С сентябрем настали ясные погоды; в ночь на 2 сентября горели весьма яркие сполохи, называемые чукчами Ром-ай-ай. Они не соединяют с ними никаких примет.
2 числа провела у нас день большая компания оседлых и оленных чукчей. Между последними был один крещеный, которого уже издали можно было распознать по какому-то балахону из толстого синего сукна и синему шерстяному колпаку. За поясом был у него колокольчик с русской надписью. Любопытствуя знать, какие понятия имеют о христианстве эти неофиты, склонил я к этому речь в нашей беседе. Чукча рассказал, что он крещен на Колыме; что воспреемником его был «комичар» (комиссар); что его учили молиться, в доказательство чего стал креститься и т. п. Я задал ему с самым добрым намерением еще несколько вопросов, как вдруг мой чукча, изменившись в лице, вскочил, бросился опрометью к байдаре своей, вынес красную лисицу, стал передо мной класть земные поклоны, потом обнял меня несколько раз очень не нежно и, швырнув мне лисицу в лицо, сел на свое место, как будто дело сделав. Нетрудно было теперь догадаться о причине смущения бедного чукчи… Смеясь, сказал я ему, что я не поп, что до веры его мне никакого дела нет, что я расспрашивал его из одного любопытства и прошу его взять лисицу обратно. Он успокоился; подарка своего не хотел взять обратно, но с радостью принял котел, топор и другие вещи, стоившие вдвое или втрое против лисицы.
Попытки узнать что-нибудь об их собственной вере оставались обыкновенно без всякого успеха; такие отвлеченности далеко превосходили понятия нашего переводчика; и, я думаю, гости наши столько же мало остались бы удовлетворенными, если бы хотели изведать через него нашу. Если в Колыме переводчики не толковее, то неудивительно, что обращенные чукчи никакого не имеют понятия о своей новой вере.
Я спросил единоверца нашего, сколько у него жен. «Конечно, одна, – отвечал он, – христиане больше иметь не могут». А когда дело дошло до подарков, то он попросил прибавки для другой жены (одна была с ним), оставшейся дома. Ему заметили тихонько, что он проговорился, забыл, что он крещеный. Над этим промахом он так же усердно смеялся, как и мы. Водку не только он, но и все другие пили, как православные.
Вечером беседовали они все у меня в юрте и пили чай очень чинно. Камин им понравился, спрашивали, нет ли у меня лишнего. Все остальное время проводили они у людей наших в землянке, где было тепло и просторно, и находили вообще, что русские юрты лучше чукотских. Ночевали они под своей байдарой.
5 сентября кончены были маятниковые наблюдения, и я после полудня перебрался на судно. Тогда же воротились и оба наши описные отряда. Ратманов, при переезде через залив, был в большой опасности. Крепкий ветер застал его на самой средине, в то время, когда от спорных течений подымался высокий сулой. Баркас едва совсем не залило; валы переливались через байдару, и они с трудом достигли берега, оцепеневшие от холода. Ратманов осмотрел западный и северный берега залива, нашел две глубокие губы, вдающиеся к северу до широты 66°22′, и одну небольшую, но весьма покойную гавань в NW углу залива; между тем с другой стороны поручик Семенов описал восточный его берег.
Опись залива Св. Креста была кончена. 5 сентября, пока приготовляли шлюп к морю, отправлена была байдара в селение, чтобы, по условию с чукчами, получить от них оленей. Байдара воротилась пустая, не найдя в селении никого, кроме одной старухи с двумя ребятами, которая до такой степени испугалась внезапного появления нашей партии, что готовилась зарезать ребят и бежать. Насилу могли ее успокоить ласками и подарками. Она говорила, что все чукчи ушли за оленями и еще не возвращались, вероятно, оттого, что табун далеко откочевал.
Под вечер вступили мы под паруса с весьма тихим южным ветром, заставившим нас лавировать вниз залива в течение полтора суток. На рассвете 7 сентября взяли отшествие от мыса Меечкена.
