Мостник ничего не мог прочесть по лицу Филемона и догадывался, что Грегори еще не объявил о королевском решении. Для Мерфина и Керис оно означало все. Если пост получит умеренный и разумный Клод, их мытарства кончатся, но если епископом станет Филемон, предстоят долгие годы склок и судебных тяжб.
Вел службу Анри, но проповедовал настоятель. Он поблагодарил Бога за то, что Он услышал молитвы кингсбриджских монахов и сохранил город от страшных последствий чумы. Аббат не упомянул ни о том, что братья, оставив горожан на произвол судьбы, бежали в обитель Святого Иоанна-в-Лесу, ни о том, что Керис и Мерфин помогли исполниться их молитвам, на полгода закрыв городские ворота. Выходило, что Кингсбридж спас Филемон.
— Меня просто трясет. — Обращаясь к жене, Мостник даже не старался говорить тихо. — Он все переворачивает!
— Успокойся. Бог знает правду, и люди тоже. Филемон никого не проведет.
Она, конечно, права. После сражения победители всегда благодарят Бога, но все-таки разницу между плохими и хорошими полководцами понимают.
Потом зодчий как олдермен был приглашен отобедать во дворец аббата. Он сел рядом с Каноном Клодом. Как только произнесли благодарственную молитву, начались застольные разговоры, и Мерфин тихо спросил у соседа:
— Архиепископ знает, кого король выбрал епископом?
Тот едва заметно кивнул.
— Вас?
Клод отрицательно мотнул головой.
— Тогда Филемона?
И вновь Канон едва заметно кивнул. У Мерфина опустилось сердце. Как король мог предпочесть неразвитого, трусливого Филемона ученому, разумному Клоду? Но вопрос риторический. Пройдоха умело разыграл партию.
— А Грегори уже сказал монахам?
— Нет. — Канон придвинулся к Мерфину. — Вероятно, он неформально известит Филемона сегодня вечером после ужина, а завтра на заседании капитула сообщит братии.
— Значит, у нас есть время до конца дня?
— Для чего?
— Чтобы изменить его мнение.
— Не получится.
— Я попытаюсь.
— Не получится.
— Не забудьте, я теряю все.
Зодчий не мог есть и лишь ковырял в тарелке, с нетерпением дожидаясь, пока архиепископ встанет из-за стола, затем подсел к Грегори:
— Если вы готовы прогуляться со мной до собора, я бы поделился с вами тем, что — надеюсь, не ошибаюсь — живо вас интересует.
Лонгфелло кивнул. Они прошли в собор, где Мерфин мог не опасаться, что их подслушают. Архитектор глубоко вздохнул. Его замысел очень опасен. Переубедить короля. Если не выйдет, могут обвинить в измене и казнить.
— Долгое время ходили слухи, что где-то в Кингсбридже существует некий документ, который король желал бы уничтожить.
Не изменившись в лице, законник ответил:
— Продолжайте.
Иными словами, лондонец подтвердил слова Мостника.
— Это письмо находилось у недавно умершего рыцаря.
— Умершего! — изумленно воскликнул Грегори.
— Вам, очевидно, известно, о чем я говорю.
Лонгфелло ответил как истинный законник:
— Предположим — просто, дабы продолжить разговор, — что известно.
— Шут его знает, что там в нем, но я хотел бы оказать службу королю, передав это письмо.
Он прекрасно знал, что в этом письме, но из осторожности, как и Грегори, предпочел сделать вид, будто понятия не имеет.
— Король будет признателен.
— В какой степени?
— Вы о чем?
— О епископе, который милее людям Кингсбриджа, чем Филемон.
Лонгфелло жестко посмотрел на собеседника:
— Вы пытаетесь шантажировать короля Англии?
В этом-то и опасность.
— Мы, жители Кингсбриджа, торговцы и ремесленники. — Мерфин старался говорить спокойно и убедительно. — Покупаем, продаем, заключаем сделки. Я просто пытаюсь заключить с вами сделку. Хочу кое-что продать и предлагаю свою цену. Это не шантаж, не принуждение. Я ничем не угрожаю. Не хотите приобрести мой товар, говорить не о чем.
Дошли до алтаря. Грегори посмотрел на высившееся распятие. Мерфин точно знал, о чем он думает. Законник размышлял, что лучше: арестовать олдермена, доставить в Лондон и пытать до тех пор, пока он не выдаст местонахождение документа, или поступить проще и удобнее королю и назначить епископом Кингсбриджа другого человека. Воцарилось долгое молчание. В соборе было холодно, и мастер поплотнее закутался в плащ. Наконец Лонгфелло спросил:
— Где письмо?
— Недалеко. Я отведу.
— Хорошо.
— А наша сделка?
— Если мы говорим об одном и том же документе, даю слово чести.
