- Ну что ж... понятно, - кивнул Власов и повернулся к прапорщику спиной. На самом деле ни Тверская, ни Никитская были им не нужны, и они с Эберлингом двинулись в сторону ближайшего - и единственного открытого - прохода на Красную площадь, справа от Исторического музея.
- Подождите минуточку!
Они обернулись. Их решительно нагонял все тот же прапорщик.
- Вы, верно, не поняли. На Тверскую - это вам туда. Через Красную площадь вы туда никак не попадете.
- Спасибо, мы поняли, - вежливо сказал Власов. - Мы просто передумали идти сейчас на Тверскую. На Красную площадь мы ведь можем пройти?
- Можете, разумеется, - кивнул дэгэбэшник, и в его глазах появился нехороший прищур. - А на документики ваши позвольте еще раз взглянуть? И коллеги вашего тоже.
Фридрих вздохнул и вновь протянул ему удостоверение. То же сделал и Эберлинг. Прапорщик проворно извлек из кармана блокнот и переписал данные господ имперских офицеров.
- Теперь мы можем идти? - недовольно осведомился Эберлинг.
- Все в порядке, господа, - он вернул им документы. - Сами понимаете, мы обеспечиваем безопасность. Не мне вам объяснять, что такое служебный долг. Добро пожаловать в Москву и с Арийским Единством вас!
- Вас также, - ответил Власов и совершенно искренне добавил: - И спокойной вам службы.
Друзья вышли на знаменитую площадь, покрытую брусчаткой, миновав знак, запрещавший езду на велосипедах. Фридрих подумал, что ездить на велосипеде по такому покрытию может разве что мазохист.
Здесь, разумеется, тоже было много народу, причем преобладали, похоже, приезжие. Многие щелкали друг друга на фотоаппараты. По площади прохаживались ряженые - стрельцы с алебардами, бояре в высоких шапках, варяги в рогатых шлемах (полная чушь, подумал Фридрих, никогда они таких шлемов не носили - такие рога только помогали бы вражескому мечу разрубить шлем вместо того, чтобы соскользнуть), германские рыцари в латах, казаки с нагайками, белогвардейцы в шинелях с башлыками и даже Николай II, прогуливавшийся в компании кайзера Вильхельма. Сфотографироваться с обычными ряжеными стоило пять рублей, а с двойниками - вдвое дороже, но желающие находились, в основном из числа иностранцев. Власов знал кое-что, о чем не догадывались беззаботные гости столицы - все эти ряженые были, как минимум, внештатныи агентами ДГБ, без согласия сотрудничать они бы просто не получили разрешения на свой промысел в столь ответственном месте. А несколько человек из числа ряженых, фотографов и "простых гуляющих" были и штатными сотрудниками с хорошим знанием иностранных языков и правом применять оружие в критической ситуации. По случаю праздников их количество наверняка увеличили. Некоторое время Фридрих развлекался тем, что пытался на глаз вычислить агентов среди прочей толпы, пока не встретил в ответ столь же пристальный подозрительный взгляд. Власов ответил коллеге легкой понимающей улыбкой. Очередных выяснений с проверкой документов ему не хотелось.
В центре площади, на фоне памятника Минину и Пожарскому, возвращенного на свое законное место сразу после того, как заровняли яму на месте мавзолея, фотографировался целый выводок азиатов - один из них, постарше, снимал выстроившихся в ряд шестерых остальных, на удивление похожих друг на друга, и даже одетых в одинаковые желтые куртки. "Неужели японцы?" - удивился Власов и тут же понял - нет, скорее всего, российская Средняя Азия. Подобные пришельцы добирались до Москвы редко - формально законы их визитам не препятствовали (запрещался лишь их найм на работу муниципальными предприятиями), но расово чуждых в столице не любили, и это было всем известно; в особенности такие настроения усилились после эксперимента с массовым приемом китайских беженцев, притащивших с собой наркотическую заразу. Кстати, среднеазиатские губернии России были по этой части тоже отнюдь не безгрешны.
- Лобное место, - со знанием дела показал Эберлинг. - Русские считают его символом казней, хотя на самом деле здесь никого никогда не казнили. Отсюда только зачитывали официальные указы, ну, и смертные приговоры в том числе. А собор впереди, который русские называют "храмом Василия Блаженного" - на самом деле Покровский. Храм в честь "блаженного", то есть городского сумасшедшего - это полный абсурд, храмы могут быть посвящены только святым. А сам Кремль, считающийся чуть ли не символом России, строили итальянцы.
