Затем разговор перешел к России. Энгельс был убежден, что русским социал-демократам необходимо серьезно заниматься аграрным вопросом. Чем дольше длился разговор, тем яснее становилось Водену, что, хотя и в очень тонкой форме, но он был все-таки подвергнут своеобразному экзамену и сдал его, очевидно, хорошо. Энгельс допустил молодого человека, вооружив его большой лупой, к рукописям Маркса и пригласил вскоре снова. В следующую встречу Воден рассказал Энгельсу о том, что Плеханов часто вынужден защищать марксизм от извращений и нападок народников. Прищуря глаза и улыбаясь, Энгелье ответил на отличном русском языке:
— Кто Плеханова обидит? Не обидит ли всякого сам Плеханов? — и добавил по-латыни поговорку древних: — «Кто стал бы слушать, как Гракхи жалуются на мятеж?»
Энгельс и Воден много говорили о Марксе.
— Я желал бы — заметил Энгельс живо, — чтобы русские, да и не только русские, не подбирали цитат из Маркса и моих сочинений, а мыслили бы так, как мыслил бы Маркс на их месте. Только тогда, в. этом именно смысле, слово «марксист» имеет право на существование.
Знакомство с Энгельсом неизмеримо обогатило Ведена. Он никогда не встречал человека, столь заинтересованного в том, чтобы одарить других своими знаниями, открытиями и главное — методом мышления. Величие и благородство духа заставляло era заботиться о единомышленниках в трудные для них времена. Он, делая это подчас тайно, много лет подряд деньгами помогал Беккеру, обеспечив его старость; поддерживал великодушного коммунара — поляка Врублевского и многих других, едва узнавал, что они терпят бедствие.
Каждый, кто хоть раз встречался с Энгельсом, уносил с собой частицу его сокровищницы духа.
Философию Энгельс называл учением о мышлении, логике и диалектике, утверждая, что остальное в ней представляет лишь исторический интерес.
Воден был приглашен на Риджентс-парк-род на первомайский вечер. В петлице пиджака хозяина дома алела большая гвоздика. Ароматный узорчатый цветок красовался в смоляных волосах Тусси и на груди у всех прибывших на торжество социалистов.
Тост следовал за тостом, и всем казалось, что небо над миром затянуто багровыми революционными стягами.
К концу ужина спели хором «Марсельезу» на французском языке, ту, которую пела восставшая Франция, родина Коммуны.
Спустя два месяца Воден уехал из Лондона и навсегда расстался с Генералом.
В 1893 году мир был захвачен сенсационными разоблачениями, названными в прессе панамской аферой. Еще раз французы убедились в том, что продажность, взяточничество, мошенничество присущи буржуазной республике так же, как и монархии.
Французский инженер Лессепс в начале 80-х годов основал компанию по прорытию канала в Америке па Панамском перешейке. Однако деньги, поступившие от среднего достатка акционеров и продажи лотерейных билетов, оказались разворованными, строительство прекратилось, правительство начало следствие, и вскрылись подлоги и жульничество.
Буржуазная республика ничем не отличалась от монархии, где моты короли, фавориты и фаворитки грабили казну и народ.
Об этом еще раз напомнило панамское дело. Энгельс призывал соратников широко оповещать трудящихся о явлениях распада буржуазного строя, так отчетливо выявившихся в панамском деле.
Несколько позже Франция, а затем и все лучшие люди других стран узнали о деле офицера генерального штаба, еврея Дрейфуса, ложно обвиненного в шпионаже в пользу Германии. Он был безвинно осужден и заключен на острове близ Новой Каледонии. Несправедливость, дикость, варварство военного суда взметнули волну протеста.
Энгельс, как и Маркс, никогда не судил о людях по их национальной принадлежности. Великие вожди рабочего класса легко сходились с единомышленниками и соратниками независимо от цвета их кожи и происхождения, и всегда их врагами были гонители и эксплуататоры рабочего класса любой страны. В небольшом письме своему австрийскому корреспонденту Энгельс за несколько лет до процесса Дрейфуса, в апреле 1890 года, просто и ясно раскрыл реакционную сущность оценки человека по национальному признаку и, в частности, показал, что антисемитизм — это пережиток средневековья и отсталой культуры.
Владимир Ильич Ленин произносит речь на открытии временного памятника Карлу Марксу и Фридриху Энгельсу. Москва. 7 ноября 1918 года.
Памятник Карлу Марксу в Москве (работа скульптора Л Кербеля)
«…Но не наделаете ли вы с антисемитизмом больше вреда, чем добра, — вот о чем прошу я вас поразмыслить. Антисемитизм — это признак отсталой культуры, и поэтому имеет место только в Пруссии и Австрии, да еще в России…
…Антисемитизм, таким образом, — это не что иное, как реакция средневековых, гибнущих общественных слоев против современного общества, которое состоит в основном из капиталистов и наемных рабочих; он служит, поэтому, лишь реакционным целям, прикрываясь мнимосоциалистической маской…»
Дни для Энгельса пролетали с быстротой падающих звезд. Июль был на исходе. Энгельс собирался в долгий путь по разным европейским странам. Готовясь к отъезду, он приводил в порядок дела и писал завещание. 73 года заставляли его думать о неизбежном для всего сущего конце.
Трудно бывает жить, еще труднее умереть. Любя жизнь, следует учиться достойно встретить смерть.
Энгельс не опускал глаз ни перед какой опасностью, встречал ее с улыбкой, грустью. Он не желал, чтобы переход в небытие застал его врасплох. Любовь к порядку никогда его не покидала. Часть своего имущества и библиотеку Энгельс передавал после своей кончины Социал-демократической партии Германии, а основную сумму денег делил между дочерьми и внуками Маркса. Они были ему ближе родни, и судьба их всегда беспокоила Энгельса, стремившегося облегчить ее им, чем мог. Любовь к Марксу коснулась всех, кто был дорог и близок покойному. Энгельс всегда оставался одним из самых верных, скромных, самоотверженных людей, которых знала история.
ЗАВЕЩАНИЕ ФРИДРИХА ЭНГЕЛЬСА ОТ 29 ИЮЛЯ 1893 г.
122. Риджентс-парк-род, Лондон
Я, Фридрих Энгельс, настоящим аннулирую все мои прежние завещания и объявляю действительным это завещание. Я назначаю моих друзей Самюэла Mуpa, адвоката из Линкольнс-Инна, Эдуарда Бернштейна, журналиста, и Луизу Каутскую, проживающую в настоящее время в моем доме, каждому из них за его или ее хлопоты сумму в двести пятьдесят фунтов стерлингов Я завещаю моему брату Герману имеющийся у меня написанный маслом портрет моего отца, а если вышеназванный брат умрет раньше меня, то его сыну Герману. Все мое движимое имущество и другие вещи, изготовленные или заказанные для моего дома к моменту моей смерти, — кроме денег и ценных бумаг, а также всего того, чем я по- иному распоряжусь в этом завещании или каком-либо дополнении к нему, — я завещаю вышеупомянутой Луизе Каутской. Я завещаю Августу Бебелю из Берлина в Германской империи, члену германского рейхстага, Паулю Зингеру из Берлина, также члену германского рейхстага, общую сумму в одну тысячу фунтов стерлингов, которую они или их преемник должны использовать для расходов по выборам в германский рейхстаг таких лиц, в такое время, в таком месте, которые упомянутые Август Бебель и Пауль Зингер или их преемник сочтут подходящими согласно их или его безусловному суждению.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
