«Он уже давным-давно не выходит из дому, ходит только сюда. Но вчера Он гулял с Муней к Казанскому Собору и Исаакиевскому — ни одного неприятного взгляда, все спокойны» — эти строки, написанные царицей 15 декабря, то есть накануне убийства, говорят сами за себя — никакого предчувствия смерти у Распутина не было. Косвенно внезапность его смерти подтверждается и показаниями Белецкого, согласно которым неожиданная гибель Распутина внесла изрядную сумятицу в ряды его поклонниц, и в том числе это касается той самой Муни Головиной, с которой он последний раз в жизни прошелся по Невскому проспекту.
«Когда я был у А. А. Вырубовой утром на другой день после убийства Распутина, до обнаружения его тела, примерзшего ко льду <…> то я увидел по лицу А. А. Вырубовой, какая сильная душевная борьба происходила в ней от начавшего заползать в душу сомнения в отношении Распутина; этого чувства она не скрывала от меня, сказав, что не может допустить мысли, чтобы Распутин не предчувствовал своей смерти и не сказал бы ей об этом, тем более, что в день его убийства она до прихода Протопопова была вечером в 8 час. у Распутина <…> г-жа Головина (одна из самых давних почитательниц Распутина) откровенно высказала мне свое разочарование в прозорливости Распутина ввиду непредвидения им такой ужасной своей смерти, так как в последнее время Распутин уверял своих поклонниц, чему я сам раз был свидетелем во время одного из воскресных чаев у него на квартире, в июне 1916 года, в присутствии А. А. Вырубовой, — что ему положено на роду еще пять лет пробыть в миру с ними, а после этого он скроется от мира и от своих близких, и даже семьи в известном только ему одному, намеченном им уже глухом месте, вдали от людей, и там будет спасаться, строго соблюдая устав древней подвижнической жизни. Это свое намерение Распутин, как я понимал, навряд ли привел бы в осуществление, даже если бы он и не был убит, так как он довольно глубоко за последнее время опустился на дно своей порочной жизни; но по настроению Государя Распутин ясно замечал близость наступления поворота в отношении к нему со стороны его величества и заранее подготовлял себе почетный отход от дворца, указывая на пятилетний срок, как на то время, когда наступил бы для наследника юношеский возраст, кладущий преграду гемофилии, внушавшей их величествам постоянную боязнь за жизнь его высочества и связавшей Распутина, в силу приведенных мною причин, с августейшей семьею».
Двое из убийц — Пуришкевич и Юсупов — оставили свидетельства о том, как убийство Распутина происходило, однако верить обоим трудно. Дневник Пуришкевича меньше всего похож на дневник, мемуары Юсупова — на мемуары. И то и другое литературно обработанная публицистика. Тем не менее что-то из этих источников выудить можно.
Член Государственной думы Владимир Митрофанович Пуришкевич был монархистом, черносотенцем и, что еще более важно, — англофилом. Солженицын очень точно назвал его истерическим и перекидчивым. Вскоре после Милюкова он выступил в Думе с гневной антираспутинской речью.
«Надо, чтобы впредь недостаточно было рекомендации Распутина для назначения гнуснейших лиц на самые высокие посты. Распутин в настоящее время опаснее, чем некогда был Лжедмитрий… Господа министры! Если вы истинные патриоты, ступайте туда, в царскую Ставку, бросьтесь квотам царя и просите избавить Россию от Распутина и распутинцев, больших и малых».
Как писал в мемуарах протопресвитер Шавельский, «по поводу этой речи один из великих князей, Михайловичей, 22 ноября телеграфировал в Петроград своему брату Николаю Михайловичу: "Читал речь Пуришкевича. Плакал. Стыдно!"».
«…я говорил в Государственной думе о современном состоянии России; я обратился к правительству с требованием открыть Государю истину на положение вещей и без ужимок лукавых царедворцев предупредить Монарха о грозящей России опасности со стороны темных сил, коими кишит русский тыл, — сил, готовых использовать и переложить на Царя ответственность за малейшую ошибку, неудачу и промах его правительства в делах внутреннего управления в эти бесконечно тяжелые годы бранных испытаний, ниспосланных России Всевышним… — писал Пуришкевич в своем дневнике. — Как мне бесконечно жаль Государя, вечно мятущегося в поисках людей, способных занять место у кормила власти, и не находящего таковых; и как жалки мне те, которые, не взвешивая своих сил и опыта в это ответственное время, дерзают соглашаться занимать посты управления, движимые честолюбием и не проникнутые сознанием ответственности за каждый свой шаг на занимаемых постах.
В течение двух с половиной лет войны я был политическим мертвецом: я молчал; и в дни случайных наездов в Петроград, посещая Государственную Думу, сидел на заседаниях ее простым зрителем, человеком без всякой политической окраски. Я полагал, как и полагаю сейчас, что все домашние распри должны быть забыты в минуты войны, что все партийные оттенки должны быть затушеваны в интересах того великого общего дела, которого требует от всех своих граждан, по призыву Царя, многострадальная Россия; и только сегодня, да, только сегодня, я позволил себе нарушить мой обет молчания и нарушил его не для политической борьбы, не для сведения счетов с партиями других убеждений, а только для того, чтобы дать возможность докатиться к подножию трона тем думам русских народных масс и той горечи обиды великого русского фронта, которые накопляются и растут с каждым днем на всем протяжении России, не видящей исхода из положения, в которое ее поставили царские министры, обратившиеся в марионеток, нити от коих прочно забрал в руки Григорий Распутин и Императрица Александра Федоровна, этот злой гений России и Царя, оставшаяся немкой на русском престоле и чуждая стране и народу, которые должны были стать для нее предметом забот, любви и попечения.
Тяжело записывать эти строки, но дневник не терпит лжи: живой свидетель настроений русской армии от первых дней великой войны, я с чувством глубочайшей горечи наблюдал день ото дня упадок авторитета и обаяния царского имени в войсковых частях, и, увы! не только среди офицерской, но и в толще солдатской среды, и причина тому одна — Григорий Распутин.
Его роковое влияние на Царя через посредство Царицы и нежелание Государя избавить себя и Россию от участия этого грязного, развратного и продажного мужика в вершении государственных дел, толкающих Россию в пропасть, откуда нет возврата».
И пустой фразеологии, и демагогии в этих строках сколько угодно («Распутин в качестве неугасимой лампады в царских покоях», — писал Пуришкевич несколькими абзацами далее). Да и вообще, как к Распутину ни относись, нельзя не признать, что его убийцы были людьми мало симпатичными. И в данном случае можно согласиться с Гучковым, говорившим о том, что Пуришкевич из тех, «которые торгуют на своем темпераменте».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