Ветер сделался весьма свежий от О, с густой пасмурностью, снегом и дождем. Мне очень хотелось осмотреть устье реки Анадырь, в положении которого на прежних картах открывалась такая большая погрешность, но я никак не решился спуститься в неизвестный берег при ветре, дувшем прямо с моря, при ужасном ненастье, к тому же на таком судне, на котором и надеяться нельзя отойти от подветренного берега, и вынужден был править бейдевинд к югу.
Плавание «Сенявина» в Беринговом море
Крепкие ветры с весьма дурной погодой продолжались несколько дней: 11 сентября ветер стих и перешел к SW и потом к NW; погода исправилась, и мы легли к мысу Св. Фаддея, к которому и подошли в ночь на 12 число. На рассвете открылись нам крутые и мрачные, снегом покрытые утесы. К NW виден был милях в 20 высокий мыс, который, соображаясь с журналом Беринга, признан мысом Св. Фаддея. К SW лежал высокий же мыс, приметный больше потому, что за ним берег круто загибался к NW. Мы назвали его мыс Наварин, в честь достопамятной победы, а высокую коническую гору на этом мысе – горой Гейден, по имени достойного нашего адмирала, командовавшего в этом сражении российским флотом. В 10 милях к N от мыса Наварин вдается к W глубокая губа, названная по имени судна командора Беринга губой архангела Гавриила, а мыс по N сторону ее устья именем Кинга, имевшего грустную долю продолжать журнал своего благодетеля и имеющего право на нашу благодарность за многие полезные сведения о географии этой части света.
Время нам благоприятствовало, и мы могли довольно хорошо определить несколько пунктов между мысами Св. Фаддея и Наварином. Против прежних карт оказалась во всем большая разница, что и неудивительно: после Беринга видел это место один только капитан Кинг, и то на весьма большом расстоянии.
Отсюда весьма крепкий восточный ветер с мрачной и сырой погодой принес нас в двое суток на широту мыса Олюторский. В эту бурю один из лучших матросов наших, Павел Жеребчиков, сходя с формарса, оборвался и скатился по фоквантам на руслени, и хотя задержался, но столь сильно ушиб правый бок, что уже никогда не мог оправиться. 14 сентября повышавшийся барометр обещал перемену погоды, и мы спустились к берегу, который около полудня и увидели. Он в этом месте не очень высок, но крут и со многими разрывами. От мыса Олюторский идет он с одной стороны к N, с другой – к WNW. В виду этого мыса штилевали мы до следующего утра и имели таким образом случай определить хорошо его положение. В ночь на 16 сентября поднялась жестокая буря от востока с ужасным волнением и таким же ненастьем. Мы быстро бежали вперед. Беспрерывные бури с самого отплытия нашего из залива Св. Креста доказывали, что мы вовремя оставили высокие широты. Нимало не уменьшаясь в силе, ветер перешел к N и потом к NW; горизонт очистился, и 17 числа поутру появилась Ключевская Сопка с лишком в 130 итальянских милях, почти на расстоянии Пскова от Петербурга по прямой линии! К сожалению, сильная зыбь не позволила повторить измерений ее высоты. Вечером миновали мы уже Кроноцкий мыс, но тут заштилели. Берег этот представлял теперь совсем иной вид против весеннего: на нем лежало множество снегу, а Кроноцкая сопка покрыта им была до подошвы. Вечером 20 сентября миновали мы Шипунский нос с благополучным ветром от SO и рассчитывали уже, как водится, когда ошвартуемся в Петропавловской гавани, и в наказание встретили на широте мыса Налачева жестокий западный ветер, против которого боролись целый день (21 сентября), держа с трудом совершенно зарифленные марсели. Ветер, утихший к вечеру, не сделался попутнее, и мы, лавируя беспрестанно, только утром (23 сентября) достигли устья Авачинской губы и в тот же день положили якорь в Петропавловской гавани, где нашли шлюп «Моллер», ожидавший нас тут уже больше месяца.
