Один британский батальон, истощенный в битве при Ле-Като, отступил в Сен-Кантен для перегруппировки. Командир батальона, подполковник Джон Элкингтон, уступил настояниям мэра и подписал документ о капитуляции на случай, если немцы войдут в город прежде, чем солдаты будут готовы принять бой. Мэр настоял на этом, не желая превращать Сен-Кантен в поле битвы. В тот день немцы не вошли в город, и батальон Элкингтона присоединился к основным британским силам, но акт о капитуляции был обнародован. Элкингтон предстал перед военным трибуналом и был уволен из армии. Чтобы доказать свое желание сражаться, он присоединился к французскому Иностранному легиону.
Среди британских солдат, погибших 27 августа, был и лейтенант Кэрол Одри, чей брат 79 лет спустя вспоминал: «Отец считал, что он пошел в армию из честолюбия, и смирился с мыслью об опасности, которую осознавал еще за три недели до начала сражений. И все же, когда 27 августа брат погиб, отец был потрясен его смертью. Ведь они с Кэролом всегда все делали вместе» [27]. Все последующие четыре года войны европейцам предстояло ежедневно страшиться телеграммы о потере сына, брата или мужа. Изо дня в день те, кто просматривал списки убитых, раненых и пропавших без вести, знали, что могут найти в них родственника, друга или любимого.
Всем, кто сражался 27 августа, запомнилось, насколько изнурены были солдаты. Один из очевидцев вспоминал: «Офицеры подгоняли сержантов, и те собирали солдат, которые поспешно, плохо соображая, что делают, кое-как собрались в колонну. Когда колонна тронулась, и рядовые, и те, кто их подгонял, дремали в седлах, пехота брела шатаясь как во сне, все мучились от холода и голода, но, повинуясь волшебной силе дисциплины, едва переставляли ноги».
Едва переставляли ноги, но продолжали драться: немецкий лейтенант Вальтер Блюм рассказывал о двух британских офицерах и двадцати пяти пехотинцах, которые оказались отрезанными от своего батальона и сражались против превосходящих сил противника. Четверо из них погибли: этих четырех взяли в плен. Блюм, видевший последствия сражения, писал: «По дороге в подлеске мы наткнулись на английского солдата с расколотым черепом, затем на другого со штыком в груди». Поль Маз, наблюдавший отступление с другой стороны, стал свидетелем последнего этапа схватки британцев с немецким кавалерийским формированием. «Несколько немцев прятались в стогах, воткнув пики и сабли в сено, и я услышал жуткие крики. Лошади обезумели не меньше людей, которые показывали друг другу капающую с клинков кровь. Некоторые что-то собирали на память. Я подхватил раненого немецкого драгуна, которого рвало неспелым крыжовником. Из груди у него торчала сабля. На ломаном английском он сказал мне, что двадцать дней назад уволился из отеля «Риц» в Лондоне, где служил официантом».
Кроме Ангела Монса, в последнюю неделю августа на поле боя было отмечено еще одно необычное явление. В официальной медицинской истории войны имеется запись: «В 1914 г. несколько солдат было эвакуировано из Франции в Англию из-за травм, полученных при отступлении от Монса». В течение месяца во французских тыловых госпиталях подполковник Гордон Холмс, специалист по нервным расстройствам, «наблюдал частые случаи истерии, связанные с пулевыми и осколочными ранениями или даже с незначительными ушибами спины, рук и ног». К концу года более ста британских офицеров и восьмисот солдат лечились от нервных болезней, которые в официальной медицинской истории нередко назывались «серьезными психическими нарушениями, приводившими к временной или постоянной непригодности к военной службе». К концу войны около 80 000 солдат и офицеров уже не могли оставаться в окопах, а многие по инвалидности были освобождены от военной службы в связи с нервными заболеваниями, в том числе так называемыми контузиями.
27 августа, во время французского контрнаступления у Ришомона, принц Эйтель Фридрих Прусский, командовавший немецким гвардейским полком, заметив, что его солдаты вот-вот отступят, начал бить в барабан. Непоколебимая уверенность второго сына кайзера немедленно положила конец панике, и немцы стали теснить атакующих. Впрочем, этот успех был локальным: в тот же день масштабное контрнаступление генерала Ланрезака на 2-ю немецкую армию вынудило 1-ю немецкую армию, наступавшую на Париж, поспешить на помощь своим войскам, оказавшимся под ударом. В тот же день Жоффр из состава других армий набрал для генерала Фоша особый отряд – так называемую 9-ю армию, задачей которой было отслеживать, не перешли ли германские войска в наступление. В штаб Фоша входил полковник Вейган [28]. Эта сборная армия была исполнена решимости переломить ход войны в пользу Франции.
Война породила новое явление – отказ от заранее разработанных планов в пользу импровизации. Кроме того, она провоцировала антивоенные настроения. 27 августа в Daily Citizen, органе Лейбористской партии, журналист-социалист Клиффорд Аллен призвал к всеобщему протесту против войны, заявив: «Большая национальная кампания против продолжающегося участия Великобритании в войне, а не просто против войны в целом, будет означать, что никаким благовидным доводам дипломатов в оправдание кровавой бойни так и не удалось заглушить голос социалистов».
В августе, после того как правительства всех стран – участниц конфликта опубликовали предшествовавшие ему дипломатические телеграммы и меморандумы, подобрав их таким образом, чтобы переложить ответственность на противника, стали известны имена дипломатов, причастных к развязыванию войны. Издавая свою антивоенную статью отдельной брошюрой, Клиффорд Аллен подчеркнул: «Страдания людей нельзя оправдать расписанными по дням и часам посольскими депешами».
Пока антивоенные настроения боролись с вспышками патриотизма, резко возросло число желающих воевать в Европе, вступавших в расположенный в Северной Африке французский Иностранный легион из 10 000 солдат. Через семь месяцев после 21 августа, когда началась вербовка, к нему присоединились 32 000 человек, не являющихся французами, в том числе около 5000 итальянцев, более 3000 русских, 1467 швейцарцев, 1369 чехов, 1000 немцев, желавших воевать против Германии, и более ста американцев. Среди американцев был Уильям Тоу из Питсбурга, который 30 августа писал домой из базового лагеря: «Я намерен принять участие, пусть и небольшое, в величайшей и, вероятно, последней войне в истории, которая, судя по всему, превратилась в битву цивилизации против варварства. Пусть это и покажется преувеличением, но вы бы согласились со мной, послушав рассказы французских, бельгийских и английских солдат, которые пришли сюда с фронта».
Тоу описывал легионеров, которые вместе с ним проходили военную подготовку: «колумбийского профессора по прозвищу Коротышка – опытного преподавателя с множеством ученых званий, проповедника из Джорджии, профессионального игрока из Миссури, бывшего боксера в легком весе, двух смуглых джентльменов из Луизианы и с Цейлона, двух крутых парней из уличной банды, контролировавшей Манхэттен, шведа, норвежца, нескольких поляков, бразильцев, бельгийцев и т. д.». По словам Тоу, это походило на школу, не считая того, что «за шалости здесь не отчитывали, а сажали на голодный паек или в тюрьму».
В конце августа отступлению британских войск существенно помогло французское контрнаступление под Гизом. В дальнейшем внимание противника было до некоторой степени отвлечено переправой через Северное море в Остенде 3000 бойцов Британской королевской морской бригады, вполне успешной, несмотря на присутствие немецких подводных лодок. Германское Верховное командование было обеспокоено сообщением, что силы морских пехотинцев намного значительнее. Распространился слух, что речь шла не о британских, а о русских войсках, которые морским путем переправились с севера России в Шотландию, а затем по железной дороге были быстро доставлены в порты Ла-Манша. Называли цифру 80 000, которая вскоре возросла до «чуть меньше миллиона».
Британцы, путешествовавшие по железной дороге, видели на станциях русских в «сапогах, на которые налип снег», направлявшихся на юг. Times писала, что русские высаживались в порту шотландского города Лит «и ночью пересаживались на поезда, доставлявшие их в порты на южном побережье». Оттуда их через Северное море переправляли в Бельгию. «В подтверждение скажем, что по всей стране запоздалые путники видели на железнодорожных станциях проносившиеся мимо длинные составы с опущенными шторами на окнах, а также множество вагонов со свирепого вида бородатыми мужиками в меховых шапках».
Но в течение семи дней вблизи Остенде действовали не русские, о прибытии которых прошел слух, а бойцы Королевской морской бригады, заставившие немцев поверить, что их гораздо больше, чем на самом деле. Затем они вернулись в Британию. Последнее подразделение профессиональной армии, оставшееся в Великобритании, к тому времени отправили во Францию, оставив Британские острова беззащитными в случае нападения Германии. Для Британии то было опасное время. Германия располагала силами, вполне достаточными для того, чтобы направить значительную группировку на британское Восточное побережье. С некоторой долей удачи, в густом тумане, немецкие корабли могли ускользнуть от Королевского военно-морского флота. Но 28 августа в морском сражении в Гельголандской бухте были разрушены три немецких крейсера, еще три серьезно повреждены. Погибло 700 немцев и 35 британцев, ни один британский корабль не утонул. Вероятность вторжения отступила. «Все без ума от радости из-за успеха нашего первого морского боя», – писал жене британский адмирал, командовавший сражением. К тому же британцы спасли двести моряков с одного из потопленных крейсеров, тем самым доказав свое благородство.
