Это первое вскрытие вызвало к себе такое подозрительное отношение обвинительной власти, что я считаю долгом остановиться на двух вопросах, правильный ответ на которые должен возвратить доверие к этому судебно-медицинскому акту: кем произведено это вскрытие и как оно произведено. Распоряжение о вскрытии трупа Максименко исходило от полицмейстера; врач тюремной больницы Красса, как и всегда, заменял собой городового врача Панова, оба почтенных и опытных врача -- Лешкевич и Моргулис -- присутствовали при этом вскрытии вместе с полицейским чиновником и понятыми. Итак, это был официально назначенный и официально исполненный акт, при котором Красса действовал по должности. Попытка аттестовать это вскрытие как крайне поверхностное, необстоятельное и потому не заслуживающее доверия оказывается неудачной при рассмотрении предписанных Уставом судебной медицины для производства вскрытия правил. Самый же протокол вскрытия, с достаточной подробностью описывающий состояние всех органов, и по содержанию своему и по форме представляется документом вполне достоверным. Как бессменный почти судебный врач Ростова, производящий ежегодно более 120 вскрытий и являющийся постоянным сотрудником судебного ведомства, Красса вряд ли заслуживает нарекания или недоверия по поводу отказа его исполнить желание Португалова -- произвести выемку внутренностей. Крассу дано было специальное поручение -- выяснить причину смерти Н. Максименко; все врачи единодушно признали ее последствием тифа -- поэтому задача Крассы была исполнена. Распоряжаться трупом, вынуть внутренности, дать их Португалову Красса не имел ни права, ни основания: по закону (статья 1839 Устава судебной медицины) "...подозрение об отравлении быть может, когда здоровый человек по употреблении какой-либо пищи, питья... умрет". В настоящем случае скончался человек не здоровый, а три недели хворавший тифом; наконец, и сам Португалов не высказывал никаких подозрений, ограничиваясь замечанием, что ему "смерть не ясна". Но для трех врачей смерть была лена, и причину ее в трупе они прочитали, как в книге, и если читатель отзывается о книге, что она темна, непонятна, то ведь большой еще вопрос: виновата ли в этом книга... А картина полного развития тифозного процесса была настолько разительна, что Лешкевич воскликнул: "Да это классический тиф!". И действительно -- характеристика эта была вполне правильна: достаточно упомянуть об увеличенной в 2 1/2 раза селезенке, какой она бывает только на вершине болезни, и о сильном изъязвлении кишечника специально тифозного характера. Итак, в ночь на 19 октября в доме Дубровиной скончался не здоровый человек, а тифозно-больной.
Отчего же умер Максименко? Обвинение утверждает: Максименко был отравлен мышьяком. Посмотрим, находит ли гипотеза отравления подтверждение себе в прижизненных симптомах и в посмертных явлениях у Максименко.
Больному стало дурно в восьмом часу вечера; что же наблюдал явившийся около восьми часов, доктор Португалов? Рвоту, боль в животе, частый, напряженный) до 120 ударов, пульс, слабость, холодный пот. Да разве это картина- отравления мышьяком? Ведь и сам Португалов не заподозрил отравления, иначе он дал бы должное противоядие, не ограничиваясь такими невинными средствами, как касторовое масло и миндальная эмульсия, иначе он не покинул бы больного. По учению медицинской науки, острое отравление мышьяком выражается при жизни упорной рвотой, неутолимой жаждой, чувством жжения в зеве и пищеприемнике, сильнейшими болями в животе, поносом с испражнениями кровянистыми или похожими на рисовый отвар (как при холере), судорогами, чувством ползания мурашей и т. д. По закону предсмертные припадки, указывающие на отравление острыми ядами: мышьяком, сулемой и т. п., суть следующие: жжение и стягивание во рту, на языке, в пищеприемном канале, желудке и кишках, чрезвычайно сильные боли в органах пищеварения, беспрерывная тошнота, рвота, нередко кровавая, кровавый понос, почти незаметный пульс, неутолимая жажда, конвульсии и прочее. Оказывается, что признаков отравления мышьяком у Максименко не было. В самом деле, из всех перечисленных симптомов Португалов наблюдал одну только рвоту с болью в желудке; но рвота, почти всегда сопровождаемая болями в желудке, случается очень часто от самых разнообразных причин и сама по себе не служит признаком отравления. При этом не следует забывать показаний некоторых свидетелей и особенно ценное между ними--Лешкевича, по словам которого 7 октября больной жаловался ему на постоянную и упорную рвоту, вызываемую даже приемом лекарства или глотком воды, и что, по утверждению клиницистов, рвота при брюшном тифе есть спутник высокого поражения кишечника. Холодный пот, бледность -- обыкновенный результат слабости, вызванной тошнотой и рвотными движениями. Жажда должна быть сильная, неутолимая; известно, как в поисках воды для утоления жажды отравленные крысы бегут из подполья к реке, к воде -- сравнение не изысканное, ко верно дающее представление о силе жажды. А кто нам говорит о жажде больного? Пульс, который при отравлении должен быть слабым, нитевидным (Гофман), незаметным, почти неощутимым (Тардье), Португаловым был найден частым, напряженным, свыше 120 в минуту, какой, напротив, служит явно угрожающим признаком опасного осложнения тифа (Нимейер, Штрюмпель, Цимсен). Правда, эксперт Португалов обращал особое ваше внимание на какую-то "тоску", которую будто бы заметил на лице больного Португалов и о которой эксперт принимался говорить два раза. Сколько помню, в показании Португалова об этой пресловутой "тоске" не говорится ни слова. Но. что же, спрашивается, могло выражать лицо больного, мучимого рвотой, что ожидал увидеть на нем почтенный эксперт, страдание или удовольствие, радость?
