Николай Степанович продолжает читать лекции по теории поэзии начинающим литераторам в Доме искусств. Дочь знаменитого в ту пору фотографа Ида Наппельбаум так описывала эти занятия в своих воспоминаниях, озаглавленных «Мэтр»: «…Поэтической студией при Доме искусств руководил Николай Степанович Гумилёв… Мы занимались в узкой, длинной, ничем не примечательной комнате. За узким длинным столом. Николай Степанович сидел во главе стола, спиною к двери. Студийцы располагались вокруг стола. Как-то так получилось, что места наши закрепились за нами сами по себе. Я сидела слева от мэтра первою. <…> Великолепные узкие руки с длинными тонкими пальцами. Я много раз наблюдала их игру. Садясь к столу, Николай Степанович клал перед собой особый, похожий по форме на большой очешник, портсигар из черепахи. Он широко раскрывал его, как-то особо играя кончиками пальцев, доставал папиросу, захлопывал довольно пузатый портсигар и отбивал папиросу о его крышку. И далее, весь вечер, занимаясь, цитируя стихи, он отбивал ритм ногтями по портсигару. У меня было ощущение, что этот портсигар участвует в наших поэтических занятиях. И я счастлива, что он сохранился у меня… Мы читали стихи по кругу. Разбирали каждое, критиковали, судили. Николай Степанович был требователен и крут. Он говорил: если поэт, читая свои новые стихи, забыл какую-то строку, значит, она плоха, ищите другую. Гумилёв мечтал сделать поэзию точной наукой. Своеобразной математикой. Ничего потустороннего, недоговоренного, никакой мистики, никакой зауми. Есть материал — слова — найди для них лучшую форму и вложи их в эту форму и отлей форму, как стальную. Только единственной формой можно выразить мысль, заданную поэтом. Беспощадно бороться за эту исключительную точность формы, ломать, отбрасывать, менять. <…> Вторая часть наших студийных занятий проходила во всевозможных литературных играх. Там мы часто играли в буриме. Были заданы рифмы, и каждый из студийцев сочинял строку по кругу, и должно было создаться цельное, смысловое стихотворение. Николай Степанович сам принимал активное участие в этих работах. Наши поэтические игры продолжались и после конца официального часа занятий. Мы рассаживались на ковре уже в гостиной; примыкали к нам и уже „взрослые“ поэты из „Цеха поэтов“: Мандельштам, Оцуп, Адамович, Георг. Иванов, Одоевцева, Всеволод Рождественский — и разговор велся стихами. Тут были и шутки, и шарады, и лирика, и даже настоящее объяснение в любви, чем опытный мастер приводил в смущение своих молодых учениц…»
В начале 1921 года многие русские интеллигенты (кто тайно, а кто с разрешения властей) покидали советскую Россию и хотели что-то увезти с собой на память. В это время Николай Степанович договорился с магазином издательства «Петрополис» и стал составлять рукописные сборники своих стихов (так как бумаги для печати не было). Такие эксклюзивные сборнички хорошо продавались, и поэт имел возможность поддержать хоть как-то благосостояние своей семьи. В начале года Гумилёв составляет для продажи сборники «Fantastica», «Китай», «Французские песни», тетрадь из двух стихотворений «Заблудившийся трамвай» и «У цыган». Причем все эти сборнички поэт сам и иллюстрировал…
В промежутках между такой непроизводительной тратой сил поэт писал стихи, до 20 января он написал стихотворение «Вот гиацинты под блеском…», где в условиях разгулявшейся бесовщины бросает ей вызов, говоря о Боге и душе:
И вот душа пошатнулась,Словно с ангелом говоря,Пошатнулась и вдруг качнуласьВ сине-бархатные моря.
И верит, что выше сводаНебесного Божий свет,И знает, что, где свободаБез Бога, там света нет.
20 января Николай Степанович снова составляет рукописный сборник, озаглавив его «Стружки», и включает в него стихотворения «Если встретишь меня, не узнаешь…», «Скоро полночь», «Измучен огненной жарой…», «Я молчу — во взорах видно горе…», «Вот гиацинты под блеском…», «Да, мир хорош, как старец у порога…», «Когда вступила в спальню Дездемона…». В предисловии Гумилёв объяснил происхождение названия: «„Стружками“ я называю стихи, не входящие по разным причинам в мои сборники. Названье это принадлежит Иннокентию Анненскому, однако он его ни разу не употребил печатно. Стихи эти как бы незаконные дети музы, однако отцовское сердце любит их и отводит им ограниченную область жизни в этом сборнике». В конце поэт прибавил: «Книга эта переписана в одном экземпляре автором, рисунки принадлежат ему же. Изданье это повторено не будет».
24 января Н. Гумилёв вместе с М. Лозинским в Институте живого слова провел восьмое заседание студии поэзо-творчества, на котором разбирали стилистику.
26 января Николай Степанович был на общем собрании Литературного отдела в Доме искусств.
Февраль начался для Гумилёва со спора с Чуковским на заседании. И снова это был принципиальный спор о двух видениях поэтического творчества. Чуковский записывает в дневнике 2 февраля: «…Он доказывал мне, Блоку, Замятину, Тихонову, что Блок бессознательно доходит до совершенства, а он сознательно…» Чуковский его не понимал, зато его понимала молодежь, которой он и посвящал основное время.
7 февраля Гумилёв вместе с Лозинским проводит девятое заседание студии поэзотворчества на тему «Стилистика сравнения, параллелизмы и коллективное творчество».
14 февраля поэт подготовил еще один рукописный сборник «Персия», состоявший из стихотворений «Персидская миниатюра», «Пьяный дервиш», «Подражание персидскому», и снабдил его своими четырьмя рисунками.
В феврале (до 20-го числа) вышел такой долгожданный поэтом альманах Цеха поэтов «Дракон», где он поместил свою статью «Анатомия стихотворения». Небольшая по объему, тем не менее, она очень важна для понимания Гумилёва-поэта. Николай Степанович обозначил главные заповеди, которым должен следовать каждый уважающий себя стихотворец: «Среди многочисленных формул, определяющих существо поэзии, выделяются две, предложенные поэтами же, задумавшимися над тайнами своего ремесла. Формула Кольриджа гласит: „Поэзия есть лучшие слова в лучшем порядке“. И формула Теодора де Банвиля: „Поэзия есть то, что сотворено и, следовательно, не нуждается в переделке“. Обе эти формулы основаны на особенно ясном ощущении законов, по которым слова влияют на наше сознание. Поэтом является тот, кто учтет все законы, управляющие комплексом взятых слов…»
Конечно, в «Анатомии стихотворения» звучат отголоски споров Гумилёва с Блоком и Чуковским, но статья несомненно давала очень ценные указания для молодых поэтов, ищущих свое место в поэзии и желавших быть не только подмастерьями, но и мастерами. Как и при создании теории переводов, поэт устанавливал высшую планку и говорил только о настоящей Поэзии. В этом же альманахе Николай Степанович опубликовал «Поэму Начала» (1921) и стихи «Слово» и «Лес» (оба 1919).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