- А памятник, который мы только что прошли, на самом деле поставлен не в честь освободителей России от польских оккупантов, а в честь победителей в междоусобной склоке между двумя русскими боярскими кланами, - подхватил Фридрих. - Один из этих кланов хотел призвать на престол польского королевича, что, кстати говоря, вполне отвечало обычаям средневековья - вспомним хотя бы, сколькими странами правили те же Бурбоны - но поляки сами охладели к этой идее, да и было их в Москве совсем немного. Более того, Романовы, стараниями Минина и Пожарского возведенные на трон, во время Смуты неоднократно перебегали с одной стороны на другую и активно поддерживали "тушинского вора" Лжедмитрия Второго. Да и Минин - на самом деле никакой не Минин, а Захарьев-Сухорукий. Минин - это не фамилия, а отчество: людям простого звания полноценное отчество не полагалось, говорили, к примеру, "Иван Кузьмин" вместо "Кузьмич"... Кстати, эксгумация его останков в Нижегородском кремле показала, что в могиле лежат кости нескольких человек, ни один из которых не мог быть Мининым, включая одну женщину.
- В общем, сплошные мифы и ни слова правды, - кивнул Хайнц. - Чем больше изучаешь историю, тем больше убеждаешься, что это не наука, а раздел пропаганды.
- Что да, то да, - согласился Власов. - Отец рассказывал мне, как принималось решение о возвращении этого памятника в центр площади. Тема обсуждалась в Райхе, и чуть ли не на высшем уровне! Кое-кто в имперском руководстве считал, что памятник, прославляющий освобождение России от иностранных интервентов, не худо бы вообще задвинуть подальше, во избежание нежелательных ассоциаций. Другие возражали, что если так сделать, то как раз в этом случае ассоциации и возникнут. Третьим просто нравилась идея лишний раз щелкнуть по носу поляков - кажется, их точка зрения в конечном счете и перевесила.
Они миновали другой памятник борцам за свободу России, поставленный в пятьдесят третьем, в десятилетнюю годовщину освобождения от коммунизма. Он был установлен перед собором, на том самом месте, где при большевиках стояли Минин и Пожарский, и даже отчасти напоминал предшественника по композиции, носившей, впрочем, еще более аллегорический характер: боец РОА принимает знамя у белогвардейца. Памятник стал последней работой Веры Мухиной.
Друзья прошли справа от храма по устремлявшейся вниз брусчатке (к счастью, полностью очищенной от наледи) и вышли на Васильевский спуск.
Запахло жареным. В прямом смысле. Здесь царил еще один символ солнца. Практически до самой реки площадь была уставлена павильонами, ларьками и палатками, стилизованными под терема, избушки и даже какие-то полевые шатры - и в каждом из этих сооружений торговали блинами. Прямо на глазах у посетителей пекли и предлагали блины всех видов - просто с маслом, с различным вареньем, с медом (тоже разных сортов), со сметаной, с икрой (куда же без этого!), свернутые пухлыми конвертиками блинчики с мясом, с рыбой, с рисом, с грибами, с вишней, толстые оладьи с добавлением картошки, яблок, кабачков, кукурузы... Здесь тоже играла музыка из репродукторов - на сей раз русская народная - но ее перекрикивали торговцы и нанятые ими зазывали, рекламировавшие товар. На блинном фестивале, очевидно, считалась хорошим тоном реклама в старорусском стиле - во всяком случае, в том виде, в каком его здесь представляли: с громкими выкриками, незамысловатыми стишками и частушками, нередко почему-то с демонстративным оканьем, которое никогда не было характерно для московской речи. Большинство торговцев были одеты в том же стиле лубочной Московии; среди мужчин было особенно много скоморохов в колпаках с бубенчиками, бабы (назвать их женщинами не поворачивался язык) - в кокошниках, густо нарумяненные (Фридрих брезгливо скривился - по сравнению с таким обличьем даже знакомое по кинохроникам большевистское уродство казалось верхом вкуса и эстетики). Меню в витринах и на выставленных рядом с павильонами рекламных щитах чаще всего были стилизованы под славянскую вязь, с красными заглавными буквами, ятями и ижицами (далеко не всегда правильно расставленными). Впрочем, не все старались взять горлом и аляповатой стилизацией под старину; проталкиваясь сквозь толпу, Фридрих остановился и невольно залюбовался дородным блинопеком в белом халате и поварском колпаке, который под одобрительные восклицания зрителей лихо подбрасывал пекущийся блин, заставляя его перевернуться в воздухе, и снова ловил на сковородку.