Наиболее характерные посмертные явления при отравлении мышьяком таковы: слизистая оболочка желудка показывает признаки сильнейшего воспаления, выражаемого пятнистой или полосатой темной краснотой; кишечник наполнен жидкостью, похожей на рисовый отвар; рот, зев, пищеприемник, желудок воспалены; печень желтоватая, матовобронзовая; кровь густая, черная; острое жировое перерождение печени и почек и т. д. Ничего подобного при вскрытии трупа Максименко не найдено. Не останавливаясь на подробностях, коснусь признаков наиболее существенных. Как удостоверяют врачи Красса и Лешкевич, слизистая оболочка желудка была совершенно бледная и чистая, без капли слизи; в кишках найдено было "свойственное им содержимое", как гласит акт вскрытия, поясненный здесь врачами в том смысле, что кал был темно-желтый, полугустой и вовсе не похожий на рисовый отвар. Кровь была жидкая, не свернувшаяся. Остается еще сказать два слова о большой круглой язве у выхода желудка, которой на предварительном следствии придавалось такое большое значение. По словам врачей Лешкевича и Крассы, язва эта, сухая, с крепко приставшим к ней свертком, была происхождения давнего и свойства тифозного, какие изредка наблюдаются в двенадцатиперстной кишке и, даже в выходе желудка (Гризингер, Нимейер, Жакку); "кровотечением из этой большой язвы и должны быть объяснены явления рвоты у Максименко, как во все время его болезни, так и в ночь смерти. Правда, здесь, на суде, мнения экспертов о свойстве этой язвы разделились: Беллин признал ее за круглую язву желудка как самостоятельное болезненное явление; профессор же Патенко считает ее, безусловно, тифозной, но усиленно развившейся вследствие продолжительного нарушения диеты. Может быть, ученый спор этот и очень интересен, но для наших судебных целей важно одно: каково бы ни было происхождение и свойство этой язвы, она, по согласному заключению экспертов, -- не результат отравления и никакого сродства с мышьяком не имеет.
Экспертизой по настоящему делу высказано три мнения: профессор Лагермарк, обсуждая химические анализы, признал поступление мышьяка в тело прижизненным. Помня, что Лагермарк -- профессор химии, приглашенный для экспертизы только судебно-химической, я считаю себя вправе совершенно игнорировать заключения его, выходящие за пределы и его специальности, и его роли в этом процессе. Беллин заявил нам. что абсолютных, вполне точных данных для признания по ним отравления мышьяком следствие не дало; что он не может отвергать отравления, как весьма вероятного, но что равным образом он не может также исключить возможности смерти от тифа, так как, не будь разительных результатов химического анализа, при наличности обнаруженных у Максименко прижизненных припадков и анатомических данных пришлось бы констатировать смерть от тифа. При этом Беллин упомянул о такой форме отравления мышьяком, которая не оставляет ровно никаких паталогоанатрмических изменений. Я полагаю, что в различных случаях отравления те или другие признаки могут присутствовать или отсутствовать, но чтобы отсутствовали решительно все признаки и не осталось бы ни единого-- вряд ли науке известна такая удивительная форма! О такой форме нельзя говорить в настоящем случае тем более, что мышьяк, введенный в желудок уже истощенного тифом организма, вдобавок -- в громадной дозе, произвел бы там страшное разрушительное действие: он равносилен был бы маслу, влитому в огонь. Раздражение ядом больной уже слизистой оболочки было бы страшное, а потому и признаки отравления неминуемо выступили бы резче и рельефнее.
