Где-то там, вдали, ждали дивные сады, извечная тишина и покой. И женщины… Совсем других женщин увидит он – первозданно красивых, бесконечно добрых. Он был готов. Только одно не давало освободиться – нелепая мысль, что здесь кто-то держит его. Кто-то упрямо цепляется за его проткнутую капельницей руку, не дает попрощаться, тянет назад. Тот, кто любит его безмерно, кто-то, возможно, самый главный, готовый слиться с ним плотью и кровью.
Стараясь освободиться от сковывающих его пут, Донской разбежался и прыгнул в воду, ласково принявшую его усталое тело. Он быстро поплыл к горизонту, туда, где тонул в волнах алый диск солнца. Он не знал, куда и зачем плывет, но почему-то понял, что нужно грести изо всех сил, не останавливаясь и не отдыхая. Воздух вокруг был спокоен и недвижим, море тихо плескалось. Обернувшись, Андрей осознал, что и на метр не удалился от берега.
Он заработал руками сильнее, но через несколько минут понял, что это бесполезно. Тем временем солнце уже утонуло в водной глади, и наступила полная темнота.
– Эй! – позвал Донской. – Эй, кто-нибудь!
Ответа не было. Над морем медленно всходила бледно-желтая луна. Она поднялась над водной гладью и ослепила Донского. Он поморгал и увидел, что плывет по сверкающей лунной дорожке. Луна манила к себе, Андрей поплыл быстрее и через некоторое время почувствовал, что воды вокруг нет. Море осталось далеко внизу, он же медленно летел вверх. Луна все ближе и ближе – глаза слезились от яркого света, и он почувствовал, что плачет. Андрей сделал последний рывок и ощутил, как его ладони коснулась нежная тонкая рука.
С немыслимой силой она потянула его за собой, и он босыми ногами наступил на раскаленный песок. Вокруг простиралась безжизненная пустыня, окутанная изумрудным маревом. Все тело прониклось иссушающей жаждой. В лицо дохнуло жаром. Какая-то женщина, облаченная в развевающиеся на горячем ветру светлые одежды, вела его за руку. Боль во всем теле нарастала. Хотелось вырваться из жаркого морока и вернуться в прохладные волны, но женщина крепко держала его.
– Нина! – позвал он. – Нина!
И знакомый мягкий грудной голос неожиданно отозвался:
– Я здесь, здесь…
Донской услышал, как запищало над ухом. Этот нарастающий звук выворачивал все нутро наизнанку. Что-то толкнуло Андрея изнутри, он с хрипом вдохнул, ощутив жгучую боль в груди, и открыл глаза.
Он увидел склонившуюся над ним Нину Гордееву. Встретившись с ним взглядом, она вздрогнула. И заплакала.
Охота
В тесной темной прихожей старого кирпичного дома в одном из отдаленных районов Москвы пахло пудрой и лаком для волос. На полу под вешалкой, нагруженной ворохом доисторических драповых пальто, дремала кавказская овчарка, при каждом шорохе лениво приоткрывая один глаз. Слышно было, как на лестничной площадке устало бухает дверью древний лифт, тяжело спускаясь в затянутую сеткой шахту.
Женя Мальцева, стройная миловидная брюнетка двадцати шести лет, выскочила из комнаты в черных чулках и кружевной комбинации и стремглав бросилась к зеркалу, на ходу накручивая локон на щипцы для завивки. Шнур от щипцов волочился за ней по полу, и овчарка вальяжно проследила за ним взглядом.
Повертевшись перед зеркалом, Женя вдруг огорченно пискнула и, задрав ногу, придирчиво оглядела поехавший чулок. Удивительное невезение! Это ведь последняя пара. И надо же – именно сегодня, сейчас, когда она и так уже опаздывает на важную встречу.
– Что случилось? – Из комнаты высунулся острый, увенчанный очками в тонкой металлической оправе нос Жениной матери Аллы Ивановны. – Чулок? Это ничего, это мы сейчас…
Она опустилась на корточки перед Женей и принялась старательно замазывать дырку лаком для ногтей.
– Ну мам, – недовольно протянула Женя. – Теперь он приклеился, как я его снимать буду?
– А зачем тебе его снимать? – вскинулась Алла Ивановна.
Тощая грудь ее под пожелтевшим кружевом блузки возмущенно вздымалась. Заслуженная деятельница культуры (попросту говоря, учительница музыки в соседней музшколе) готовилась произнести прочувствованную речь. Женя в предвкушении устало закатила глаза.
– Помнишь, как у классика? – вещала тем временем мамочка. – «Умри, но не давай поцелуя без любви!» Между прочим, прекрасное правило. И действенное! А на тех, кто чулки на первом свидании снимает, никогда никто не женится. А я так мечтаю, чтобы ты нашла хорошую партию… Ты ведь понимаешь, мы – люди искусства, поэтические натуры… Нам просто необходима поддержка разумного, практичного человека…
Женя, стараясь не обращать внимания на материнские причитания, сосредоточенно красила ресницы. Мать и бабка прямо-таки спали и видели, как бы поскорее выдать единственную наследницу семейной благородной бедности замуж. Да не за кого-нибудь, а за «разумного, практичного человека», который и о семье молодой супруги сможет позаботиться.
Каждый появлявшийся на Женином горизонте мужчина подвергался строгому досмотру и контролю со стороны женсовета, и на свидание с одобренным кавалером ее собирали впоследствии всем семейством.
До сих пор, правда, ни один из ее романов так и не увенчался успехом, и место жениха все еще было вакантно, но мать с бабкой не теряли присутствия духа. Вот и на сегодняшнее свидание с Антоном возлагались большие надежды. Правда, этого претендента бдительные родственницы еще не видели, впрочем, как и сама Женя, но на сайте знакомств, где и состоялась их виртуальная встреча, Антон так убедительно расписывал подробности своего семейного бизнеса и размещал фотографии с таких знаменитых мировых курортов, что женсовет в виде исключения одобрил его заочно.
Алла Ивановна ловко орудовала щипцами, превращая Женины растрепанные каштановые волосы в аккуратные локоны, не переставая мечтать о красивой жизни, которую могло бы обеспечить семье Женино замужество:
– Было бы так чудесно, если бы ты поехала в Париж в свадебное путешествие… Ах, Франция, Париж… Эти тихие улочки, эта музыка повсюду… Я могла бы поехать с вами, я бы все вам там показала… Три года назад, когда я возила своих учеников во Францию…
В прихожую, мусоля вечную папиросу, притопала тяжелая артиллерия в виде суровой Жениной бабки, сорок лет отслужившей заместителем заведующей отделом Елисеевского гастронома. Продовольственная каторга закалила бабкин характер до состояния дамасской стали. Несгибаемая бодрая старуха, вышибленная на пенсию более молодыми и оборотистыми коллегами, весь свой командный пыл перенесла на трепетавшую перед ней дочь и безалаберную внучку, искренне полагая, что без ее ценных указаний обе «дурынды» пропадут.
