Гу Юнь не успел прополоскать рот после лекарства. В горле ощущался его вкус. Ему не хотелось целоваться, и он чуть наклонил шею, уходя от поцелуя.
Кто ж знал, что этот вынужденный жест настолько взволнует Чан Гэна — его дыхание участилось, и он со всей силы в отчаянном порыве вцепился руками в Гу Юня. Можно подумать, ему не целоваться хотелось, а яростно кусаться.
Гу Юнь собирался схватить его за загривок, но Чан Гэн прижал его руку к кровати.
Стоило немного уступить, как он совсем обнаглел.
Гу Юнь нахмурился, потянул руку Чан Гэна к краю кровати и надавил на локоть, пока она не занемела. Чан Гэн вынужден был ослабить хватку. Впрочем, это не помешало ему предпринять новую попытку.
Гу Юнь поймал его руку с помощью особой техники захвата и сказал:
— Ты, что, спятил? Прямо здесь?
Дыхание Чан Гэна участилось — скорее умрет, чем отпустит. Он ни в какую не хотел разрывать контакт, даже ценой сломанной руки. Запястье хрустнуло, опасно изогнувшись. Чан Гэн готов был вытерпеть любую боль — от этого мороз шел по коже.
Не мог же Гу Юнь и правда сломать ему запястье. Стоило чуть ослабить хватку, как Чан Гэн навис сверху, словно поймал в ловушку, и уставился на него голодным волчьим взглядом.
Жадным и пугающим.
Он выглядел отчаявшимся и смущенным.
Взгляд Гу Юня наконец сфокусировался. Оглядевшись, он заметил, что, похоже, проспал целый день. В лагерь они прибыли на рассвете, а сейчас небо потемнело и солнце давно зашло за горизонт.
При тусклом свете лампы он заглянул Чан Гэну в глаза, но не увидел ни двойных зрачков, ни алых проблесков. То есть Чан Гэн прекрасно понимал, что творит, и просто нарывался.
Вскоре кровожадный взгляд Чан Гэна смягчился, и он наконец успокоился подобно тому, как отступает надвигающийся прилив.
— Цзыси, я... — жалобно начал было Чан Гэн.
— Ты что? — холодно спросил его Гу Юнь.
Под его строгим взглядом Чан Гэн задрожал и постепенно разжал пальцы. Все до единой мышцы оцепенели, как у марионетки. Чан Гэн прикрыл глаза и чуть наклонился на бок.
Когда дело касалось Гу Юня, от волнения он ни слова не мог вымолвить. От всего одного его взгляда сердце Чан Гэна обливалось кровью.
В палатке воцарилась мертвая, звенящая в ушах тишина. С лёгкостью можно было услышать, как упала игла. После долгой паузы Чан Гэн прошептал:
— Цель этой поездки на юг — убедить Ли Фэна встать на мою сторону и показать ему, сколько неприятностей могут учинить эти знатные семьи. Они старомодны, а их давние союзы не так уж крепки. Вышедшие из-под контроля беспорядки в столице легко подавить, поэтому проще провернуть все в Цзяннани — внести разброд в их ряды и поймать в ловушку. Я планировал воспользоваться удачной возможностью и продвинуть новых чиновников, чтобы в дальнейшем полностью избавиться от своих противников и навести при дворе порядок.
Всего от пары его слов повеяло пугающей скрытой угрозой. Он и словом не обмолвился о том, что хотел устроить беженцев. Чан Гэн был к себе беспощаден. Чем более коварными, низменными и бесстыдными были его поступки, тем охотнее он о них говорил, а вот о добрых делах предпочитал не распространяться.
Янь-ван говорил каждому именно то, что тому хотелось услышать. При необходимости принц мог переманить на свою сторону даже сварливого старика вроде Чжан Фэнханя. Но рядом с Гу Юнем ему казалось, что он вдруг превратился во второго Чжан Фэнханя, прославившегося умением выводить Гу Юня из себя.
Вот только, начав, Чан Гэн никак не мог остановиться. Он перевел дыхание и продолжил тараторить:
— Новые чиновники, продвинутые мной на должности при помощи ассигнаций Фэнхо, в период национального бедствия образовали коалицию. С ними не пришлось долго возиться, и если хорошо за ними присматривать, в будущем они станут примером для всех. Вскоре императорская династия и прежняя система государственного управления перевернется с ног на голову. Пусть, начиная с нашего поколения, единоличная власть Императора У-ди уйдет в прошлое. Что касается Ли Фэна, да плевать я хотел на его желания. Я не успокоюсь, пока последний носитель фамилии Ли не отправится на тот свет.
