– Они ведь лучшие батюшкины друзья! – объяснял слуга. – Скажите, какая пирушка без них обходится? Они от батюшки ни на шаг. И батюшка на них никогда не сердится. Стоит им слово сказать, как сразу повеселеет.
Немного погодя пожаловали приглашенные Цитуном Ин Боцзюэ и Се Сида. Они прошли в залу и, припав на колени перед покойницей, долго плакали.
– О наша добрая невестушка! – причитали Боцзюэ и Сида.
– Вот арестанты, болтуны проклятые! – ругались Цзиньлянь и Юйлоу. – Она добрая, а мы, выходит, злодейки!
Наконец они встали, и их приветствовал Симэнь.
– Какое, брат, тебя постигло горе! – воскликнули оба со слезами на глазах.
Симэнь проводил их в кабинет, где они поклонились сюцаю Вэню и сели.
– Когда же преставилась невестушка? – спросил Боцзюэ.
– Как раз в послеполуночный час под вторым знаком чоу, – отвечал Симэнь.
– Когда я до дому добрался, время за четвертую стражу перевалило, – говорил Боцзюэ. – Жена спросила. По всему, говорю, видно, больная при последнем издыхании. И только я лег, представь себе, вижу сон. Приходит ко мне твой слуга и торопит на пир по случаю твоего повышения. Смотрю, ты в ярко-красном одеянии достаешь из рукава пару шпилек и показываешь мне. «Одна сломалась», – говоришь ты. Я долго рассматривал шпильки. «Как жаль, – говорю я тебе, – сломалась нефритовая, простая цела осталась». «Да они обе нефритовые», – утверждаешь ты. Я тут же проснулся. Дурной, думал, сон. Жена видит, я губами шевелю, спрашивает: «Это ты с кем разговариваешь?» «Вот рассветет, тогда и узнаешь», – отвечал. – утром ко мне слуга и приходит в белом. У меня так ноги и подкосились. У тебя, брат, и верно траур.
– Я и сам накануне сон видел вроде твоего, – говорил Симэнь. – Будто присылает мне из столицы сватушка Чжай шесть шпилек. Гляжу, одна сломана. «Какая досада!» – воскликнул я и стал рассказывать сон жене, а тем временем она и отошла. До чего жестоко Небо! Какое горе обрушило на мою головушку! Лучше бы уж мне самому умереть. По крайней мере, не пришлось бы переживать. Ну как, скажите, мне не убиваться! Только вспомню, по сердцу так и режет. Кому я делал плохое, а? Кого обидел? Как могло Небо отнять у меня самое дорогое?! Сперва сына лишился, теперь она ушла. И зачем я только на свете живу? Что проку в несметных богатствах моих?
– Нет, брат, ты так напрасно говоришь, – успокаивал его Боцзюэ. – Конечно, ты жил с невесткой в любви и согласии, и вдруг ее не стало. Тебе, само собой, очень тяжело. Но у тебя огромное хозяйство, блестящее будущее. На тебя как на твердыню все опираются от мала до велика. Случись что с тобой, что им делать? Как будут жить невестки, лишившись хозяина? Помни: за одним трое благоденствуют, одного не стало – и трое погибнут. Впрочем, не мне тебя учить. Ничего не скажешь, невестка рано ушла, в пору самого расцвета, и тебе тяжело. Тем более невыносимо расставание с любимой. Но оденешь траур, закажешь монахам панихиду, совершишь погребение и тебе станет легче на душе, как отдашь невестке должные почести. А так убиваться, брат, я тебе не советую. Успокойся!
Утешение Боцзюэ принесло Симэню облегчение. Он перестал плакать, а немного погодя сел с друзьями пить чай.
– Ступай, скажи, чтоб завтрак готовили, – наказал он Дайаню. – Мы с батюшкой Ином, наставником Вэнем и батюшкой Се позавтракаем.
– А ты что ж, брат, еще и не завтракал? – удивился Боцзюэ.
– После твоего ухода вся ночь прошла в хлопотах, – отвечал Симэнь. – Я крошки в рот не брал.
– А голодать, брат, никуда не годится, – заметил Боцзюэ. – Говорят, лучше все до нитки спустить, чем с голодным брюхом ходить. Помнишь, как в «Каноне сыновней почтительности» сказано? «Просвещенные люди не будут из-за смерти губить жизнь, из-за горя вредить природе».[1033] Сам посуди, брат. Умершие умерли, а живым жить надобно.
Да,
Он кратким утешением путь мудрости открылИ друга поучением вновь к жизни пробудил.
Если хотите знать, что случилось потом, приходите в другой раз.
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
РОДНЫМ И ДРУЗЬЯМ ПОСЛЕ ПРИНЕСЕНИЯ ЖЕРТВ УСТРАИВАЮТ УГОЩЕНИЕ
СИМЭНЬ ЦИН, ТРОНУТЫЙ ИГРОЮ АКТЕРОВ, СКОРБИТ ПО ЛИ ПИНЪЭР
У балюстрад волшебных, у яшмовых террас
Уже цветы опали – им больше не цвести.
