обувь и позволяю ей тащить меня к надувному домику. Дети все еще выкрикивают слова поддержки, в то время как Лиллиан заливается смехом.
— Не будь слабаком! — кричит один из мальчиков, яростно прыгая.
Отпускаю руку маленькой девочки и иду прямо к Лиллиан. Ее смех затихает, и я наблюдаю, как ее горло сжимается при сглатывании.
— Ты поплатишься за это, — говорю я негромко, чтобы дети не слышали, и от этого мой голос становится хриплым.
В ее глазах загорается искра.
— Сначала тебе придется меня поймать.
Я делаю выпад, но девушка убегает. Пальцами задеваю заднюю часть ее свитера, но она слишком быстра, чтобы схватить ее. Я бегу за ней, стараясь избегать детей, когда они выскакивают у меня на пути. Дети визжат при каждом взмахе моей руки. Девушка виляет, извивается, прыгает и уворачивается, каждый раз едва ускользая от моей хватки. Один ребенок падает перед ней, и Лиллиан перепрыгивает через него. Я разворачиваюсь и перепрыгиваю через его упавшее тело. Мне удается схватить ее за талию. Девушка спотыкается. Поворачивается. Мы падаем вместе, я сверху, одной рукой обхватив ее поясницу, а другой — ее голову. Наши носы находятся менее чем в паре сантиметров друг от друга, и я чувствую запах сладкого меда в ее дыхании.
— Ты меня поймал, — выдыхает она.
Провожу пальцем по ее щеке, отодвигая прилипшие волосы и наблюдая за тем, как он скользит по ее гладкой коже.
— Я же говорил, что поймаю.
Ее теплое, мягкое тело прижато к моему. Она чувствуется раем подо мной. Мышцы моего живота напрягаются от усилия, которое требуется, чтобы не толкнуться бедрами вперед, в поисках более глубокой, более интимной связи. Я жажду трения ее тела с моим. Взлеты и падения ее груди и ее бешеный пульс навевают образы нас вместе с меньшим количеством одежды и без публики.
— Фу, они собираются целоваться по-французски!
Дети разражаются хихиканьем.
Я откатываюсь от улыбающейся Лиллиан.
— Не собираемся мы целоваться.
— По-французски значит «с языком», — кричит один мальчик, а затем двигает языком имитируя поцелуй.
— Ладно, хватит. — Лиллиан толкается, чтобы встать, и протягивает мне руку.
Я хватаю ее, тяну девушку вниз, затем вскакиваю на ноги.
— Расплата.
Девушка делает движение, чтобы встать, но замахивается ногой и сбивает меня с ног.
Я падаю на надутый пол.
— Не могу поверить, что это сработало, — говорит она, смеясь. — Я видела такое только в кино!
На этот раз я встаю на достаточном расстоянии, чтобы она не смогла сбить меня с ног снова. Лиллиан занимает противоположную сторону надувного домика, ее дразнящий взгляд прикован к моему.
Что мы делаем? Флиртуем? Это прелюдия? Потому что трепет, который я чувствую в животе, говорит о том, что, чем бы мы ни занимались, это нечто большее, чем двое коллег, убивающих время на фестивале. Но это все, чем это может быть. Я почти не встречаюсь, а если и встречаюсь, то не с кем-то из своей компании. Это противоречит всему, за что я выступаю. Так почему же не могу выбросить из головы образ Лиллиан и меня, извивающихся и потных в постели?
Все, что я чувствую, неправильно. Неэтично. Разрушительно. Я знаю, что это неправильно, потому что это слишком хорошо, чтобы быть правильным.
Лиллиан
— Я никак не смогу скрытно пронести все это в свою комнату. — Моя попытка пошутить ничем не облегчает неловкость от моих покупок.
Хадсон загружает мои руки пакетами из багажника нашего такси.
— Не думаю, что ты оставила там что-нибудь, чтобы кто-то еще мог купить.
Он преувеличивает, но лишь слегка. Невозможно было ожидать, что я удержусь от великолепного одеяла навахо, сделанного на старинном ткацком станке, или корзинки для мелочей, или глиняного горшка, который станет идеальным домом для моего комнатного растения. Я также хотела привезти домой немного местного меда, голубой кукурузной муки и дикого риса. Но моя самая любимая покупка — это кукла-качина10 танцующего орла-воина из дерева и кожи, вырезанная вручную, с настоящими крыльями из птичьих перьев, с размахом достигающим полуметра в ширину.
— Может быть, я немного переборщила.
Он протягивает мне небольшой пакет, в котором лежит пара бирюзовых сережек, которые я не забыла купить.
— Хорошо, что мы летим частным рейсом, иначе пришлось бы взять еще один чемодан, чтобы вместить все это. — Он тянется к дну багажника и…
Черт. И ловец снов.
Я тянусь за ним, чувствуя, как краснею от шеи до волос..
— Я помогу. — Хадсон берет несколько больших предметов и свободной рукой закрывает багажник.
Только когда смотрю на свои покупки, на меня накатывает депрессия. Я использовала свою кредитную карту так, будто у меня был бесконечный запас денег. Тратила деньги, которых у меня нет. В то время все это казалось таким приятным, наполняя мой мозг небольшими всплесками дофамина каждый раз, когда я уходила с новой вещью. А когда это чувство исчезало, покупала что-то еще. И вот теперь у меня слишком много красивых вещей, чтобы ими мог владеть один человек, не говоря уже об одной квартире-студии. Тем больше причин, по которым мне нужна собственная квартира.
Я прохожу через вестибюль с опущенной головой, чтобы избежать зрительного контакта с кем-либо, кто мог бы усугубить мои угрызения совести покупателя.
— С нетерпением ждешь завтрашнего дня? — спрашивает Хадсон, отрывая меня от самоистязательных мыслей.
Когда не отвечаю сразу, он уточняет.
— Твой спа-день. — Мужчина поднимает брови в ожидании ответа.
— Конечно, да, — рассеянно отвечаю я. Я не помню, когда соглашалась на спа-день, но не помнить — это типично для меня. — Когда?
Он прищуривается глядя на меня.
— Завтра.
— Я имела в виду, — говорю я и качаю головой, — в котором часу?
— В девять. — говорит он так, будто спрашивает меня: «У тебя с головой все в порядке?».
Мы выходим из лифта, и Хадсон помогает мне достать ключ и открывает дверь. Он входит в мою комнату и кладет вещи, которые нес, на стол.
— Ты тоже собираешься завтра в спа? — спрашиваю я, стоя к нему спиной, пока складываю свою ношу на кровать.
Хадсон усмехается.
— Я не очень люблю спа.
— Не нравятся массажи и сауны? — Не то чтобы я стала его винить. Потому что тоже не самый большой поклонник, но, вероятно, по совершенно другой причине.
Он засовывает руки в карманы.
— Когда обливаешься потом, и к тебе прикасаются незнакомые? Нет. — Его челюсть напрягается под заросшей щетиной кожей. — Мне не нравится быть голым, уязвимым и терять контроль.
Интересное признание.
— Похоже на семейную черту. Не в части с обнажением, а уязвимость и не контролируемость.
Он слегка
