Проигрывать Чарин не любил, но проигрыши его не угнетали. Деньги у него водились, остались кое-какие золотые безделушки от прошлой жизни.
К тому же он уже четыре года подряд получал в Госбанке около Фонтанки ежегодно по сто английских фунтов, а это — не шутка! — тысяча рублей золотом!
Получал из Лондона, от господина Бененсона, бывшего до революции главой отделения «Ленагольдфильдс» в России и одновременно председателем правления Русско-английского банка.
Друзьям и тем, кто интересовался, Чарин рассказывал, что Бененсон в 1918 году торопился выехать из России, ему были необходимы наличные деньги. А Чарин служил у Бененсона верой и правдой пять лет. И кое-что сумел скопить. Он выручил своего шефа, ссудил пять тысяч рублей. Золотом. Бененсон человек слова, к тому же — за границей денежки будут целей. И проценты пойдут.
В подтверждение Чарин показывал расписку Бененсона с обязательством выплатить долг по первому требованию.
Когда деньги понадобились, Чарин написал в Лондон, и Бененсон аккуратно, частями, стал возвращать долг.
Со временем Чарин сам поверил в это. Даже себе старался не напоминать, что он продолжает служить у Бененсона, отстаивая его интересы в СовРоссии, тайно добиваясь сдачи Ленских приисков в концессию «Ленагольдфильдс». А теперь Чарин пытался сделать Бененсона продавцом всей русской платины за рубежом. Он представил его Совету народного хозяйства как человека делового, авторитетного в кругах капиталистов, с широкими связями в Европе и Америке.
И Бененсон возвращал не долг, а платил жалованье Чарину. Расписка же была заранее заготовленной ширмой, ограждающей Чарина от подозрений.
Чарин достал из домашнего сейфа, вделанного в стену за книжными полками, которые легко отодвигались, крупную сумму и направился в игорный дом.
Он всегда вначале осматривался, приглядывался к ставкам, к тем, кто играет, уходил от столов, где видел шулеров. А он знал их в лицо, но не выдавал, за это они оказывали ему определенные услуги, связывая с преступным миром, когда необходимо было сбыть золотишко или платину, попадавшие иногда в руки Чарину.
Его внимание привлек страстный игрок. Он явно рисковал, ставил на одну карту.
«Трусы в карты не играют», — одобрительно отметил Чарин.
Сразу было заметно, что азартный картежник — бывший офицер. Выправка — позавидуешь! Сидит, как в седле. Спина прямая, голова гордо поднята. Английский френч — не первый год на плечах, но ни пятнышка. Накладные карманы не оттопыриваются, лишь один из четырех, на правом боку, несколько перегружен, что-то тяжелое лежит. Сапоги модные — до самого колена! — начищены до блеска. Аккуратист.
Чарин был неравнодушен к таким офицерам. Он когда-то мечтал о военной карьере, да не приняли его в кадетский корпус, куда в основном зачислялись дворянские сынки да потомки кадровых военных.
Чарин стал следить за этим игроком, мысленно окрестив его Офицером.
С виду нуждающийся. Значит, не свои деньги ставит, стремится выиграть во что бы то ни стало. А может, игрок с рождения? Глаза горят. Карту заносит с размаху. Саблю бы ему вместо карты червонной. Стол бы разрубил с одного маху! Иной раз проведет по голове рукой, словно кудри свои смоляные, непокорные хочет пригладить.
А природа черной краски на кудри не пожалела. И вообще, видна аристократическая порода.
Чарин подсел к офицеру. Включился в игру.
Офицер внимательно посмотрел на него:
— Извините, мы с вами в кадетском не сталкивались?..
Чарину польстило, что его принимают за выпускника кадетского корпуса: всего-то в России было двадцать восемь таких училищ.
Чарин вздохнул:
— Нет. К сожалению, я не попал в кадетский… Не приняли…
— Виноват, обознался, — офицер еще раз внимательно вгляделся в Чарина. — Но вы поразительно похожи на моего однокашника, князя Воронцова.
О, как было приятно услышать это Чарину, он так мечтал сравняться в свое время с сильными мира сего, завидовал всем князьям, графам, баронам, которым титулы и деньги доставались с рождения, и они без труда оказывались в кругу избранных. И хотя революция их лишила всего, многих вымела за границу, Чарин не отказался бы и сейчас от княжеского звания.
Чарину не хотелось признаваться, но он все же произнес:
— К глубочайшему сожалению, я даже не из дворян.
— Это не столь важно, — бросил офицер, — я чувствую в вас благородство, образование, ум. А это поважнее дворянства…
Чарину все больше становился по душе этот офицер. Он не выдержал:
— Рад с вами познакомиться. Чарин, горный инженер.
