за собой.
Мы на цыпочках прошли по коридору в кухню. Мишка открыл балкон, раздвинул доски, приподнял квадратный люк и ворчливо заторопил:
– Быстрей! Думаешь, тепло в трусиках!
Я свесил ноги с края люка, нащупал первую перекладину пожарки, встал на неё, крепко держась руками за люк, точно так же нащупал вторую… третью… четвёртую… пятую… шестую… И даже не поверил, когда через целую вечность у меня под ногами скрипнул деревянный настил на нашем балконе…
Тут я почувствовал, что на улице очень холодно, и заметил, как от порывов ветра позванивают стёкла окон. Я посмотрел вниз, и мне было непонятно, куда делся мой страх.
Я стоял на балконе, и вдруг в нашей кухне зажёгся свет. Ко мне подошёл папа и спросил:
– Тоже дышим свежим воздухом?
Тут прибежал Кыш. Он очень удивился, как это я ухитрился попасть в квартиру, хотя сам посоветовал мне спуститься на балкон по пожарке.
Я почувствовал, что теперь мне не страшно рассказать папе, как и из-за чего я подслушал разговор, как забыл ключи и вот… попал на балкон.
Папа закрыл глаза и, помотав головой, спросил:
– Ты знаешь, что было бы с мамой, если бы она увидела тебя висящим над бездной? Ты очумел?
– Ты сам велел, чтобы я был смелым. И потом, я мог свалиться только на наш балкон, а не на улицу.
– Марина! Мы тут продолжаем дышать свежим воздухом! – крикнул папа в квартиру. – Маме – ни слова! Да, я хочу, чтобы ты не был трусом, но из этого не вытекает, что ты завтра же должен в обеденный перерыв ворваться в клетку к голодным львам или положить за пазуху пару кобр. Нужно шевелить мозгами! Иди спать…
– А о чём ты говорил с Ветой Павловной? – спросил я.
– Это педагогическая тайна, – ответил папа.
Уснул я, представив себя директором зоопарка. Я вошёл в обеденный перерыв в клетку ко львам и угостил их бутербродом с колбасой, но львы не захотели его есть, чтобы не перебивать аппетита перед едой: им в клетку сторожа уже закинули куски мяса. И мне ни капельки не было страшно в львиной клетке…
39
И такого утра, как на следующий день, я никогда в своей жизни не видел. Я опять встал из-за прогулки с Кышем раньше всех, подошёл к окну, и мне на секунду показалось, что пятиэтажных домов перед нашим десятиэтажным больше нет, что их снесли за ночь и что нет во дворе ни зелёных газонов, ни тополей. Вот это чудеса!
Я протёр глаза. Это за ночь и красные крыши домов, и газоны, и тополя присыпало снегом, которого никто не ожидал, и они казались невидимыми.
За окном было туманно и тихо, потому что не скрежетал по асфальту скребок дворника.
– Кыш! Быстрей! Я тебе сейчас покажу твой первый в жизни снег! Пошли!..
…Я открыл дверь подъезда, пропуская Кыша вперёд, но он высунул на улицу нос, принюхался и чихнул, как будто подумал, что незнакомый холодный запах почудился ему спросонья и что нужно поэтому принюхаться как следует.
Я точно так же протирал спросонья глаза.
Принюхавшись, Кыш вышел во двор и угрожающе сказал:
«Рр-ы!»
Он предупреждал, чтобы это мягкое, холодное, белое не вздумало вытворить с ним, с Кышем, какую-нибудь злую шутку.
Он сначала понюхал снег, потом потрогал передней лапой, потом, осмелев, откинул двумя задними ногами, хватанул немного для пробы, пожевал, склонив голову набок; наверно, понял, что он, Кыш, сильней, хотя снега вокруг видимо-невидимо, кувыркнулся и кругами понёсся по двору, оставляя за собой цепочку первых на снегу следов.
Потом он долго размышлял над лужей, затянутой тонким ледком, похожим на зимнее окошко, и не мог понять, что это такое. Но всё же додумался, потому что вдруг поднял голову и сказал мне:
«Рр-а! Как я сразу не догадался? Ведь это большая тарелка с застывшим супом! Ты видел? Я вчера не доел суп, он остыл и покрылся белой корочкой. Так и тут. Только суп в моей маленькой миске вкусней, чем в этой большой тарелке! Рр-а!»
Я подумал, что Кыш молодец и многому хорошему научит меня в жизни. И я его научу.
Он бросился за воробьями, а я смотрел на тополя, и липы, и рябинки, которые стояли смирно, будто боялись пошевельнуться.
И снег лежал на каждом тополином листочке, на оголённых ветках лип, на красных гроздьях рябинок.
Снег ухитрился поместиться даже на кончиках зелёных деревянных колышков забора, на проводах, не говоря уж о крышах легковушек, стоявших во дворе, и сиденье красного мотоцикла «Ява».
Жильцы выходили из подъездов и, улыбаясь, смотрели вокруг, на утро первого снега, и шли по своим делам…
У Кыша, наверно, замёрзли лапы – всё-таки бегать приходилось босиком. Он по очереди поджимал под себя каждую лапу, потом вспугнул голубей, топтавшихся на чёрной крышке люка, и сам уселся на их место.
Под этой чугунной крышкой находились горячие трубы. Поэтому она не замерзала в самые страшные морозы и быстро оттаивала в снегопад.
В морозы на ней, нахохлившись, сидели грелись голуби и воробьи, клюя незамерзающий мякиш.
Кыш сидел и грелся на круглой чёрной крышке, как великан на маленькой арене, а рядом ходил сердитый голубь. Зоб у него раздулся от злости, в нём что-то перекатывалось, и казалось, что голубь проглотил шарик от пинг-понга.
Я слегка продрог и позавидовал Кышу. Ho не сгонять же его с тёплой крышки, как он согнал голубей!
40
Перед уходом в школу я опять привязал Кыша к батарее.
На улице мне захотелось встретить Снежку. Я подождал её немного, а потом заспешил, чтобы не опоздать. Снег на улице уже затоптали. Только на деревьях, растущих вдоль тротуаров, он белел нетронутый и пушистый…
А около школы мальчишки трясли тополь. Снег хлопьями слетал с него, и он весело шумел мокрой, как после дождя, листвой.
В школьном дворе меня вдруг оглушил удар по затылку, и фуражка упала на землю.
Я посмотрел по сторонам, но не увидел никого из нашего класса. За мной шли трое ребят, и среди них Рудик. Кроме него, больше некому было так сильно ударить меня по затылку. Или он кого-нибудь подговорил…
Они прошли мимо. Они сделали вид, что меня не замечают. Они смеялись и разговаривали.
Я стоял, потирая рукой больное место, стараясь не расплакаться, и моя