— И сделаете епископом Канона Клода?
— Да.
— Спасибо. Нам придется немного углубиться в лес.
Они пошли по главной улице, через мост, их дыхание клубами поднималось в воздух. В лесу зимнее солнце почти не грело. На этот раз Мостник нашел дорогу намного быстрее и сразу узнал источник, большую скалу, болотистую долину. Скоро открылась поляна с мощным дубом, и олдермен подвел законника прямо к тому месту, где закопал свиток.
Здесь кто-то побывал. Мерфин тщательно разровнял землю и набросал листьев, но тайник все же нашли. Около пустой ямы в фут глубиной высилась кучка недавно выкопанной земли. Зодчий в ужасе уставился на нее:
— Вот черт.
— Надеюсь, это не часть шарады… — произнес Грегори.
— Дайте подумать, — перебил его Фитцджеральд.
Грегори замолчал. Мерфин принялся рассуждать вслух:
— Об этом знали только два человека. Я не говорил никому, значит, сказал Томас. Он перед смертью повредился рассудком. Думаю, просто не осознавал, что говорит.
— Но кому он мог сказать?
— Последние месяцы Лэнгли провел в обители Святого Иоанна-в-Лесу, куда монахи никого не пускали. Значит, монаху.
— И сколько их?
— Около двадцати. Но мало кто способен понять важность стариковского лепета о каком-то спрятанном письме.
— Это все прекрасно, и где же оно сейчас?
— Мне кажется, я знаю. Дайте мне еще один шанс.
— Хорошо.
Они двинулись обратно в город и пересекли мост. Солнце заходило за остров Прокаженных. Мерфин и Грегори вошли в сумрачный собор, из-под юго-западной башни поднялись по узкой винтовой лестнице в маленькую комнатку, где хранились костюмы для мистерий.
Архитектор не был здесь двенадцать лет, но пыльные кладовки редко меняются, особенно в соборах, и эта не являлась исключением. Нащупав в стене камень, он вынул его. Все сокровища Филемона лежали на месте, включая выгравированное на дереве любовное послание. Только к ним добавился мешочек из промасленного сукна. Мерфин развязал его и вынул свиток тонкого пергамента.
— Я так и думал, — сказал он. — Прохвост выудил тайну из Томаса, когда тот потерял рассудок.
Никаких сомнений: настоятель хранил письмо на случай, если вопрос о назначении епископа решится не в его пользу, но теперь оно в руках у Мерфина. Олдермен передал свиток Грегори, и тот развернул его. Лонгфелло водил глазами по строчкам, и лицо его медленно покрывала смертельная бледность.
— Боже милостивый. Так слухи оказались правдой.
Скручивая свиток, лондонец имел вид человека, который нашел то, что искал много лет.
— Это то, что вы ожидали? — спросил Мостник.
— О да.
— И король будет признателен?
— Глубоко признателен.
— Так ваша часть сделки?..
— Будет выполнена, — кивнул Грегори. — Вашим епископом станет Клод.
— Слава Тебе, Господи, — вздохнул зодчий.
Когда через восемь дней рано утром Керис в госпитале учила Лоллу накладывать повязки, вошел Мерфин.
— Я хочу тебе кое-что показать. Пойдем в собор.
Стоял ясный морозный зимний день. Суконщица закуталась в тяжелый красный плащ. Когда они шли по мосту в город, Фитцджеральд остановился и вытянул руку:
— Шпиль готов.
Керис посмотрела наверх. Он виднелся сквозь паутину хлипких лесов — высокий, изящный. Глядя на сужающиеся, устремившиеся в небо грани, целительница думала, что они, пожалуй, никогда не кончатся.
— И это самое высокое здание в Англии?
Мерфин улыбнулся:
— Да.
Прошли в собор. Архитектор повел жену вверх по лестнице, расположенной в стене центральной башни. Он привык взбегать наверх, но Керис, когда они добрались до вершины башни и ступили на дорожку, огибающую основание шпиля, тяжело дышала. Наверху дул резкий холодный ветер.
От взгляда вниз перехватывало дыхание. Перед ними на север и запад расстелился весь Кингсбридж: главная улица, рабочий район, река, остров с госпиталем. Дым поднимался из тысяч каминов. Маленькие люди торопливо двигались по улицам, пешком, верхом или на телегах, несли сумки с инструментами, корзины с продуктами, тяжелые мешки; мужчины, женщины, дети, толстые, худые, в бедной одежде или богато и тяжело разодетые. Основные цвета — коричневый и зеленый с вкраплениями голубого и алого, как у фазана. Суконщица невольно задумалась: у каждого своя жизнь, каждый богат и сложен, с драмами в прошлом и неизвестностью в будущем, с дорогими воспоминаниями и тайными печалями, с друзьями, врагами, любимыми.