— Очень приятно, коллега, я тоже горный инженер… Соколов Николай Павлович…
— Какой институт кончали? — заинтересовался Чарин.
— Швейцарский… Университет… — Соколов заглянул в свои карты.
— О-о! — уважительно протянул Чарин.
Их перебили:
— Ваш ход!
Офицер еще раз посмотрел в свои карты и улыбнулся: ему везло — сплошные козыри!
Повезло в этот день и Чарину.
Набив карманы деньгами, они вышли на улицу. Накрапывал нудный питерский дождик.
— Карты вину братья! — довольный выигрышем и знакомством, изрек Чарин. — Не пойти ли нам в ресторан? Я тут одно заведение знаю — готовят превосходно. Да и всё, как до Октября!
Швейцар с бородой, расчесанной на две стороны, в несколько потускневшей ливрее — золото галунов словно поистерлось — при виде Чарина расплылся в угодливой улыбке:
— Пожалте, Петр Сергеевич, пожалте…
Официант бросился навстречу:
— Ваш любимый столик у окна свободен… Подать, как обычно?
Чарин с удовольствием заметил, что Соколов, несмотря на поношенный френч, вписался в столичный, сверкающий хрусталем люстр и бокалов зал.
Разговорились. Выяснилось, что Соколов вынужден работать в маленьком шахтерском городке. А жена у него — Антонина, Тоня, Тонечка, красавица, модница, транжира — привыкла не отказывать себе ни в чем. Все-таки дочь богатого екатеринбургского часовщика. Но ее отец — скупой рыцарь. Поприжимистее пушкинского. Народ подметил: «За копейку удавится». Так этот за копейку любого удавит, прежде чем сам полезет в петлю. Приходится Соколову зарабатывать жене на наряды игрой в карты. Благо что картежник опытный. Вот и сейчас тесть попросил, узнав, что Соколов командирован на две недели в Ленинград, купить ему партию новых часов. Предварительно заставил Соколова дать честное слово, что не растратит его капитал. Слово офицера!
Соколов все же рискнул пустить денежки тестя в оборот. После такого выигрыша жена полгода может шить себе любые сверхмодные платья, выезжая для этого в Екатеринбург.
Соколов, словно оправдываясь, почему он должен играть в карты, достал из нагрудного кармана френча фотографию молодой женщины. Каракулевый серебристый воротник темного пальто закрывал шею, подчеркивал овал лица. На воротник падали волнистые локоны. Антонина сфотографировалась без шляпки. Или без шапочки. Потому что к этому воротнику должна была бы пойти меховая шапочка. Аккуратный носик, сочные губы, задорный кокетливый взгляд.
У Чарина загорелись глаза:
— Богиня! — только и выдохнул он. — Богиня… Вы счастливчик, Николай Павлович.
— Это со стороны так кажется. Подобная женщина — хлопоты, ревность… У нее масса поклонников, где бы она ни жила — в Свердловске или в шахтерском поселке…
— А почему вы, инженер с иностранным дипломом, торчите в этой дыре, да еще с малым окладом? — полюбопытствовал Чарин.
Соколов сам разлил по рюмкам коньяк, не ожидая приглашения, тоста, выпил жадно, налил еще.
— Обстоятельства, обстоятельства, милейший Петр Сергеевич. Как говорят русские люди: «Рад бы в рай, да грехи не пускают!»
— А много у вас грехов-то? — Чарин подмигнул. — Кайтесь, исповедуйтесь, я вам все грехи отпущу!
— Не могу, Петр Сергеевич, не могу… Я вам верю, но… Скажу коротко. Вынужден отсиживаться в поселке, — Соколов показал на рубец под подбородком: — Это след от большевистской пули… Сами понимаете…
— Понимаю, понимаю, — успокаивающе улыбнулся Чарин, а сам подумал: «Это же наш человек. Он может быть полезен организации. Надо посоветоваться с Пальчинским. Но прежде все-таки узнать биографию, подлинную биографию Соколова… Сейчас не стоит расспрашивать, спугну, уйдет от меня».
…Вскоре такой случай представился. Командировка Соколова затягивалась. Они каждый вечер встречались в игорном клубе.
Азарт Соколова возрастал. Его рискованные ходы тревожили: «Так и контроль над собой можно потерять. И проиграться!»
Чарин не ошибся: Соколов проигрался в пух и прах.
— Всё, — встал Соколов. — Простите… Я банкрот, — и пошел на негнущихся ногах к выходу.
Чарин догнал его на улице:
— Что вы хотите делать?
