«Сипягин тоже хорош! Ведь обо всем договорились, по рукам ударили, и на тебе — выкинул фортель купчишка! «Считаю, — говорит, — что установленные проценты — пятьдесят на пятьдесят — несправедливы и потому для меня неприемлемы. Смотри: деньги мои, риски мои — а у тебя одна пустая болтовня и обещания, что в доме несусветные сокровища спрятаны. А если их там не окажется? Кто мне вернет мои кровные рублики? А знаешь, сколько эта старушка — божий одуванчик с меня запросила? Да за эти деньжищи можно было бы губернаторский дом купить вместе с прислугой! Значит, так, мое последнее слово: восемьдесят процентов мне и двадцать тебе, а не согласишься — и не надо! Дом и так ко мне отойдет!» Тогда я его спрашиваю: «А где, уважаемый Капитон Игнатьевич, гарантия, что вы опять меня не обманете?» А он: «А какие у тебя, милейший, имеются доказательства, что именно там находится персидское золото?» — «Ладно, — говорю, — согласен. Только уговор — больше ничего не менять». А он захохотал и стал меня за щеку трепать, фефелой называть, а когда я водку пить отказался, встал да и вылил мне рюмку за шиворот! Тут я и понял, что как только он купчую подпишет, так обо мне и забудет. Еще и дворнику рубль даст, чтоб метлой меня по улице гнал, если я к их парадному подойду. Вот тогда-то я и решил опия ему в рюмку подсыпать, благо случай представился. А потом было смешно и приятно смотреть, как этот откормленный вологодский бык в котелке, тупо улыбаясь и раскланиваясь, прыгнул под поезд… только хруст стоял от его разрезанных костей. А не жадничал бы — был бы жив-живехонек, да еще и при деньгах! Вот ведь душа неблагодарная, даже не поинтересовался, сколько мне с краеведом мучиться пришлось… Да-с… худой-худой, а силы набралось как у портового грузчика! И брыкался, и за палец укусить хотел, насилу угомонил грешника. А то не грешник? На шкафу черепа человеческие напоказ выставил, будто вазочки из китайского фарфора. Ах, Корзинкин, Корзинкин, не болтал бы лишнего, сто лет бы еще здравствовал. Но нет! Материя души у русского человека особенная! Любит он хвастать, да так, чтобы у соседа скулы от зависти сводило!»
За окном нещадно палило солнце, на перекрестке, словно часовой на посту, вышагивал городовой, а мимо него, держа за веревку воздушного змея, неслась озорная стайка мальчишек. У круглой афишной тумбы пожилая дама с лорнетом силилась прочитать объявление о новой программе самодвижущихся картин в синематографе «Биоскоп», где перед каждым сеансом зажигается чудо-люстра и в фойе играет электропатефон. Ярко-красное объявление приглашало посетить незабываемое феерическое представление: оперетту «Сен-Жен» с участием театра-варьете «Буфф».
«Затхлая провинциальная дыра, возомнившая себя городом, — подумал мужчина и усмехнулся, — ленивые мещане, толстые купцы-хамы и трескучая и бестолковая интеллигенция, возомнившая себя наиболее образованной, а значит, самой умной частью населения. Ну в какой еще губернии вы найдете два писательских общества и три товарищества свободных художников? И это на сто тысяч населения? Продажные судьи с желто-зелеными геморроидальными лицами и синюшными носами, адвокаты-кровопийцы и жадные до взяток псы-полицейские с заплывшими от жира подбородками… и семнадцать белоснежных церквей. Семнадцать! Да, видно, много грехов у обывателей, если столько храмов понастроили… Но ничего, недолго осталось здесь гнить».
Он снова сел за стол и принялся старательно наклеивать печатные буквы на линованный лист гимназической тетради.
14
Проблески надежды
Комната для прислуги представляла собой узкое помещение, похожее на чулан, с маленьким, размером с открытую книгу, окошком почти под самым потолком. Ардашев сидел на табурете и уже десять минут слушал объяснения камеристки Анны Перетягиной, или просто Нюры, упрямо твердившей одно и то же:
— Я и в участке следователю тысячу раз повторяла, что Елизавета Родионовна всегда посылает меня за чаем и пирожными. А тут легкий дождик прокапал, и я решила пойти по главной аллее, а не по песчаной дорожке, хоть по ней и намного короче, — смиренно, словно монашка, отвечала горничная.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Вы, голубушка, все же постарайтесь припомнить, который был час, когда вы отправились в кафе.
