думаю, – сказала Мать-Зима, – что ему следует показать.
Мать-Лето снова сузила глаза:
– Но готов ли он?
– Нет времени с ним нянчиться, – прохрипела Мать-Зима. – Он оружие. Пусть станет сильнее.
– Или сломается? – спросила Мать-Лето.
– Время, время! – выдохнула Зима. – Он не твое оружие.
– Но это не твой мир, – возразила Лето.
– Извините меня, – тихо сказал я.
Зеленые глаза и черный капюшон повернулись ко мне.
– Не хочу показаться грубым, мэм, – начал я. Затем подобрал деревянную полку с того места, куда сбил ее, и снова посадил на колышки. Потом нагнулся и начал ставить запечатанные баночки обратно на полку. – Я все еще молод. И совершаю ошибки. Но я не ребенок, и я не позволю никому, кроме себя самого, выбирать пути, по которым пойду.
При этих словах Мать-Зима снова закудахтала.
– Очаровательный утенок, – просипела она. – Он это всерьез.
– В самом деле, – согласилась Мать-Лето, наблюдая, как я привожу упавшую полку в порядок, но тон ее голоса был задумчив.
Я продолжал ставить баночки, аккуратно выстраивая их в ряд, и произнес так мягко и вежливо, как только умел:
– Вы можете взять мое тело и управлять им, как марионеткой. Вы можете убить меня. Вы можете проклясть меня, пытать меня, превратить меня в животное.
– Могли бы, – подтвердила Мать-Зима, – и сможем, если ты не умеришь свою наглость.
Я сглотнул слюну и продолжил:
– Вы можете уничтожить меня. Но вы не можете заставить меня быть чем-то иным, чем я выбрал сам, мэм. Я не знаю точно, что вы обе собирались показать мне. Но вы не заколотите мне это в глотку и не поставите на полку, до которой мне не дотянуться. Я решаю за себя сам – или выхожу за дверь.
– О, неужто выйдешь? – произнесла Мать-Зима низким мертвенным шепотом. Ее длиннющие ногти царапали дерево ручек кресла. – Ты так думаешь, ягненок мой?
Мать-Лето изогнула бровь и посмотрела на Мать-Зиму:
– Ты испытываешь его неповиновение его собственной жизнью, и все же, когда он с успехом проходит испытание, ты удивлена, что он не бросается выполнять то, чего ты желаешь? – Она снова укоризненно щелкнула языком. – Он смел. И он обходителен. Я покажу ему то, о чем ты просила, если он сам того захочет.
Зима оскалила зубы и снова сплюнула в ту же дыру – земля вокруг нее зашипела и расплавилась. Она принялась раскачиваться взад и вперед медленно, глядя в никуда.
Я поднял последний из упавших горшочков и уже готовился поставить его на место, но…
– Ой. Мне очень жаль, но на этом есть трещина.
Я не слышал и не заметил никакого движения, но внезапно Мать-Лето оказалась рядом со мной, а ее сухие ловкие руки обхватили, словно согревая, мои. Ее прикосновение было похоже на прикосновение Лилии, но… более нежное и более обширное. Оно заставило меня подумать о милях и милях прерии, впитывающей солнечный жар, собирающей его в течение дня, чтобы потом вернуть в воздух в долгие часы сумерек.
Нежно, словно новорожденного, она взяла у меня маленький глиняный горшочек и неторопливо повернула его в пальцах, внимательно рассматривая. Потом она медленно выдохнула, закрыла на мгновение глаза, а затем благоговейно поставила его на полку.
Когда она отняла руки от горшочка, я увидел буквы, написанные на нем серебряным светом – на нем и на соседних сосудах, словно буквы эти пробудились от тепла ее рук.
Надпись на треснувшем горшочке гласила: «Полынь».
Буквы стали исчезать, но я увидел надписи на других: «Typhos», «Pox», «Atermors», «Choleros», «Malaros».
Тиф. Оспа. Черная смерть. Холера. Малярия. И горькая полынь.
А на полке стояло еще много других баночек. Мои руки начали слегка дрожать.
– Для этого еще не настало назначенное время родиться, – тихо сказала Мать-Лето и метнула жесткий взгляд в сторону Матери-Зимы.
Та не смотрела на нас, но ее зубы заблестели из-под капюшона.
Мать-Лето взяла меня за руку. Я рефлекторно позволил ей это. Она подобрала свою корзинку, и мы вместе направились к двери. Я открыл ее, пропустив Мать-Лето вперед, затем снова предложил ей руку, и мы вышли из домика на небольшую опушку, окруженную древним лесом с деревьями размером с секвойю. Они играли всеми оттенками осени, их листья покрывали лесную почву ковром огненного цвета повсюду, на сколько видел глаз. Великолепное зрелище, однако это место не было Землей.
– По-моему, вы ей нравитесь, молодой человек.
– Да, мэм, – сказал я. – Я догадался благодаря мясницкому ножу.
– Такая уж она есть. – Мать-Лето улыбнулась. – Она теперь редко покидает наш дом. Потеряла свою трость для ходьбы. И хотя твой вызов выглядел дерзким, он был необходим, и ты имел на него право. Но для нее страшно больно путешествовать, даже на небольшие расстояния. Вы, смертные, причиняете ей боль.
Слова Матери-Лето сделали всю ситуацию с «порублю-на-жаркое» более понятной. Существа типа Матери-Зимы мучили людей – и никак не наоборот. Я ранил ее гордость и всю ее сущность, а в сверхъестественном мире такие оскорбления редко прощаются и никогда не забываются.
– Она уравновешивала чаши весов, – сказал я тихо. – Вы это имели в виду?
Мать-Лето кивнула, выражая согласие:
– Твоя фраза слишком проста, но неверной ее не назовешь. – Она остановилась и повернулась, глядя на меня. – Она не может отвести тебя в те места, куда мы должны идти, если ты хочешь понять.
– Понять что? – спросил я.
Ее зеленые глаза отражали переливы осеннего леса.
– Что стоит на кону, – ответила она. – Если твой выбор – идти со мной, то, что увидится, нельзя будет сделать неувиденным, и то, что познано, нельзя будет снова сделать неизвестным. Это может повредить тебе.
– Повредить мне – каким образом? – спросил я.
– Ты можешь никогда больше не познать покоя ночи. Знание – сила, молодой человек. Сила творить добро – и сила причинять вред. Есть знания, способные вредить. Есть и такие, что могут убить.
– А что произойдет, если у меня не будет этого знания?
Мать-Лето улыбнулась с мягкой грустью в глазах:
– Тогда ты сохранишь благословенное неведение – и вверяешь наши судьбы игре переменчивого случая. Делай выбор, хорошенько подумав.
Я размышлял над выбором, наверно, целых десять секунд.
Я что хочу сказать: бросьте вы это.
Я все-таки, мать его, чародей, люди!
– Лучше знать, чем не знать, – сказал я тихо.
– Почему? – бросила мне вызов Мать-Лето.
– Потому что человек не может по-настоящему делать выбор, не имея знания, мэм.
– Даже если оно будет преследовать тебя? Вредить тебе? Изолировать тебя?
Я подумал еще немного и сказал:
– Особенно тогда. Покажите же мне.
На лице Матери-Лето промелькнули эмоции – мягкая боль и сожаление.
