И так продолжалось. Не было ни внезапных прорывов, ни решающего сдвига в балансе силы. Нападающие атаковали волнами с десантниками-предателями в авангарде, каждый раз пытаясь отбросить Волков выше по лестнице и захватить баррикады. Каждая атака продвигалась немного дальше, прежде чем невидимые колдуны отзывали своих рабов, оставляющих после себя раскаленные камни и остывающую кровь.
Шли часы, наполненные рваным ритмом атак и их отражений. Смертные солдаты сменялись на баррикадах свежими кэрлами из резерва. Магазины заменялись, доспехи чинились, оборонительные стены ремонтировались, из Клыктана доставлялись новые припасы. Тела забирались с передовой. Смертные шли одним путем, Волки — другим. Небесные Воины не умирали легко, но с каждой атакой Тысячи Сынов извлекалась очередная пара тел, каждое, как свидетельство героической борьбы против подавляющей численности атакующей армии.
В первых рядах каждого штурма и последним в отступлении к баррикадам после боя находился Тромм Россек. Он не утратил своей задумчивой, ужасающей энергии. Со смертью каждого защитника он, казалось, еще больше уходил в себя, все сильнее превращаясь в мрачного левиафана-убийцу, а не смеющегося, энергичного воина-бога, каким он был раньше. Его движения были сдержаннее, приказы резче, удары тяжелее. Потеря стаи сказалась сильнее, чем просто потушила старый огонь в душе; она сделала его мрачнее и смертоноснее.
Его новая стая, собранная из остатков других, ответила на этот новый дух. Они тоже утратили часть своей самодовольной манеры и стали меньше болтать по воксу, потакая своему грубому таланту к убийству, но они не забыли его. Кровавые Когти кружились, били руками и ногами, и прорывались в ближний бой с более традиционными противниками, не отставая от свирепого гиганта, впитывая необузданную ненависть, которая висела над ним, как зловоние смерти.
Они по-прежнему умирали. Когти всегда умирали, бросаемые в пасть Моркаи своим безрассудным, самоотверженным способом войны. Но когда они погибали, вокруг них всегда было больше разбитых доспехов, больше трупов бездушных, разорванных рубрикаторов, освобожденных от их непостижимой пустой жизни. Бракк был бы горд, видя, как посаженные им семена, наконец, дают всходы.
Атаки же все продолжались, вырастая в свирепости, когда часы, потом дни, расплывались друг в друге. У Тысячи Сынов были и солдаты, и время, и терпение. Охотники принимали на себя груз, давая Кровавым Когтям несколько часов отдыха. Затем процесс менялся. И снова, и снова, пока пропитанная кровью лестница не стала выглядеть, как врата Хель.
Оборона держалась. Каждый штурм отражался огромной ценой и страшными жертвами, но до тех пор, пока баррикады оставались целыми, а Волки стояли на ногах, Клык держался.
Бьорн снова бросился в бой, наблюдая сквозь модули оптических имплантатов, как враги падают под его лезвиями. Он едва замечал постоянный дождь снарядов, хлещущий по бронированному контуру. Его поле зрения была полно целей, мигая красными рунами на мерцающем фоне.
Он не обращал на них внимания. Он сражался так, как всегда — инстинктивно. Доставляющие когда-то удовольствие звериные рефлексы исчезли, будучи такими же далекими воспоминаниями, как и его настоящие конечности, но он по-прежнему двигался намного быстрее, чем можно было ожидать от его тяжелого, громоздкого корпуса.
У старейшего дредноута Подклычья были привилегии. Его шасси было невероятно древней модели, объединяя технологии, которые были редкими даже перед пожаром Ереси. Последующие железные жрецы столетиями вносили дальнейшие усовершенствования, каждый отчаянно старался превзойти других в славе, которую они могли добавить саркофагу Разящей Руки.
Они думают, я не знаю, что они сделали с моей гробницей.
Бьорна не интересовало пышное убранство. Он был бы рад отдать все золотые эмблемы, вырезанные на его живом гробу, каждую серебряную руну, выписанную на керамите, ради шанса снова сойтись лицом к лицу со своей добычей.
Он никогда больше не почувствует брызги крови на своей коже, мгновенье, когда клинок атакует и перерезает нить его жертвы. Его нервные реле были хороши, намного лучше, чем те, которыми был оснащен любой другой дредноут в Империуме, но они никогда не передадут ощущения абсолютно точно.
Поэтому, чтобы загладить свою вину, они украшают мою гробницу черепами и тотемами. Безделушками. Я ненавижу их.