— Да ведь у меня сроду часов не водилось…
— Ну хорошо… А кого вы видели за столиками, когда покупали чай и сласти?
— Только Глафиру Виссарионовну… Она, наверное, Жоржика своего поджидала. Потом офицеры появились… а господин Катарский газету читал, — нервно перебирая край косынки, вспомнила женщина.
— Он был один?
— Нет, с женой.
— А Шахманский?
— Ни его, ни Аполлинария Никаноровича, ни актрисы этой — никого не видела.
— Значит, вы не можете сказать, сколько времени вы отсутствовали?
— Ну откуда мне знать? Я же говорила, что часов не имею. А хоть бы и были? Да разве бы я стала по ним минуты отмерять?
— А почему бы и нет?
— Потому что часы знатные дамы носят совсем не для того, чтобы время по ним узнавать, а для красоты. Им торопиться некуда. Это пусть господа суетятся, нервничают, папиросы курят и думают, где раздобыть денег, чтобы женам должное содержание устроить. А если и надо приличной женщине узнать, который час, то для такого случая завсегда мужчины вокруг нее найдутся, — искоса поглядывая на украшенные брильянтами запонки адвоката, разглагольствовала прислуга.
— Да, занимательные рассуждения. Вы, как я понимаю, замужем? — указывая на широкое серебряное обручальное кольцо, спросил Ардашев.
— Ну да, вот уже два года как обвенчалась.
— И где же служит ваш муж?
— Поваром здесь, у Елизаветы Родионовны, земля ей пухом, — перекрестилась горничная.
— И все-таки давайте хотя бы частично воссоздадим картину. Если идти обычным шагом, то от того места, где была убита ваша хозяйка, до смотровой площадки уйдет приблизительно десять-двенадцать минут и столько же обратно; плюс еще три-пять минут на то, чтобы купить чай и пирожное; итого, выходит, вас не было около получаса. Так?
— Вам виднее…
— Ладно. А когда вы попросили о помощи, все были за столиками или опять кого-то не было?
— Да почем же я знаю, Клим Пантелеевич? Я ведь не в себе от страха была!
— Это так, не спорю. Но тогда хотя бы постарайтесь вспомнить, кто вместе с вами прибежал к убитой?
— Глафира Виссарионовна, Савраскин, артистка эта, Аркадий Викторович с Альбиной, а Варенцов и Катарский, кажись, уже после них подоспели.
— А вы все время были с хозяйкой?
— Н-ну да, кроме как за чаем ходила… и… там лавочка неподалеку. Вот я на ней и сидела.
— Что ж, голубушка, спасибо.
Ардашев уже направился в переднюю, как его окликнули. Обернувшись, адвокат увидел Шахманского.
— Клим Пантелеевич, не могли бы вы уделить мне несколько минут?
— Извольте…
— Прошу.
Присяжный поверенный оказался в большой светлой комнате с венецианским окном и расположился в мягком кожаном кресле, на которое гостеприимно указал севший напротив хозяин.
— Как вы, наверное, знаете, Клим Пантелеевич, именно я просил доктора Лисовского привлечь вас к расследованию тех странных явлений, которые, как потом выяснилось, были результатом проделок Варенцова. Другими словами, я очень хорошо относился к своей бабушке, несмотря на ее непростой характер и очень противоречивые поступки. Вам наверняка известно, что самый лакомый кусок ее наследства — два доходных дома — она отписала мне, и мои ближайшие родственнички до сих пор вне себя от зависти, хотя, поверьте, к этому ее решению я не имел ни малейшего отношения. Но… — Шахманский наклонился к собеседнику, — полиция считает, что именно я причастен к ее убийству. Это ли не абсурд?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Отчего вы так решили?
— Узнав о содержании духовной, господин следователь посчитал это достаточно веским мотивом для подозрения меня в совершении убийства. Он так и сказал: «Вы, господин Шахманский, больше других были заинтересованы в смерти потерпевшей». Но ведь и у Глафиры, с ее мельницей и маслобойней, тоже повод для душегубства имелся, не так ли? А Варенцов? Еще тот фрукт!
