Демографические потери
Четвертая и последняя тема нашего разговора о чуме касается той дани, которую заплатил ей континент своим народонаселением. В течение трех веков чума была самой мощной преградой демографическому развитию Европы, и было бы весьма поучительным подсчитать, скольких человеческих жизней она стоила. Но точный подсчет невозможен: для большей части этого периода отсутствуют достоверные источники. Вспышки болезни не всегда должным образом фиксировались, особенно в сельской местности или на периферии: даже при наличии заслуживающих доверия источников причина смерти указывалась неверно, а потери раздувались за счет мигрантов, беженцев и т. д. Таким образом, у демографа есть тысяча причин отказаться отвечать на простой вопрос: сколько человеческих жизней унесла чума?
Впрочем, чтобы дать приблизительный ответ на этот вопрос, данных у нас достаточно. Решающую роль в оценке потерь играет значительный разрыв в численности европейского народонаселения между максимумом, достигнутым в конце XIII — начале XIV в., и минимумом, пришедшимся на XV в. То, что основной причиной снижения численности населения были накатывавшие одна за другой волны чумы, признается почти всеми учеными, за редкими исключениями. Оценки, представленные на рисунке 1.1, демонстрируют убыль европейского населения между 1300 и 1450 гг. примерно на одну треть, с пиками в 60 % для стран Северной Европы. Доказательства демографических потерь, часто, правда, ограниченные чисто локальными подсчетами, обильны и неопровержимы. Приведем лишь несколько примеров: четыре участка сельской местности Тосканы показывают между четвертым десятилетием XIV в. и третьим десятилетием XV в. демографические потери в пределах от 47 до 80 % населения; аналогичные результаты имеются и для других участков края; во Франции исследования указывают на демографические потери в таких разных регионах, как Прованс, Дофине., Нормандия и Иль-де-Франс, между временем до чумы и третьей четвертью XV в. в пределах от 57 до 80 % населения. В Англии существуют расхождения в оценках численности населения до чумы (они колеблются от 3,7 до 6,2 млн чел.), но не в оценках минимума, от 2 до 2,5 млн чел., пришедшегося на вторую половину XV в.; другие косвенные данные, основанные на изучении завещаний, указывают на недостаточное для простого замещения поколений воспроизводство, имевшее место на протяжении почти всего столетия, в результате чего численность населения снизилась почти на 60 %. В Норвегии численность населения в 350 тыс. жителей, достигнутая к 1300 г., снизилась до 125 тыс. жителей между 1450 и 1500 гг. В целом Европе понадобилось два века, чтобы вернуться к уровню заселенности 1348 г.
Поищем более убедительные доказательства опять же в Тоскане (рис. 4.2), где для некоторых населенных пунктов (Флоренция, Сиена, Ареццо, Сансеполькро) имеются записи смертей по годам, демонстрирующие высочайшие пики смертности в годы, отмеченные эпидемиями чумы: 1348, 1363, 1374, 1383, 1390, 1400 гг. и т. д. Итак, в период с 1340 по 1450 г. кризисы (определяемые увеличением числа смертных случаев в три или более раза по отношению к обычному количеству смертей) повторяются в среднем раз в девять лет. Распределив эти кризисы по интенсивности, получим увеличение числа смертных случаев в шесть раз по сравнению с обычным количеством смертей. Остановимся на этой цифре и произведем простые арифметические действия: увеличение в 6 раз — предполагая, что нормальная смертность составляет 3 % в год, — означает потерю в 18 % за счет смертей, а предположив, что и рождаемость будет составлять 3 %, чистую потерю в 15 %; приняв также, что за девять лет, следующих за кризисом, восстанавливается 10 % утраченного населения (а это предполагает естественный годовой прирост около 1 %, довольно высокий для традиционного типа воспроизводства), то чистые потери за девять лет составят 5 % населения. Если просчитать динамику за весь век, чистые потери составят 43 %, что соотносится с оценками убыли европейского народонаселения в позднее Средневековье между максимумом и минимумом его численности.
Источник: Del Panta L., Le epidemie nella storia demografica italiana, Loescher, Torino, 1980.
Имеются общие данные о потерях от чумы в XVII в. Бирабен подсчитал, что число умерших от чумы во время четырех эпидемических циклов, поразивших Францию (в ее теперешних границах) между 1600 и 1670 гг. и охвативших территории разной протяженности, колеблется от 2,2 до 3,4 млн чел., не считая 44 млн умерших по иным причинам. Таким образом, чума «добавила» от 5 до 8 % к общему «ожидаемому» числу умерших. Сама по себе эта цифра может показаться относительно скромной для столь опустошительного поветрия, но это всего лишь иллюзия. Если признать, что французское население в отсутствие чумы могло бы прирастать на 3 ‰ в год за означенные семьдесят лет (между 1550 и 1750 гг. прирост составлял около 1 ‰), получается, что чума пожрала почти весь (90 %) естественный прирост по «высокой» оценке Бирабена, или половину его по «низкой» оценке. Тормозящее воздействие чумы очевидно.
