В полдень архитектор пригласил Дэви на обед. За кроликом и молодыми бобами крестьянин признался, что влюблен в дочь старинной соперницы своей матери.
— Я не знаю, почему мама так ненавидит Аннет, но в любом случае все это в прошлом и не имеет ничего общего со мной и Амабел, — говорил юноша, возмущаясь неразумием родителей. Когда Мерфин сочувственно кивнул, Дэви спросил: — Вам тоже мешали родители?
Мостник подумал и кивнул:
— Да. Я хотел стать сквайром, потом рыцарем, сражаться за короля. И чуть не умер, когда меня отдали в подмастерья плотнику. Однако в моем случае все кончилось хорошо.
Дэви эта история не утешила.
После обеда ту часть моста, что стояла ближе к городу, перекрывали со стороны острова и отпирали городские ворота. Носильщики собирали товар и разносили по городу. Медж не прислала никакой весточки про краситель.
В этот день к Мерфину пожаловал еще один гость. Ближе к вечеру, когда продукты разобрали, появился Канон Клод. Анри Мон уже стал архиепископом Монмаутским, но его дворец в Ширинге все еще пустовал. Клод, мечтавший о сане епископа Ширингского, ездил в Лондон к сэру Грегори Лонгфелло и теперь возвращался в Монмаут, где пока продолжал работать с Анри.
— Королю нравится, что Филемон собирается обложить налогом клир, — рассказывал он за холодным кроликом и бокалом лучшего гасконского вина, имевшегося у олдермена. — А некоторым церковным иерархам приглянулась его проповедь, обличающая вскрытия, и мысль построить капеллу Марии. С другой стороны, Грегори не любит Филемона — говорит, ему нельзя доверять. В итоге король отсрочил выборы до возвращения монахов Кингсбриджа из обители Святого Иоанна.
— Полагаю, король не видит смысла в избрании епископа, пока свирепствует чума и город закрыт.
Клод кивнул.
— Кое-чего мне, правда, удалось добиться. Пустует место английского посла при папском дворе в Авиньоне. Я предложил Филемона. По-моему, Лонгфелло заинтересовался этим вариантом. По крайней мере не исключил его.
— Отлично!
При мысли о том, что Филемон может уехать так далеко, у Мерфина даже поднялось настроение. Как бы он хотел помочь Клоду, но олдермен уже написал Грегори письмо с просьбой поддержать гильдию; этим его возможности ограничивались.
— И еще новости — к сожалению, печальные, — продолжил Канон. — По пути в Лондон я заезжал в обитель Святого Иоанна. Анри, номинально все еще являющийся аббатом Кингсбриджа, велел мне передать внушение Филемону за то, что тот без разрешения покинул город. Но я, конечно, лишь потерял время. Вы представляете, настоятель, подражая Керис, просто не впустил меня, мы говорили через ворота. Чума как будто монахов не затронула. Но умер ваш добрый друг брат Томас. Мне очень жаль.
— Да упокоит Господь его душу, — печально отозвался Мерфин. — Он был очень плох в последнее время. Рассудок повредился.
— И вероятно, переезд в обитель ухудшил его состояние.
— Томас помогал мне, когда я был молодым строителем.
— Да, Бог нередко забирает хороших людей и оставляет дурных.
Клод уехал на следующее утро. Мостник принялся за обычные дела, как вдруг вышедший из городских ворот носильщик передал, что Ткачиха ждет у стены, желая поговорить с олдерменом и Дэви.
— Вы думаете, Медж купит мою марену? — спросил крестьянин, когда они шли по городской части моста.
— Надеюсь.
Мужчины остановились перед запертыми воротами и запрокинули головы. Медж, перегнувшись через стену, крикнула:
— Откуда марена?
— Вырастил.
— А ты кто?
— Дэви из Вигли, сын Вулфрика.
— А, парнишка Гвенды?
— Да, младший.
— Ну что ж, я проверила твой краситель.
— Правда ведь красит? — нетерпеливо спросил Дэви.
— Очень слабо. Ты перетирал корни целиком?
— А как же иначе?
— Нужно было прежде почистить.
— Я не знал. — Парень приуныл. — Так порошок не годится?
— Говорю же, очень слабый. Я не могу заплатить как за чистый краситель.
Дэви совсем скис, и Мерфину стало его очень жаль. Медж спросила:
— Сколько у тебя получилось?
— Еще девять таких же мешков по четыре галлона, — мрачно ответил крестьянин.
— Дам тебе полцены, три шиллинга и шесть пенсов за галлон. Это четырнадцать шиллингов за мешок, то есть за десять мешков — ровно семь фунтов.
Дэви расцвел. Мерфин пожалел, что рядом нет Керис разделить его радость.
— Семь фунтов! — повторил плантатор.
Решив, что он недоволен, Медж повторила:
— Больше не могу, слабоват краситель.
Но для селянина семь фунтов были целым состоянием. Батрак за такие деньги работал несколько лет, даже по нынешним расценкам. Юноша посмотрел на Мерфина.
