит умер не от чумы, а от яда? И что потом? У епископа и так хлопот полон рот с умирающими монахами, чтобы возиться с расследованием еще одного убийства. Да он, возможно, и не станет расследовать его. Прикажет замять дело, как и все предыдущие. Что ж, значит, избавим епископа от лишних трудов, устало подумал Бартоломью. Он ничего никому не скажет. Попозже он попытается увидеться с Уилсоном и осторожно расспросит Майкла. Он ломал себе голову, зачем кому-то утруждать себя убийством сейчас, когда на следующее утро никого из них, возможно, уже не будет в живых.
Пока Бартоломью раздумывал, Майкл с Уильямом завернули Элфрита в простыню и понесли вниз по лестнице. Бартоломью последовал за ними. И что делать с похоронами? Элфрит умер не от чумы, поэтому нет никаких причин хоронить его в чумной яме. Он решил, что попросит Кинрика помочь ему вырыть могилу на кладбище за церковью Святого Михаила.
Конюшню на время превратили в покойницкую, где тела членов коллегии ожидали приезда чумной телеги. Бартоломью увидел, что там уже лежат два трупа, и в отчаянии закрыл глаза.
— Ричард Нориджский и Фрэнсис Элтем, — пояснил Майкл.
— Нет! Только не Фрэнсис! — воскликнул Бартоломью. — Он был так осторожен!
Элтем, подобно Уилсону, заперся в своей комнате. Его соседи бежали из Кембриджа, и он остался один.
— Выходит, недостаточно осторожен, — пожал плечами бенедиктинец. — Черная смерть косит всех без разбору.
Отец Уильям вздохнул.
— Мне нужно на Шумейкер-роу. Болезнь в доме сестры Александра, они меня ждут.
Он растворился в ночи, оставив Майкла с Бартоломью вдвоем. Бартоломью был слишком вымотан, чтобы тревожиться о возможных преступных наклонностях Майкла, и слишком устал, чтобы говорить с толстяком о предсмертных словах Элфрита. Он пожалел, что так и не обсудил с францисканцем свои подозрения, но монах относился к данной епископу клятве очень серьезно и ни разу не затронул эту тему в разговоре с Бартоломью.
Майкл громко сопел, отвернувшись от Бартоломью. Некоторое время они стояли молча, погруженные в свои раздумья, пока бенедиктинец не испустил тяжкий вздох.
— Я с утра ничего не ел, Мэтт. Представляешь — чтобы я позволил такому случиться? — слабо попытался он пошутить.
Он взял Бартоломью под руку и повел его на кухню. Там Майкл зажег свечу, и они огляделись по сторонам. В просторном помещении было безлюдно, огромный очаг потух. Многие слуги покинули колледж, чтобы быть со своими семьями, или бежали на север в попытке обогнать неукротимое наступление чумы. Горшки были брошены немытыми, каменные плиты пола усеяны отбросами. Бартоломью с отвращением сморщил нос при виде жирной крысы, которая нагло прошествовала в самый центр кухни.
На глазах у Майкла с Бартоломью она задрожала и забилась в конвульсиях. С пронзительным писком зверек ткнулся носом в лужу черной крови, которая хлынула из-за его стиснутых зубов.
— Теперь даже крысы болеют чумой, — сказал Майкл; желания искать в кухне еду у него заметно поубавилось.
— Интересно, за какие такие грехи Бог вдруг покарал крыс? — насмешливо осведомился Бартоломью. — И почему не угрей, свиней или птиц?
Майкл толкнул его.
— Может, он и их покарал, лекарь. Когда у тебя в последний раз находилось время понаблюдать за птицами или рыбами?
Бартоломью слабо улыбнулся и уселся за большой стол, а Майкл принялся шарить в кладовых. Несколько минут спустя он вернулся с бутылкой вина, несколькими яблоками и солониной.
