очень рад побывать в Брахмпуре. Приглашение было сделано на матче по крикету, и он видит, что господин Дуррани, пригласивший его, не изменил своим увлечениям.
Лата была удивлена. Приехавший накануне Амит сказал ей, что приглашен Литературным обществом, и она решила, что визит устроил господин Навроджи. Она вопросительно посмотрела на Кабира, он в ответ пожал плечами. Исходивший от него запах пота напомнил ей о том дне, когда она наблюдала за его тренировкой на площадке. Сегодня он держался довольно холодно. «Интересно, – подумала Лата, – с той женщиной он так же сдержан?» Что ж, она тоже может поиграть в эту игру.
Амит заметил, что Лата и Кабир обменялись взглядами как хорошо знакомые люди. Он потерял на миг нить размышлений и на ходу сочинил нечто глубокомысленное насчет сходства между крикетом и поэзией. Затем он вернулся к приготовленному плану выступления и сказал, что для него большая честь – выступать в городе, где находится Барсат-Махал и где жил писавший на урду поэт Маст. Возможно, не все знают, что Маст сочинял не только знаменитые газели, но и сатирические стихи. Трудно сказать, что именно он написал бы о прошедших только что выборах, но, несомненно, нашел бы что сказать о той бесцеремонной напористости, с какой они проводились – особенно в Пурва-Прадеш. Чтение утреннего выпуска «Брахмпурской хроники» побудило и его самого сочинить небольшое стихотворение. Не претендуя на создание чего-нибудь столь же значительного, как «Ванде матарам»[226] и другие патриотические гимны, он предлагает слушателям это сочинение как гимн победы тех, кто уже избран в руководящие органы или будет скоро избран.
Достав листок из кармана, он начал:
– Бог-Булыжник, славься! Выборы – за дверь,
дабы брать по крупной мы могли теперь!
За борт – честных! Ныне – радуйся, братва:
Все презренье – бедным, богачам – права!
Больше жертв и денег каждый день и час.
Уповаем, Бог наш, сделай злее нас…
Стихотворение содержало еще три строфы, касавшиеся, помимо прочего, ряда местных коллизий, сведения о которых Амит вычитал в газете. Одна из его аллюзий заставила Прана и Лату подпрыгнуть от неожиданности. Амит мимоходом прошелся насчет некого землевладельца и некого борца с феодальным землевладением, которые сошлись было воедино, но в борьбе за голоса избирателей разбежались, как бильярдные шары.
Большинство слушателей рассмеялось, им понравилось стихотворение и особенно намеки на местные события. Однако господин Макхиджани не нашел это забавным.
– Он смеется над нашей Конституцией. Он смеется над Конституцией! – негодовал поэт-патриот.
Амит прочитал еще десяток стихотворений, в том числе «Жар-птицу», которая не давала покоя Лате, когда она впервые познакомилась с ней. Профессору Мишре стихотворение тоже понравилось. Он внимательно слушал его, кивая.
Некоторые стихотворения из прочитанных Амитом были созданы недавно и еще не опубликованы, но одно из них, о смерти одной из своих тетушек, он написал давно. Лате оно показалось очень трогательным. Амит приберег его и редко читал публично. Пран слушал, низко опустив голову, остальные тоже сидели очень тихо.
Прочитав все, что собирался прочитать, и переждав аплодисменты, Амит объявил, что будет рад ответить на вопросы.
– Почему вы не пишете на бенгальском, вашем родном языке? – требовательно спросил один из молодых людей. У него был очень сердитый вид.
Амиту часто задавали этот вопрос; он и сам задавал его себе. Публике он отвечал, что недостаточно хорошо владеет бенгальским языком, чтобы выразить все так же полно, как он делает это по-английски. Его предпочтения тут ни при чем. Тот, кого всю жизнь учили играть на ситаре, не может с ходу освоить саранги только потому, что так ему велит его идеология или, скажем, совесть.
– Кроме того, – добавил Амит, – все мы – порождение истории и должны делать то, что у нас получается лучше, не оспаривая выбора судьбы. Даже санскрит пришел в Индию со стороны.
Госпожа Суприйя Джоши, мастер верлибра, встала и спросила:
– Зачем вы все время рифмуете? Луна, волна, луна, волна? Поэт должен быть свободен, как птица – Жар-Птица. – Улыбнувшись, она села.
Амит ответил, что рифмует, поскольку ему это нравится. Он любит звучание рифмованных стихов; рифма придает весомость тому, что иначе может пройти незамеченным, и текст легче запоминается. Он не чувствует себя скованным рифмой – как музыканта не сковывают каноны раги.
Это не убедило Суприйю Джоши, и она заметила господину Макхиджани:
– В его стихах сплошные рифмы и созвучия, все равно что в триолетах Навроджи.
Профессор Михра поинтересовался, кто из поэтов оказал на Амита влияние. Не чувствует ли он сам в своих стихах что-то от Элиота? Профессор привел несколько строк из стихов Амита и сопоставил их со строчками своего любимого современного поэта.
Амит постарался ответить как можно обстоятельнее, хотя не считал Элиота одним из своих главных учителей и вдохновителей.
– Вы не влюбились в какую-нибудь девушку в Англии?
Амит резко выпрямился, но тут же расслабился, увидев, что вопрос задала милая старушка, сидевшая в задних рядах и смотревшая на него с ласковой озабоченностью.
– Мне кажется, не стоит говорить об этом публично, – ответил он. – Когда я предлагал задавать вопросы, надо было сразу сказать, что я не буду отвечать на сугубо личные – и на слишком заостренные социально тоже. Так что о моем отношении к политике правительства можете не спрашивать.
Молоденький студент дрожащим от волнения голосом сказал:
– Из восьмисот шестидесяти трех поэтических строк в двух ваших опубликованных сборниках в тридцать одной упоминаются деревья, в двадцати двух встречается слово «любовь» или «любить» и восемнадцать содержат только односложные слова. Это имеет какое-то особое значение?
Лата не могла сдержать улыбки и заметила, что Кабир тоже улыбается. Амит постарался переформулировать вопрос на более осмысленный и, отвечая, коснулся тем своих произведений.
– Это отвечает на ваш вопрос? – спросил он.
– О да! – с жаром ответил осчастливленный студент.
– Вы согласны, что краткость и небольшой объем – достоинство? – решительным тоном спросила дама академического вида.
– Ну, в общем, да, – осторожно ответил Амит. Объем самой дамы был отнюдь не маленьким.
– Почему же тогда, как говорят, вы пишете такой длинный роман, местом действия в котором является вроде бы Бенгалия? Больше тысячи страниц! – воскликнула она с упреком, словно обвиняя его в том, что он обрекает на мучения будущих исследователей его творчества.
– Ох, я сам не понимаю, почему он получается таким длинным, – пожаловался Амит. – Я, наверное, очень недисциплинированный сочинитель. При этом я ведь тоже не люблю длинные романы, и чем они лучше, тем хуже. Если роман плохой,