Он опустил плазменную пушку, едва отметив, как сферы солнечной энергии пронзают темноту. Крики умирающих были всего лишь помехами на заднем фоне. Бьорн в одиночку уничтожил больше врагов, чем некоторые Ордена полным составом. С таким достижением смерть перестала иметь большое значение. Удовольствие давно исчезло. Все, что осталось — это необходимость.
И мне необходимо убивать. Клянусь Руссом, мне необходимо поделиться своей болью.
Боль была всегда, с тех пор как исчез Русс. Не было ни объяснения, ни слов утешения.
Одной ночью, одной зимней ночью неистовой бури примарх исчез.
Леман Русс ушел, не сказав почему, отправившись в космос, как делал всегда, пренебрегая опасностью, пренебрегая теми, кого оставил позади.
Бьорн крутанулся вокруг оси, раздавил своим когтем десантника-рубрикатора и швырнул его в воздух. Когда тело приземлилось, звери приступили к работе, разрывая пустой доспех когтями. Тем временем Бьорн взялся за две другие цели, пробивая дыры в керамите и разрезая стальные ребра жесткости.
Знаешь ли ты, как меня разозлило, что ты так и не сказал почему?
Он сражался иначе, когда был жив. Тогда, много жизней назад, он бросался в битву с Годсмотом, Ойе и Двумя Клинками, и их вирды были сплетены крепче, чем тяга дросселя. Нынешние волки сейчас перерезали нити с тем же самым несравненным величием, как и прежние, но это было не то же самое. Бьорн знал, что галактика постарела, а он — нет. Ему не место здесь, не с горячими щенками, которые унаследовали мантию Этта.
Думаю, ты знал. Ты знал, что я буду ненавидеть это. Ты знал, что каждое мгновенье будет пыткой для меня.
Колдун приблизился на дистанцию броска, наполовину загороженный рядами предателей-десантников. Он начал разжигать малефикарум в ладонях рук, вызывая шары пламени, готовый броситься в бой.
Бьорн отметил колдуна с презрением. Или, по крайней мере, его разум испытал презрение. Возможно, эмоция преобразовалась в некую физическую форму на его изуродованном лице, погруженном в жидкость и высохшем под безжалостным весом возраста, но подобные тонкости, конечно же, не отражались на его защитной маске.
И это, в первую очередь, заставляет меня верить, что ты скрыл от меня правду не без причины.
Он сделал один шаг, качнулся назад и разрядил пушку. Пылающий и разрываемый на куски колдун исчез под волной взрывов. Бьорн продолжал стрелять, изливая всю свою ненависть, усталость и боль на изуродованном предателе. Когда он, в конце концов, остановился, обратившись к поиску новой цели, доспехи его жертвы были не более чем перегретой лужей раскаленного углероводорода.
Этот гнев, это предательство. Оно поддерживает во мне жизнь.
Звери держались рядом, отрывая голову любому врагу, который приближался слишком близко, но позволяя Бьорну пользоваться при необходимости оружием ближнего боя. Они бросались в битву, так как были созданы для этого, соперничая со сверхъестественной ловкостью Волков. Бьорн знал, насколько они были способны к таким вещам, и почему их создали. Немногие знали об этом.
Я любил тебя как никто другой из твоих сыновей. Ты знал это.
Бьорн рассеяно заметил, что его товарищ-дредноут Хротгар попал под согласованную атаку целого отделения десантников-рубрикаторов, поддержанных неудержимым присутствием "катафракта". Рассерженный тем, что его отвлекли, он обернулся, получил данные на открытие огня и снес голову боевой машине. Прежде чем бронзовый череп рухнул на землю, он снова атаковал, погрузив свои когти-лезвия в свежую плоть.
— Благодарю, лорд, — передал Хротгар.
Бьорн не ответил. Он был занят убийством. Это было все, что он всегда делал. Был либо стазис, либо убийство. Бессознательность или ярость.
Ты знал, что я буду ненавидеть тебя. Ты, оставивший меня этой судьбе. Я бы пронзил пелену реальности с тобой, отправился с тобой навстречу судьбе, стоял рядом с тобой против ожидающего врага.
Его пушка заревела, устроив опустошение в рядах врага. Он был непобедим, титаничен, намного превосходя любого врага перед собой. Ничто из противопоставленного Тысячей Сынов даже отдаленно не беспокоило его. Также как и на Просперо, Бьорн не имел равных.
Возможно, именно возможно, это было то, что чувствовал примарх в бою.