— Это сойдет, — сказал он, устраиваясь рядом с Бартоломью. — Тут бутылка лучшего кларета мастера Уилсона. Впервые в жизни мне удалось добраться до него, пока не пронюхал Гилберт.
Бартоломью покосился на него.
— Таскаешь вино нашего мастера? До чего еще ты докатишься, святой брат?
— Не таскаю, — поправил Майкл, откупоривая бутылку и от души прикладываясь к ней. — Я пробую его вместо мастера. В конце концов, откуда нам знать, не передается ли чума через кларет?
«А откуда нам знать, не этим ли кларетом отравился Элфрит?» — подумал Бартоломью. Он обхватил голову руками. Майкл ему нравился, и он надеялся, что бенедиктинец не относится к числу тех фанатиков, против которых предостерегал Элфрит. Ему вдруг стало очень одиноко. Он что угодно отдал бы сейчас, только бы оказаться на несколько секунд наедине с Филиппой.
— Тебе нужно поесть, — мягко заметил Майкл, — а не то не будет толку ни тебе самому, ни твоим пациентам. Выпей-ка винца, а потом отведай этой солонины Клянусь, Мэтт, ей не больше восьми месяцев от роду, да и душок почти не чувствуется.
Бартоломью улыбнулся. Майкл пытался развеселить его. Он принял протянутый ему ломоть солонины и через силу проглотил кусочек. Поковырялся в яблоках, выбирая не слишком изъеденное червяками. Отыскав одно, он торжественно вручил его Майклу, который с не меньшей серьезностью принял яблоко и разрезал пополам.
— Чтобы никто не посмел утверждать, будто ученые Майкл-хауза не делятся друг с другом своим счастьем, — сказал он, протягивая половинку Бартоломью. — Когда, ты думаешь, все это кончится? — спросил он внезапно.
— Чума или убийства? — отозвался Бартоломью. Крепкое вино, выпитое на голодный желудок, заставило его сболтнуть не подумав.
Майкл уставился на него.
— Убийства? — переспросил он ошарашенно. Потом в его глазах забрезжило понимание.
— Ох, нет, Мэтт! Опять ты за свое! Мы же дали клятву!
Бартоломью кивнул. Он никому, даже сестре и Филиппе не рассказывал о своем разговоре с епископом, хотя Уилсон, Элкот и Майкл пытались, с разной степенью коварства, вызвать его на разговор.
— Но мы ведь знаем правду, — сказал он спокойно.
Майкл ужаснулся.
— Нет! Нет, мы ее не знаем! — возразил он. — И не узнаем никогда. Мы не должны об этом говорить!
Он оглянулся через плечо, будто ожидал увидеть там епископа.
Бартоломью поднялся, подошел к окну и встал там, глядя на темный двор.
— Однако убийство есть убийство, брат, — проговорил он негромко. И обернулся к Майклу, с лица которого еще не успело сойти изумленное выражение.
— Может, и так, — нервозно отозвался бенедиктинец, — но это дело прошлое.
Бартоломью вскинул бровь.
— Неужели? — осведомился он мягко, не сводя глаз с Майкла, чтобы не пропустить ни малейшей реакции, которая могла бы выдать его вину.
— Ну разумеется! — отрезал тот. — Прошлое!
Бартоломью снова отвернулся к окну. Майкл всегда любил запутанные дела колледжа и находил странное удовольствие в играх за власть. Время от времени его нескончаемые измышления надоедали Бартоломью с Абиньи, и они старались избегать его общества. Интересно, задумался Бартоломью, теперешний отказ обсуждать это дело означал, что монах принял клятву епископу близко к сердцу и впрямь полагал, что с убийствами покончено, или у него есть другие причины хранить молчание? Известно ли ему, что Элфрита убили? Бартоломью решил, что дальнейшими расспросами ничего не добьется, только возбудит подозрения. Если Майклу известно не больше, чем он говорит, глупо было бы высказывать свои подозрения.