Для Неаполитанского королевства (без Сицилии) опустошения, произведенные в 1656 г., составили 900 тыс. умерших, при численности населения около 4,5 млн чел. Более обстоятельны подсчеты, сделанные Чиполлой для Центральной и Северной Италии, где чума свирепствовала в 1630–1631 гг.: потери от болезни составили 1,1 млн чел. при населении в 4 млн. Если предположить, что в последующий период население может восстанавливаться с постоянными темпами прироста 1 % в год (отметим, что такие темпы прироста никогда не поддерживались долгое время в Западной Европе, даже в Англии в благоприятную Елизаветинскую эпоху), простой арифметический подсчет покажет, что уровень населения, имевшийся до чумы, может быть достигнут через 32 года, или через 64 года, если мы примем более реалистичную скорость восстановления в 5 ‰.
Вышеприведенные оценки относятся к крупным территориальным единицам. Более точные данные — настоящая статистика смертных случаев от чумы — доступны по отдельным городам начиная с XVI в. Приведем несколько примеров, от более близкого времени к более отдаленному: в Москве в 1771–1772 гг. было зафиксировано более 50 тыс. смертей, т. е. около 20 % населения; в 1720–1721 гг. чума уничтожила половину населения Марселя и Экса и около четверти населения Тулона; Великая чума в Лондоне 1665 г. — которая была не самой сильной — унесла 69 тыс. жизней, около одной шестой населения, в то время как предыдущие крупные вспышки (1625, 1603, 1593, 1563 гг.) уничтожали в среднем по одной пятой населения города. Вернувшись к более близким временам, вспомним, что итальянские города за два последних цикла чумы, 1630–1631 и 1656–1657 гг., теряли в среднем по 36 % населения; Аугсбург, пораженный дважды за короткое время, в 1627–1628 и в 1632–1635 гг., потерял от 21 до 30 % населения; а пять крупнейших эпидемий, от которых в XVI–XVII вв. пострадала Барселона, стоили ей от 12 % (1507 г.) до 45 % (1653 г.) населения. Этот список, демонстрирующий сокрушительные потери, нанесенные чумой городам, можно продолжить. В Лондоне, который постепенно становится крупнейшим городом Европы, смертные случаи от чумы, подсчитанные в Bills of Mortality и приведенные Джоном Граунтом, достигают 150 204, то есть 21 % от 714 543 умерших за период с 1604 по 1665 г. Разумеется, эпидемии в городах не обязательно повторялись с такой частотой, как в Лондоне; верно, однако, и то, что практически не существовало городов, которые бы на протяжении столетия миновала чума, и что при отсутствии иммиграции требовались десятилетия, чтобы пополнить нанесенные ею опустошения.
А что творилось в деревнях и в изолированных регионах? По этому поводу выдвинуты две противоположные гипотезы. Первая основывается на общем положении, гласящем, что чума, как и другие заразные болезни, с большей легкостью распространяется в густонаселенных областях, особенно если вспышка вызвана новым заражением извне. Естественно, что кроме плотности населения (она несомненно важна в случае легочной чумы, передаваемой от человека к человеку) следует учитывать не обязательно соотнесенную с ней численность популяций крыс и паразитов. Вторая гипотеза заключается в том, что именно в городах (вспомним Лондон), где чума являлась эндемической, поскольку крысы были ее постоянными носителями, их сопротивляемость резко повысилась в результате отбора, и наконец появилась популяция крыс, которые, будучи бациллоносителями, не погибали, а значит, не вынуждали блох переходить на человека, что приводило к хорошо известным последствиям. В сельской местности такой отбор не мог иметь места, крысы оставались уязвимыми для чумы, обычно поступавшей из городов, и с легкостью передавали ее людям. Пусть специалисты оценят по достоинству эти две гипотезы, не обязательно отрицающие одна другую, и их научную ценность. Но история чумы не предоставляет решающих доказательств в пользу разной степени заражения в городах и в сельской местности. Если для чумы в Провансе и Лангедоке в 1720–1721 гг. можно вывести обратную связь смертности с численностью населенных пунктов, то малонаселенной Норвегии — где самыми крупными населенными пунктами были деревни — чума нанесла больше вреда, чем другим, более урбанизированным странам. В первый век чумного поветрия в Европе потери, понесенные сельской местностью — выразившиеся в уменьшении количества очагов и в исчезновении деревень, — были таковы, что гипотеза о более тяжелом положении в городах кажется малообоснованной. Во всяком случае, массовые потери населения на всем континенте, где менее одного человека из десяти жили в сколько-нибудь значительном населенном пункте, большей частью обусловлены уничтожением сельского населения.