— Я богач!
Мостник рассмеялся:
— Не трать все сразу.
На следующий день, в воскресенье, зодчий сходил на утреннюю службу в маленькую церковь Святой Елизаветы Венгерской, покровительницы целителей, затем вернулся домой и взял из огородного сарая большую дубовую лопату. Перекинув ее через плечо, он прошел по мосту к предместью и двинулся к своему прошлому.
Фитцджеральд отчаянно пытался вспомнить путь, которым шел тридцать четыре года назад вместе с Керис, Ральфом и Гвендой. Это казалось невозможным. Тропы только оленьи. Побеги превратились в мощные деревья, а крепкие некогда дубы спилили королевские лесничие. И все-таки, к своему удивлению, он кое-что узнавал: ключ, бьющий из земли, где, как вспомнил, десятилетняя Керис вставала на колени напиться воды; огромная скала — Суконщица еще сказала, будто она упала прямо с неба; небольшая болотистая долина с крутым склоном, где его новая подруга испачкала себе башмаки.
Мастер шел, и воспоминания постепенно оживали. Да, за ними побежал Хоп, а за псом пошла Гвенда. Он который раз порадовался реакции Керис на его детскую шутку и опять покраснел, оттого что в ее присутствии не справился со своим самодельным луком. А младший брат легко выстрелил и попал в цель. Мостник очень хорошо помнил Керис. Они были еще совсем детьми, но Мерфина околдовали ее быстрый ум, смелость и то, как девчонка без усилий встала во главе их маленькой компании. Еще не любовь, своего рода восхищение, но от него совсем недалеко до любви.
Воспоминания отвлекли его, и Мастер испугался, что забрел совсем в незнакомое место, но вдруг, осмотрев поляну, понял: это здесь. Кусты разрослись; ствол дуба стал еще мощнее, поляна весело пестрела летними цветами, их не было в ноябре 1327 года. Никаких сомнений: это как лицо, которое не видел много лет, — изменившееся, но то же самое лицо.
Маленький тощий мальчишка спрятался тогда в кустах от большого человека, продиравшегося через лесные заросли. Он вспомнил, как запыхавшийся Томас прислонился к дубу спиной, вытащив меч и кинжал, и словно воочию увидел все те события. Двое мужчин в желто-зеленых туниках догоняют рыцаря и требуют у него письмо. Лэнгли отвлекает их, намекая, что за ними подсматривают из кустов. Мерфин не сомневался, что сейчас их всех убьют, но Ральф, которому всего десять лет, сражает наповал одного из воинов, демонстрируя способности, которые так хорошо послужат ему годы спустя во французских войнах. Томас разделывается со вторым, хотя прежде его ранят. В конечном счете Лэнгли потерял левую руку — несмотря, а может быть, именно благодаря лечению, предписанному в госпитале Кингсбриджского аббатства. Потом Фитцджеральд-старший помогает рыцарю закопать письмо. «Вот здесь, — говорит раненый. — Прямо перед дубом».
Теперь Мостник знал, что в письме тайна, опасная тайна, которой боялись очень знатные особы. Эта тайна охраняла Томаса, хотя ему все-таки пришлось просить убежища в монастыре, где он и провел свою жизнь. «Если услышишь, что я умер, — сказал рыцарь маленькому Мерфину, — пожалуйста, выкопай письмо и передай священнику». Взрослый Мерфин захватил покрепче лопату и стал копать.
Он не был уверен, что точно понял рыцаря Лэнгли. Закопанное письмо оберегало его от насильственной смерти, но брат Томас умер в возрасте пятидесяти восьми лет от старости. Зодчий не знал, выкапывать ли письмо и в этом случае. В любом случае решит, что делать, когда прочтет. Ему очень хотелось узнать, что же там такое.
Мерфин, увы, не помнил, в каком именно месте закопал мешочек, и с первого раза не попал. Выкопал яму в восемнадцать дюймов и понял, что промахнулся: яма была всего в фут глубиной, это он помнил точно. Начал сначала, взяв на несколько дюймов левее, и на сей раз угадал. В футе под землей лопата наткнулась на что-то мягкое, но плотное. Архитектор отложил лопату и, запустив руки в яму, нащупал кусок древней сгнившей кожи. Мостник осторожно отделил ее от земли и вынул. Много лет назад этот кошель висел на поясе у Томаса.
Вытерев грязные руки о тунику, развязал его. Внутри лежал мешочек из промасленного сукна — целый. Мерфин развязал тесемки и вытащил пергаментный свиток, запечатанный восковой печатью, которая, несмотря на всю предосторожность, тут же раскрошилась. Медленно Мостник развернул пергамент. Пролежав тридцать четыре года в земле, тот на удивление хорошо сохранился. Увидев старательные каракули грамотного представителя знати, а не опытную руку писца, Мерфин сразу же понял, что это не официальный документ, а личное письмо. Архитектор начал читать. В приветствии говорилось:
