На перроне в Холодном Николаевске клубилась толпа рабочих. Они должны были сразу же вытечь из под навеса на заснеженные улицы промышленного города и приклеившегося к нему с востока рабочего поселка, Иннокентьевского Два, тем временем, стояли здесь кучей, под облаками людского пара, пенящегося какой-то беспокойной, гневной энергией. Сквозь небо, затянутое дымами, зимназовыми радугами и порывами ленивой метели, один за другом проходили волны адского воя сирен, зовущих в холадницы, на фабрики, заводы, морозни и соплицовые цеха — все они стояли. Высаживающиеся из Мармеладницы смешались с ними; меньшая толпа, слившись с большей толпой, сразу же обрела признаки и свойства той, второй: движение, гневный говор, окрики и шаркание ногами — на месте. Господа директора уже не останавливались, не присматривались — как можно быстрее сбегали с перрона, перескакивая на другую сторону путей, под крылья сияний, растянутых на паутинных подъемных кранах и перегрузочных конвейерах.
— В Харбине зимназо побьет все рекорды, — вздохнул пан Белицкий, окутывая лицо толстым шарфом. — И почему это меня не радует?
— Пошли скорее, — буркнул Чингиз Щекельников, появившись откуда-то сбоку. — Не нравится мне все это. Сотня мужиков, хлопот целый ком. И где казаки, когда человек в них нуждается?!
Kantor[275] Friedrich Krupp Frierteisen AG размещалась на пятом этаже Башни Пятого Часа, что равнялось, по-видимому, двадцатому этажу небоскребов Лета. Иннокентьевский Два — это сплошь бараки и низкие клоповники — но в жизни своей я не видел столько небоскребов, сколько здесь, в Холодном Николаевске. Строя на плотных перекрестках Дорог Мамонтов, люди были обречены на высотную архитектуру, применение же зимназовой стали позволяло возводить самые тяжелые конструкции на настолько тонких и легких опорах, что в метели совершенно незаметных. Все причины я-оно знало, и было известно, чего ожидать, тем не менее изумил вид подвешенных в воздухе на высоте в шестьдесят аршин каменных домов в стиле классицизма, нередко с круглыми галереями из мираже-стекла, под башенками и византийскими куполами, с клетками спиральных лестниц и трубами персональных лифтов снизу — вся эта архитектурная окрошка, видимая за снежными заносами, и щедро покрытая снегом и льдом, испещренная сосульками, в вуалях сияния, пришедшего с крыльев тропических бабочек. Они появлялись неожиданно, одна за другой когда ветер поворачивал, или опадали столбы из инея — башня справа, башня слева, башня за башней, а по сути своей — домища, наполовину изготовленные из ледяного байкальского мрамора, а наполовину — из мираже-стекла; несколько нижних этажей которых было стерто из действительности, словно рисунок мелом с классной доски: докуда достала тряпка в руке ученика, то и исчезло. Впрочем, сохранившиеся, поднебесные этажи тоже исчезали, когда с них стекали краски на стеклах герметично замкнутых очков, и на это же место вливалась всемогущая белизна. Ни за какие коврижки я-оно не различило бы разные башни; хорошо еще, что Щекельников показывал дорогу.
Вся эта территория — то есть, центр Холодного Николаевска, сориентированный по Дырявому Дворцу и соседним промышленным предприятиям, а так же железнодорожные пути со складами и окрестностями — казалась одной громадной строительной площадкой или местом стихийной катастрофы, в настоящее время не слишком приведенной в порядок. Земля была разрыта нерегулярными рвами и ямами, то туг, то там в ней зияли шурфы, покрытые полотном на растяжках. Горели нефтяные костры. Обледеневшие доски вели пешеходов крутыми тропами от одного здания-калеки до другого такого же здания-калеки, от одного соплицова до другого; когда здесь проходил лют, доски переносили, укладывая из них другую дорожку. А поскольку здесь постоянно сновало с пару дюжин лютов, уличный план Холодного Николаевска представлял собой нечто вроде графической головоломки или же игрового поля двух партнеров, переставляющих шашки друг другу.
Транспортировка добычи и товаров к Мармеладнице и из нее осуществлялась не по земле, но воздушным путем, по растянутым по небу зимназовым струнам. Их путаница оставалась невидимой даже в погожие дни, не говоря уже про сегодняшний. Я-оно чуть ли не перепугалось, когда из пухового тумана над головой появилась связка черных рельсов и, позванивая, словно стеклянные трубки, поплыла к подъемному крану над путями. Глядя под ветер, заметило еще несколько подобных грузов, медленно перемещавшихся над городом, на первый взгляд — вопреки всем законам физики: тысячи пудов металла, левитирующих выше цехов, машин, будок, шахт, огней, лютов и людей. Впоследствии узнало, что здесь никогда не отмечали люта выше, чем в пятидесяти аршинах над земной поверхностью; если бы Иркутск начали отстраивать несколькими годами позднее, наверняка бы сейчас он весь висел бы в воздухе на зимназовых скелетах.
Пассажирского лифта под Башней Пятого Часа ожидало человек пять-шесть. Господин Щекельников указал на лестницу. Я-оно отрицательно покачало головой. Глядя прямо вверх, видело громадный черный квадрат «дна» башни. Но даже отсюда, ее боковые ажурные опоры были незаметны. Задирая башку, обошло по окружности «фундамент» конструкции. Башня Сибирхожето была спроектирована и возведена сразу же после Зимы Лютов и перед европейским Годом Лютов, когда про зимназо мало-чего было известно, потому за образец взяли Эйфелеву башню, потому-то она и казалась такой массивной; в то время как Часовые Башни — в чем, хотя и с недоверием убедилось я-оно — стояли на опорах, более тонких, чем фонарные столбы. Поднимаясь вверх на стонущем и грохочущем лифте (ветер проникал вовнутрь струйками белесой пыли), сложно было преодолеть иррациональный страх: а вдруг все это хозяйство завалится? Собранные в лифте люди обменивались мрачными шутками об армии, по приказу генерал-губернатора усмиряющей холадницы, о Феликсе Дзержинском, возвращающемся в Иркутск к очередному пролетарскому бунту. Кто-то вспоминал Распутина, кто-то — Мартына. Я-оно вышло и поднялось еще на четыре этажа вверх по лестнице из зеркального гранита. На лестничных клетках в горшках росли большие белые кактусы. За панорамными окнами разыгралась зеленая метель. На четвертом этаже свернуло налево и встало в очереди посетителей перед дверьми конторы Friedrich Krupp Frierteisen AG. Чингиз Щекельников хмуро глянул исподлобья, сморкнул из одной ноздри, потом из другой.
— Имеем дубину.
Точно, дубина была.
— Валяйте прямо. А я буду извиняться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