Наконец Гу Юнь разобрался, в чем было дело. Этот паршивец стыдился своих поступков, но вместо того, чтобы покаяться, намеренно оскалил зубы и выпустил когти [1].
Его слова запали Гу Юню в душу и в сердцах он подумал: «Ну, тогда как пожелаешь».
И после он весьма резко спросил:
— А сам ты разве не носишь фамилию Ли? Или теперь твоя фамилия Чжу? Или, может, Гоу [2]?
— Я? — Чан Гэн издал короткий смешок. — Я хуже свиньи и собаки [3]. Всего лишь марионетка из человеческой плоти в руках варварки...
Не успел он закончить фразу, как Гу Юнь вскинул руку и отвесил ему затрещину. Чан Гэн невольно зажмурился и не стал уклоняться. Кожей он почувствовал дуновение ветра, но Гу Юнь отвел руку и сжал пальцы на его шее.
— Идут твои заслуги и промахи во зло или во благо — пусть об этом судят другие люди. Чего ты вечно липнешь ко мне и напрашиваешься на взбучку? — Гу Юнь собирался говорить помягче, но неожиданно распалился и к концу по-настоящему разозлился. — Cперва — в плач, потом скандалить, а затем — вешаться [4]? Вынуждаешь меня принять с распростертыми объятиями любые твои поступки — что бы ты не натворил. Что, тогда тебе наконец станет легче? Ты сможешь спокойно спать по ночам? И совесть сразу успокоится?
Его голос разил подобно кинжалу, и каждое слово всё глубже вонзалось в рану. Чан Гэна трясло, будто речь его причинила ему невероятную боль, после чего он, запинаясь, ответил:
— Какое мне дело до остального мира? Всем ведь на меня наплевать. Я ничем им не обязан. Какая разница, кто что скажет... Но у каждого человека есть мечты. И сколько я себя помню, Цзыси, мои мечты были связаны с тобой. Раз ты хочешь лишить меня их, то больше нет смысла задерживаться на этом свете. Прощай.
— Ах вот как! Что такое? Его Высочество Янь-ван собрался умереть ради меня? — Гу Юнь злобно расхохотался. — Терпеть не могу угрозы!
Чан Гэна трясло, будто он упал в ледяной погреб. Из-за того, что целый день ему не удавалось переговорить с Гу Юнем, нервы были на пределе. Чан Гэн изначально собирался провернуть с ним тот же трюк, что и с Сюй Лином — разумно и доходчиво все объяснить... В этом ведь нет ничего сложного.
Но какими бы продуманными не были его планы в отношении Гу Юня, он никак не мог воплотить их в жизнь.
Чан Гэн прекрасно понимал, что в сердечных вопросах трудно рассуждать здраво. Его слова оказались обоюдоострым лезвием меча, что одним ударом ранит сразу обоих.
Когда Гу Юнь оттолкнул его в сторону, перепуганный Чан Гэн протянул руку, чтобы схватиться за него:
— Цзыси, не уходи!
Гу Юнь воспользовался удобным случаем: сжал его запястье, вынудив раскрыть ладонь, и ударил каким-то непонятным предметом по руке. От громкого шлепка Чан Гэна затрясло. Ни один учитель прежде не применял к Его Высочеству Янь-вану физические наказания, поэтому он растерялся и опешил.
Оказалось, что Гу Юнь избивал его при помощи белой нефритовой флейты.
— Если ты говоришь, что хуже свиньи и собаки, кто отнесется к тебе по-человечески? Раз ты сам себя не уважаешь, чего ноешь и умоляешь о любви? Негодник! Бесстыдник! Ничтожество!
Каждое бранное слово сопровождалось ударом. Гу Юнь трижды стукнул Чан Гэна по ладони, метя в одно место, чтобы оставить не очень заметный след.
Закончив, Гу Юнь при помощи белой флейты заставил его поднять голову.
— С какой стати чужое мнение влияет на то, какой ты человек? Выходит, что если люди будут уважать и бояться тебя, то тебе не будет равных в мире. А стоит им бросить тебя, как бесполезную вещь, и ты тут же расклеишься? Твою мать! Та варварка сдохла восемьсот лет назад. Неужели ее запретное колдовство до сих пор смущает твой разум? Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю!
Чан Гэн промолчал.
— Его Высочество Янь-вана превозносили за то, что он настолько мудр, что его познаний хватит аж на пять повозок с книгами [5]. Но ты не слышал о банальном самоуважении? Что тогда хранится в тех повозках? Туалетная бумага? — Гу Юнь отбросил флейту в сторону и вздохнул: — Целый день ты ждал наказания. Что ж, ты добился своего. Выметайся.