Отвар усов дракона жизнь не продлил на час,
Медвежьей желчью тоже беду не отвести.[1034]
Под одеялом зябко. Осенняя тоска.
Свеча горит – не греет. Как бесконечна ночь!
Гусь без подруги грустно летит за облака,
Порывы ветра крыльям так трудно превозмочь!..
Итак, Ин Боцзюэ удалось тогда успокоить Симэня, и тот, перестав плакать, послал слугу за кушаньями.
Немного погодя прибыли шурины У Старший и У Второй. Они припали на колени перед усопшей, потом поприветствовали хозяина и выразили ему соболезнование. Их пригласили во флигель, где они присоединились к остальным. Дайань пошел в дальние покои.
– Ну что? – говорил он Юэнян. – Не верили мне? А стоило только дяде Ину слово сказать, как батюшка кушанья велел приносить.
– Знаем мы тебя, арестантское твое отродье! – говорила Цзиньлянь. – Кто-кто, а ты-то уж нрав хозяйский раскусил. Сколько лет ему сводником служишь!
– Я с малых лет у батюшки в услужении, – отвечал Дайань. – Как же мне не знать хозяина!
– А кто там с батюшкой завтракает? – спросила Юэнян.
– Только что почтенные господа У пожаловали, – объяснял слуга. – Учитель Вэнь, дядя Ин, дядя Се, приказчик Хань и зятюшка. Восемь человек собралось.
– Позови зятюшку, – наказывала Юэнян. – Чего ему там делать?
– Но зятюшка уже за стол сел, – говорил Дайань.
– Пусть слуги кушанья подадут, – наказывала Юэнян. – А ты зятюшке рисового отвару принеси. Он ведь с утра ничего не ел.
– Какие, матушка, слуги? – спрашивал Дайань. – Кто оповещает о трауре, кто жертвенную бумагу возжигает, кто закупки делает. И Ван Цзина за погребальным гонгом к свату Чжану послали. Я один во всем доме остался.
– Ну, а Шутуна не можешь позвать? – говорила хозяйка. – Или он, рабское отродье, на кухню сходить считает для себя унизительным?
– Шутун и Хуатун к покойной матушке приставлены, – объяснял Дайань. – Один бьет в гонг, а другой возжигает благовония и жертвенную бумагу. Чуньхуна батюшка тоже отправил. Он с приказчиком Бэнем пошел шелк менять. Батюшка распорядился на траур взять по шесть цяней за кусок.
– По-моему, и за пять цяней вполне сошел бы, – заметила Юэнян. – К чему еще менять? Ну, нечего время тянуть! Возьми Хуатуна и скорей кушанья подавайте.
Дайань с Хуатуном расставили на большом столе блюда и чашки, и гости принялись за трапезу.
Появился Пинъань с визитной карточкой в руке.
– Его сиятельство господин Ся прислали три смены караула из управы, – объявил он. – Посыльный ждет ответа.
Симэнь пошел поглядеть караульных, а слуге велел наградить посыльного тремя цянями серебра и письменно поблагодарить Ся Лунси.
– Передай мою благодарность батюшке Ся, – наказал посыльному Симэнь, вручая ответную карточку.
После трапезы посуду убрали. Тут явился Лайбао с живописцем Ханем. Симэнь должным образом приветствовал художника.
– Простите, что побеспокоил вас, сударь, – начал Симэнь. – Мне хотелось бы иметь портрет усопшей.
– Понимаю, – отвечал Хань.
– Медлить нельзя, – заметил шурин У Старший. – Облик усопшей может исказиться.
– Не волнуйтесь! – заверил его художник. – Я напишу и не глядя на усопшую.
Они сели пить чай. Вошел Пинъань.
– Шурин Хуа Старший пожаловали из загорода, – объявил он.
Симэнь проводил Хуа Цзыю к усопшей, и оба заплакали. После поклонов шурин Хуа присоединился к остальным.
– В котором часу ее не стало? – спросил Хуа.
– Как раз в послеполуночный час чоу, – отвечал Симэнь. – Перед самой кончиной мы с ней долго разговаривали. Только горничные забылись, она испустила дух.
Слуга художника взял в руки палитру. Хань стал доставать из рукава кисти и краски.
– Пора бы вам, зятюшка, писать портрет, – сказал Хуа Цзыю.
– Непременно! – воскликнул Симэнь. – Я так ее любил! Обязательно надо сохранить на память ее образ.
Хозяин распорядился, чтобы жены удалились из залы, и, когда подняли полог, ввел к покойнице художника, шурина Хуа Старшего и остальных. Живописец приоткрыл покров, окропил святою водой голову, руки и ноги покойной и сосредоточил на ней свой взор. Ли Пинъэр была покрыта черным платком. Несмотря на длительный недуг, она лежала как живая. Выражение бледного лица нисколько не изменилось, а губы, казалось, чуть-чуть алели. Симэнь не мог удержаться и зарыдал.
Лайбао с Циньтуном держали палитру и краски. Хань сразу же уловил черты усопшей, и гости, окружив художника плотным кольцом, следили за каждым его мазком.
